Прощай, Германия - Николай Николаевич Прокудин

Раскильдиев поднял два больших клочка расписания и заявил со злобой в голосе:

— Лучше сразу объявите выговор! Зачем обзываться тупым киргизом и сравнивать с животным! Над подчинённым издеваетесь? Это неуставные взаимоотношения…

Маленький генерал с неподдельным изумлением во взгляде уставился на Раскильдиева. Он пристально посмотрел снизу вверх, пытаясь пробуравить узкие глаза лейтенанта-азиата.

— За что тебе объявить выговор?

— За то, что не буду переписывать расписание. И я буду жаловаться — вы надо мной издеваетесь. Всегда расписание и документацию делают писаря, а я что крайний? Раз я киргиз, то надо мной можно смеяться? Это дискриминация!

Папаха на голове генерала самопроизвольно принялась ёрзать на макушке. Страсти явно накалились. Раскильдиев покраснел, вспотел, сжал кулаки и задрожал от ярости. Генерал тоже взмок и покраснел, сжал в ответ кулаки и затопал ногами. Казалось ещё секунда, и они как бойцовские петухи бросятся друг на друга.

— Ты что себе позволяешь, Разгильдяев?

— Раскильдиев!!! — вновь поправил генерала лейтенант. — Рас-киль-ди-ев!

— Разкельдиев…

— Раскильдиев! — терпеливо повторил лейтенант.

— Рас-кель-дыев, — произнёс по слогам генерал и опять ошибся.

— Рас-киль-диев, — поправил лейтенант, и было заметно, что злость на генерала у него уже пропала.

— Хватит! Не сбивай меня! — взвизгнул генерал. — Значит, ты меня обвиняешь в расизме? Меня?! Армянина, обвиняешь в преследовании по национальному вопросу? Может и в геноциде? С чего бы мне тебя преследовать?

— Конечно, есть причина. Я киргиз, а вы армянин…

— Ну и что?

— Я мусульманин…

— Вера тут не причем, я не верующий, я вообще-то атеист.

Упрямец Раскильдиев продолжал гнуть свою линию:

— А может, Вы, мне за турецкий геноцид мстите, или за Карабах. Ведь азербайджанцы и турки мусульмане, и я тоже мусульманин.

— Прекрати! По-хорошему говорю! Насмехаешься? — генерал вконец рассвирепел, не знал что сделать со спорщиком, и тут в дело вмешался комбат Туманов.

Подполковник схватил за шиворот сопротивляющегося лейтенанта, оттащил от генерала в сторону и передал упирающегося взводного в руки Громобоеву.

— Уведи его от греха подальше, — зашипел комбат.

Теперь уже Эдик схватил здоровяка Раскильдиева за воротник шинели, обхватил за талию и увлек вглубь казармы.

— Раскильдиев, ты что, сбрендил! Зачем болтаешь всякую чушь генералу про национальности? Смотри, как генерал разволновался! Сейчас этого Ослоняна удар хватит. Теперь он на комбата орет и рвёт одно за другим расписания занятий рот и взводов на мелкие кусочки. Ох, берегись нынче гнева комбата, лучше помалкивай и рта не раскрывай, когда Туманов будет ругаться…

Малорослый генерал накричался, дал волю гневу, порвал расписания, а заодно и боевые листки, и вместе со свитой выскочил из казармы. Пока проверяющие один за другим, перемигиваясь и ухмыляясь, покидали расположение, Туманов стоял по стойке смирно, приложив руку к козырьку, но едва последний офицер вышел за дверь, подполковник резкими и энергичными шагами устремился к Раскильдиеву. Командир батальона подскочил к широкоплечему крепышу-лейтенанту, схватил руками его за плечи и так сжал, что лейтенантские погоны свернулись трубочками и нитки, которыми они были пришиты к шинели, затрещали.

— Не троньте погоны, товарищ подполковник! — попытался вырваться лейтенант из его медвежьих объятий и судорожно задергался. — Я плохой офицер! У меня ничего не получается, я лучше уволюсь из армии. Но не смейте трогать мои погоны!

Туманов опомнился и выпустил из своих цепких пальцев плечи Раскильдиева, отошел на шаг назад и громко произнес:

— Смирно, лейтенант!

Командир взвода замер и вытянулся в струнку.

— Объявляю тебе выговор!

— За что?

— За… за… за… Сам знаешь за что! За неопрятный внешний вид! Иди и почисть свои сапоги.

Раскильдиев растерянно опустил взгляд на обувь и увидел, что действительно, сапоги были грязноватыми, видимо по пути из автопарка он ступил в лужу и забрызгал их.

— Есть, выговор! — улыбнулся лейтенант. — Разрешите идти?

— Иди, пиши расписание. Лично проверю! Бери в руки наставления и переписывай слово в слово. Не торопись, до утра у тебя вагон времени.

Эдуард заулыбался. Напряжение спало, инцидент был исчерпан.

— Чему улыбаешься, Громобоев? — спросил сердито Туманов.

— А что прикажете мне, плакать? Два нерусских: один генерал, другой лейтенант выясняют, что хуже и обиднее: обезьяна или осёл. Забавная интермедия, в этом цирковом представлении только чукчи не хватает.

С тех пор Ослонян стал регулярно посещать полк, потому что командующий округом назначил его куратором части. В принципе, он был неплохой дядька, хотя звание генерала явно получил по разнарядке, как национальный кадр. Не реже раза в неделю он наведывался в гарнизон и обязательно посещал расположение танкового батальона: читал расписания занятий, проверял журналы боевой подготовки, боевые листки, стенгазеты. Раскильдиев старался больше не попадаться ему на глаза, но это почти не удавалось. Случайно или нет, но генерал всегда натыкался на лейтенанта — киргиза, находил повод к чему придраться и по-отечески журил его. Такая вот у них была своеобразная «дружба»…

* * *

Тем временем в полк начали прибывать первые небольшие партии «партизан». Их быстро переодевали, кормили и вывозили работать на капониры и доты, на технику, от греха подальше, пока мужики не успевали напиться, или что было точнее, не успели опохмелиться. С одним таким индивидуумом Эдик попытался провести воспитательную работу, мол, какого чёрта ты так напился?!

Помятая, опухшая, небритая «личность» отшутилась анекдотом. «Вчера пил, с утра было тяжко, и думал, что умру. Но сегодня опохмелялся — лучше бы я действительно вчера умер…»

Ну что с таким кадром сделаешь, сплошной кабацкий фольклор. Внезапно на пункте приёма появился генерал Ослонян.

— Строиться! — громко скомандовал полковник из его свиты! — Всем встать! Живее, живее! Смирно!

Партизаны, поругиваясь, с матерками, попытались построиться в одну шеренгу.

— Подравняться, что за строй, как бык поссал! — продолжал выражать недовольство полковник.

Ослонян вышел вперед и махнул рукой:

— Вольно, не шумите, полковник Яблоненко. Видите, перепугали людей, что они про нас потом расскажут дома? Скажут, мол, военные только орут, кричат и командуют? Я хочу просто поговорить с солдатами. Кто тут отвечает за воспитательную работу?

— Я! Капитан Громобоев.

— Вот и славно, заведи людей куда-нибудь и посади.

Эдуард выполнил распоряжение генерала и тот принялся беседовать с «партизанами».

— Товарищи солдаты! Все вы знаете, какая сложная обстановка в стране. Перестройка, гласность, демократизация, ускорение, понимаешь ли, реформы в экономике. Но есть силы, которым не нравятся позитивные изменения, понимаете ли! Вот, например Карабах! Устроили там, понимаешь ли, барабах!

— Вот сказанул: Карабах — барабах! Какой забавный генерал, — хохотнул кто-то из последних рядов.

Генерал Ослонян невозмутимо продолжал.

— Я хочу довести да вас истинную обстановку, как всё на самом деле, понимаете ли! Азербайджанские экстремисты, понимаешь, затеяли резню в Сумгаите, в Баку, резали армян! Женщин, детей!