Гувернантка - Салли Лэннинг

Она – наемная служащая, он лишний раз подчеркнул это. Одна из многих, с болезненной дотошностью добавила про себя Энн и, взяв деньги, сунула их в карман.

– Спасибо, – ледяным тоном проговорила она.

– Я дам знать Дороти, когда вернусь. Я всегда звоню Тори перед сном во время поездок. Поэтому постарайся, чтобы она была в это время недалеко от телефона.

– Конечно.

Накладывая себе фруктового салата из блюда на боковом столике, Энн старалась взять себя в руки. Пусть ей не нравится, что Мартин отдает приказы, но она ведь сама согласилась на эту работу. И разве ей не продемонстрировано еще одно свидетельство того, что Мартин – хороший отец?

Энн разрезала пополам круассан и намазала его абрикосовым джемом, стараясь думать о светлых сторонах жизни. У нее нет утренних недомоганий и отменный аппетит – может, она все-таки не беременна?

Когда Мартин ушел, Энн постаралась не оставлять Тори ни минутки свободной и впервые была вознаграждена: барьер между ними стал немного ниже. После того как они посмотрели мультфильмы, Тори захотела обсудить их, что Энн всегда делала с удовольствием. Когда в половине восьмого позвонил Мартин, Энн слышала, как девочка несколько раз упомянула её имя.

Мартин не позвал ее к телефону. Чему, горячо убеждала себя Энн, я очень рада. Что она сказала бы? Что через тридцать шесть часов узнает, беременна ли от него или нет?

На самом деле это случилось через тридцать восемь часов. Результаты были положительными. Вернувшись от врача, Энн тяжело опустилась на постель в своей квартире. Она носит ребенка Мартина. Она станет матерью.

Среди самых противоречивых чувств звучал чистый голосок безусловной радости. Энн дала ей волю. Позже она подумает о неотвратимых последствиях незапланированной и необдуманной беременности. Но сейчас она счастлива. Прихватив пару забытых книг, она поехала в дом Мартина. Проблемы окружили ее словно колючей изгородью, но одно было ясно – Мартину она ничего не скажет. Не сейчас. А может быть, и никогда…

В среду вечером Энн рано отправилась спать. Через пару часов должен был вернуться Мартин, а она не была готова к встрече с ним. Радость, охватившая Энн в ее квартире в понедельник, ушла глубоко в подсознание, а на поверхность выплыли безотчетные, мучительные страхи. Мартин слишком проницателен. Вряд ли ей удастся долго обманывать его. Так что же ей делать?

Единственное, что могла она предпринять, – это сократить пребывание в доме Мартина до двух месяцев, экономить каждый цент, а затем переехать куда-нибудь в Олбани, где жизнь дешевле, и поступить на те же самые курсы медсестер. Заявление об отказе от квартиры она уже написала. Нуждаясь в чем-то привычном и уютном, она надела старенькую фланелевую ночную рубашку и сделала горячего шоколада, перед тем как лечь в постель. Около одиннадцати она забылась в беспокойном сне. Когда Энн вдруг обнаружила себя сидящей на постели с бешено бьющимся сердцем, она решила, что ее разбудили собственные кошмарные сновидения. Затем услышала тоненький тоскливый плач в соседней комнате и, выскочив из постели, влетела к Тори и крепко обняла ее.

– Все в порядке, – сказала она, – я здесь. Ты в безопасности, я не позволю ничему случиться с тобой.

Обхватив Энн тонкими ручками, Тори разрыдалась. Энн покачивала ее из стороны в сторону, бормоча слою утешения.

– Хочешь рассказать мне?

Тори со всхлипами поведала ей путаную историю q черном человеке, который гнался за ней. С тяжелы»! сердцем Энн постаралась рассеять детские ночные страхи и была вознаграждена, когда Тори пробормотала.

– Я рада, что вы здесь. Иногда я с-скуча-аю по маме.

– Я тоже рада, что оказалась здесь, – призналась Энн и почувствовала укол вины за то, что собирается оставить Тори даже раньше положенного срока. Девочке нужна стабильность, а этого-то Энн и не могла ей дать.

Несколько минут спустя Тори обмякла в объятиях Энн, девочка уснула. Очень осторожно Энн опустила ее на подушки, подоткнула одеяло и подвинула поближе Плаша. Глядя на рассыпавшиеся волосы девочки, Энн испытывала ту же нежность, что и совсем недавно к своему неродившемуся ребенку. Если она полюбит Тори, ей будет намного труднее.

На цыпочках она направилась к двери, погруженная в собственные мысли, и уткнулась в человека, стоящего на пороге. С испуганным возгласом она уперлась ладонями ему в грудь.

– Мартин… ты напугал меня!

Схватив за плечи, он вытащил ее из комнаты Тори и закрыл дверь. Затем грубо спросил:

– У нее опять был кошмар?

Мартин так и не убрал своих рук. Он был в брюках и расстегнутой рубашке. Тепло его ладоней возродило желание Энн. Маскируя его злостью, она сказала:

– Тори все еще скучает по матери.

– Я слышал.

Вопрос, на который Энн никак не могла найти ответа, сорвался с ее губ:

– Как ты мог отнять ее у Келли?!

Мартин резко проговорил:

– Давай проясним кое-что раз и навсегда. Мне до смерти надоела роль злодея, отводимая мне в разводе с Келли. Ее второй муж, родословная которого корнями уходит в четырнадцатый век, не пожелал терпеть в своем палаццо чужого ребенка. В особенности ребенка человека, выросшего на задворках Чикаго. Поэтому Келли любезно позволила оставить Тори в привычной домашней обстановке, решив, что так будет лучше для всех.

– Это не…

– За два года до этого у Келли был роман. В Вашингтоне. Она оказалась не настолько умна, чтобы что-то скрывать, поэтому, я обо всем узнал. Она даже не поняла, почему я расстроился. Ты должна знать, что твоя кузина берет то, что хочет в данную минуту. Как ребенок, в жаркий день схвативший коробку мороженого и не понимающий, что мороженое растает прежде, чем он успеет его съесть. Келли не плохой человек. Она просто не понимает, что все поступки имеют свои последствия. И что они обладают способностью ранить других людей.

– Но…

– Мы как-то пережили это. Более или менее. Но затем появился Уго. Келли не любит открытых конфликтов. Поэтому написала мне записку, предоставив самому объяснить все Тори, и улетела в Венецию. Конец истории. Я развелся с ней. И только позже, когда привел Тори навестить Нину, понял, что Келли – несомненно, из лучших побуждений – поведала всем, что я не очень этично обошелся с ней. – Он беспокойно повел плечами. – Я мог бы уличить ее во лжи. Но не стал этого делать. Ради дочери.

Интонации его голоса свидетельствовали в пользу безусловной правдивости рассказа, Но разве интонации Келли в том давнем разговоре казались менее правдивыми? Так правду ли говорит Мартин? Действительно ли Келли жадна, как ребенок, и с детским же пренебрежением относится к тем, кого ранит? Возможно, благоговение перед кузиной сыграло с ней злую шутку, затмив серьезные недостатки и преувеличив достоинства?