Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

– Так Сидоров же…

– Он еще не уехал. И коза пока у него…

Макаров помотал головой, поморщился, икнул и спросил громким шепотом:

– Слушай, а что, Сидоров – еврей?

– Нет, – успел ответить Васька, слетая со ступенек.

– А как же – в Израиль? – не понимал Макаров.

– Сидоров? Сумел доказать, – просто объяснил Васька, оглядываясь на крыльцо и удивляясь, как это он не упал.

Макаров вновь икнул и сказал жалобно:

– Хочу к Зине…

…Они маршировали по спящей полудеревенской улице, стараясь шагать в ногу, и при этом Макаров стучал палочками по барабану, а Васька трубил в горн, ведя привязанную за веревку блеющую, упирающуюся козу…

Макаров проснулся поздно, с трудом поднялся с диванчика, на котором заснул, сняв предварительно ботинки, но почему-то не сняв пальто, и сначала дотронулся до раскалывающейся от боли головы, а потом, торопливо и испуганно, – до живота. Пистолет оставался заткнутым за пояс брюк. Подняв свитер и расстегнув рубашку, Александр Сергеевич обнаружил на своем голом животе четкий отпечаток «Макарова» и переложил пистолет в карман.

Васька конечно же давно ушел на работу, но обещанные десять тысяч лежали на столе. Александр Сергеевич сунул деньги в карман брюк, с трудом надел ботинки и вышел на улицу.

Презирая себя вчерашнего, твердо зная, что отныне он ни капли спиртного в рот не возьмет, и стараясь не думать о Наташе, под моросящим холодным дождем Макаров кое-как добрался до города и вдруг почувствовал, что может умереть сейчас, здесь. Спасти могло только одно – рюмка водки и холодная котлета на закуску в кафе «Кавказ», рядом с которым и остановился Александр Сергеевич в предчувствии скоропостижной своей кончины.

Кафе «Кавказ» раньше называлось «Голубым Дунаем», но и тогда и теперь, независимо от названия, оставалось просто забегаловкой, где можно было вечером быстро поднять настроение, а утром наскоро поправить здоровье. Нынешнее название заведения оправдывала написанная неизвестным художником большая картина, висящая на стене: каспийские нефтяные вышки на фоне заснеженной горы Арарат, обрамленные грузинским национальным орнаментом.

Взяв у толстой и равнодушной буфетчицы рюмку водки и холодную котлету на бумажной тарелочке, Александр Сергеевич устроился за высоким столиком у окна и стал пристально смотреть на водку, собираясь ее выпить и не решаясь этого сделать. Теперь ему казалось, что смерть может мгновенно наступить сразу после того, как он выпьет.

– А вы чокнитесь, – предложил ему кто-то из‑за спины несколько насмешливо, но доброжелательно. Голос был женский и очень приятный.

Макаров оглянулся. За соседним столиком стояла высокая и очень красивая девушка или, наверное это будет точнее, молодая женщина, одетая неброско, но с большим вкусом. Впрочем, Макаров этого всего не заметил, он был не в состоянии заметить это все, вот только шарф, фиолетовый, почти до пола газовый шарф, бросился в глаза, и он подумал почему-то: «Как у Айседоры». Перед ней на столике стояла такая же рюмка с водкой и лежала на бумажной тарелочке холодная котлета.

Девушка улыбалась. Макаров улыбнулся в ответ, но несколько неуверенно, так как не мог вспомнить, где и когда он ее видел, да и видел ли вообще.

– Эх, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич… – мягко укорила она и подняла свою рюмку, приглашая чокнуться.

Макаров торопливо взял рюмку и тарелку и перебрался за ее столик. Они чокнулись, и таинственная незнакомка выпила водку, не поморщившись, а к котлете притрагиваться и вовсе не стала. Макаров сглотнул слюну, нервно вздохнул, но выпить не смог, не найдя пока в себе для этого сил, и поставил рюмку на стол.

– Извините, но разве мы знакомы? – спросил Макаров растерянно и недоверчиво.

– Нет, – ответила она без сожаления.

– Тогда откуда вы знаете, как меня зовут?

– Читаю мысли на расстоянии.

– В самом деле? – поверил Макаров.

Девушка весело засмеялась:

– Да нет, просто когда вы сюда входили, вы сами с собой разговаривали. Вы говорили: «Эх, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич»… Я поняла, что это вы сами с собой. Или все же с тем, великим?

– Нет, с собой, с собой. – Макаров оценил шутку. – А вас как зовут?

– Марго, – ответила она, тряхнув гривой каштановых волос.

– Маргарита? – попробовал уточнить Макаров.

– Марго, – настояла она. А Макаров поднял рюмку и неожиданно даже для себя выпил.

– Ваше здоровье, Марго, – сказал он, задохнувшись, и принялся торопливо ломать твердую котлету мягкой алюминиевой вилкой.

Марго кивнула в знак благодарности и заговорила так, будто знакома с Макаровым уже тысячу лет:

– Я сегодня проснулась, посмотрела в окно и подумала: «Какой чудесный день!»

Макаров посмотрел сквозь толстое грязное стекло на улицу, где сыпал косой холодный дождь и не было ни одной живой души, и спросил с сомнением:

– Вы так считаете?

– Да-да, чудесный! – повторила Марго уверенно, и Макаров согласно кивнул и принялся за котлету. – Вот вас зовут Александр Сергеевич, и вы наверняка пишете стихи…

– Пишу, – буднично сказал Макаров и отодвинул пустую тарелочку.

– Хотите мою? – неожиданно предложила Марго свою котлету, и Макаров спешно и несколько испуганно отказался. – А может, тогда почитаете свои стихи?

– Нет, – твердо ответил Александр Сергеевич и прибавил, смягчаясь: – Я не читаю стихов в состоянии глубокого утреннего похмелья.

Марго не обиделась.

– А я читаю, – неожиданно объявила она и стала читать – серьезно и красиво:

Ночь – как ночь, и улица пустынна.Так всегда!Для кого же ты была невиннаИ горда?

Лишь сырая каплет мгла с карнизов.Я и самСобираюсь бросить злобный вызовНебесам.

Все на свете, все на свете знают:Счастья нет.И который раз в руках сжимаютПистолет!

И который раз, смеясь и плача,Вновь живут!День – как день: ведь решена задача:Все умрут.

– Блок… – Макаров улыбнулся, проникаясь к Марго теплотой и доверием.

– А кто же еще. – Она грустно улыбнулась.

На улице напротив кафе остановилась красивая красная машина. В ней сидели на переднем сиденье двое мужчин. Макаров взглянул на Марго, почувствовав почему-то, что сейчас она уйдет, а спросить ее телефон или адрес, предложить где-нибудь встретиться не хватало духа.

А Марго словно забыла о нем.

– Чёрт, такой день испортили, – проговорила она сама себе и направилась к выходу.

Не прошло и минуты, как не стало ни Марго, ни красной машины, которая унесла ее неведомо куда, и, чтобы понять, что же это было такое, Макаров взял еще рюмку водки и котлету.

– Нет-нет, я совсем не волновалась, – говорила Наташа дрожащим голосом. – Я так и подумала, что автобусы не ходили и ты остался ночевать у Васи. А утром он сам приехал и это сказал. Да, он привез козье молоко! Ося так его пил! А потом… Я стала волноваться… Немного…

Макаров не слушал ее. Он сидел за кухонным столом в махровом халате, мокрый после ванны, и, тупо уставившись в экран телевизора, где шел какой-то американский боевик, монотонно работал ложкой, хлебая из тарелки скучный гороховый суп.

Наташа громко вздохнула, прощая и забывая навсегда бессонную ночь и волнение, взяла приготовленный заранее и раскрытый на нужной странице журнал и начала читать – громко, с выражением, время от времени поглядывая на мужа с толикой таинственности и безвинного лукавства:

О сладость, о самозабвенье полета –пусть вниз головой, пусть единственный раз,с высот крупноблочного дома в асфальт!Кончай с этой рабской душою и телом!..

И вот я окно распахнул и стою,отбросив ногою горшочек с геранью.И вот подоконник качнулся уже…

И вдруг от соседей пахнуло картошкой,картошкой и луком пахнуло до слез.И слюнки текут… И какая же пошлостьи глупость какая! И жалко горшокразбитый. И стыдно. Ах, Господи Боже!Прости дурака! Накажи сопляказа рабскую злобу и неблагодарность!Да здравствуют музы! Да здравствует разум!Да здравствует мужество, свет и тепло!Да здравствует Диккенс, да здравствует кухня!Да здравствует Ленкин сверчок да герань!

Гостей позовем и картошки нажарим,бокалы наполним и песню споем!

Макаров не слышал Наташу, а вот фильм все больше и больше его заинтересовывал, потому что у героя тоже был пистолет и он его время от времени прятал то в кобуру под мышкой, то на животе, а потом вдруг спрятал на спине, засунув его там за пояс брюк. Макаров удивился и машинально дотронулся рукой до поясницы.

– Ну? – спросила Наташа, глядя на него сияющими от счастья глазами и таинственно поджимая губы. – Ну же, ну?