Поединок страстей - Джулия Тиммон

Снова киваю, прикидываясь, что сосредоточенно обдумываю услышанное.

– Ну вот, – с повеселевшим видом заключает Гарольд.

Долго молчу, потом сдвигаю брови.

– Надо же, как бывает в жизни.

– Ага! – подхватывает Гарольд. – С чем только не столкнешься!

– Надо заметить, Беттина не похожа на убитую горем вдову. Или ее громкий голос и завидная бодрость тоже последствия стресса?

– Гм… в некотором смысле.

– И долго ей будет нужна подобная помощь? – спрашиваю я с самым что ни на есть серьезным видом. – Что по этому поводу говорят врачи?

Гарольд машет рукой.

– Не знаю и не желаю знать! Сегодня приезжает Клаус, пусть сам со своей сестрицей и возится.

– Как сам? – Я делаю изумленное лицо. – Он же ее родной брат!

– И что с того? – Гарольд явно снова нервничает и мечтает поскорее закрыть эту тему.

– Не может же и он разыгрывать перед ней влюбленного? – Хлопаю ресницами – само простодушие.

– Он и не разыгрывает! – Гарольд нетерпеливо пожимает плечами. Мои расспросы ему досаждают: я вроде бы так просто дала себя обмануть, но копаюсь в мелочах, на которых он может поскользнуться. – Просто составляет ей компанию – и все.

– А кто же в таком случае утешает ее по ночам? – интересуюсь я таким тоном, будто на самом деле озабочена судьбой несчастной «вдовушки».

Гарольд растерянно моргает.

– По каким еще ночам?

– Обыкновенным, – спокойно говорю я. – Таким, какой была, например, позапрошлая.

Глаза Гарольда начинают воровато бегать. Взгляд устремляется то на цветы, то на пол, то на кровать. Он кашляет, прикидываясь, будто поперхнулся, трет лоб и бормочет:

– Что-то я не пойму…

– Чего тут непонятного? Мне интересно, как умудряется родной брат Беттины заменять ей по ночам покойного мужа, когда она ездит по ресторанам с ним, а не с кем-нибудь из его друзей. – Смотрю Гарольду прямо в глаза, отчего ему делается еще хуже.

Он краснеет, опять кашляет и начинает беспомощно дергать воротник рубашки, снова позабыв, что дорогие вещи привык беречь.

– Шейла, не пойму, к чему ты клонишь. На что намекаешь.

– Я не намекаю, а говорю прямо, – жестко произношу я, прекращая изображать из себя идиотку. – Я все видела собственными глазами. Вчера утром, когда ты провожал ночную гостью, я сидела в вестибюле «Шлоссотеля».

8

На лице Гарольда застывает маска ужаса. Он сидит не двигаясь не меньше минуты, очевидно прикидывает, говорю ли я правду или беру его на пушку. Потом медленно качает головой.

– Не может такого быть… то есть… Никого я не провожал. Я уехал в семь утра на важную встречу…

– Никуда ты не уехал и не собирался уезжать, – презрительно кривя губы, возражаю я. – В семь вы были еще в номере, а чуть погодя оба спустились вниз.

Пересказываю ему в подробностях сцену, которую наблюдала чуть больше суток назад, описываю, кто во что был одет, кто что говорил. На лице Гарольда играют страх, безысходность, отчаяние и вина. Он то запускает пальцы в волосы, будто в наказание себе хочет вырвать их, то прижимает руки к вискам, словно там стучит сердце столь громко, что можно оглохнуть.

– Осторожнее, – говорю я. – Испортишь прическу и помнешь лицо! – Снова как дурочка хохочу. Со мною всегда так. Почти всегда…

Гарольд убирает от головы руки, на миг замирает, и вдруг происходит невероятное. Этот гордец, который все время стремился подчинить меня себе, внезапно встает со стула, приближается к кровати, опускается передо мной на колени и утыкается лицом в покрывало, касаясь макушкой моей щиколотки. Секунду-другую я смотрю на него в полном ошеломлении. Потом резко наклоняюсь вперед и треплю его по плечу.

– Встань, слышишь? Прекрати ломать комедию…

Гарольд крутит головой, не отрывая лица от кровати, и говорит приглушенным голосом:

– Это не комедия.

Я медленно поднимаю руку, какое-то время нерешительно смотрю на убитого горем изменника и опускаю ладонь ему на голову. Плечи Гарольда вздрагивают в безмолвном рыдании, и лед злости и обиды в моем сердце тотчас тает.

– Гарольд…

Он поднимает голову и с благоговением берет мою руку, будто она сокровище, за которым ему пришлось полжизни колесить по свету.

– Шейла… Шейла, милая, выслушай меня.

С моих губ чуть не слетает: я вроде бы уже выслушала, но я вовремя говорю себе, что шуточки сейчас ни к чему, даже такие, которыми просто прикрываешь боль.

– Я расскажу чистую правду, – горячо шепчет Гарольд, сжимая мою руку, словно боясь, что она выскользнет из его пальцев, как кусок мокрого мыла. – Теперь не солгу ни единым словом, любимая.

В моей душе опять все вверх дном. Я уже совсем не понимаю, какие чувства питаю к своему сбившемуся с пути бойфренду, но твердо знаю одно: не простить его, оттолкнуть не смогу.

– Видишь ли, в какой-то момент мне вдруг стало очень одиноко, – начинает Гарольд, перебирая мои пальцы, словно четки. – Показалось, что никто меня не понимает и что привычная жизнь – на первый взгляд столь определенная и благополучная – планета чужих людей, которые по-настоящему не знают меня и не желают знать… – Говорит он, тяжело дыша, видимо признаваться в подобных вещах ему ой как непросто.

Мне становится стыдно и жутко: человеку, которого я считала самым близким, было невыносимо тяжко, а я этого даже не замечала.

Гарольд приподнимает голову и смотрит на меня.

– С тобой подобное когда-нибудь случается?

– Гм… Не знаю. – Задумываюсь. Наверное, все зависит от того, в каком настроении смотришь на мир вокруг. Когда мне бывало плохо, тоже казалось, что Гарольд не вполне меня понимает, но чаще представлялось, что мы неделимы, как бы там ни сложилось, с какой бы стороны ни подули ветра.

– Я попытался было поговорить с тобой, но ты опять выкинула какой-то фокус и расхохоталась, – печально продолжает он. – На том беседа и закончилась. – Глубоко вздыхает и вновь опускает глаза. – Тут-то я и повстречал Беттину. Она правда пианистка и приехала в Ноттингем с группой музыкантов…

– Когда? – спрашиваю я.

– В феврале, – немного поколебавшись, тихо отвечает Гарольд.

В феврале! – эхом отдается у меня в голове. Тогда я и подумать не могла, что над моим спокойным неколебимым счастьем нависла туча. Какая я глупая! До сих пор считала, что роман Гарольда начался лишь в мае.

– Наверное, дело было лишь в моей внутренней потребности неких перемен, хотя бы временных, – так же пыхтя, будто каждое слово причиняет ему боль, говорит Гарольд. – Только поэтому я обратил на Беттину внимание и решил, что легкий флирт с ней пойдет мне на пользу…

Вспоминаю, как в конце зимы я мучительно долго выбирала новый халатик. Хотелось, чтобы и цвет, и фасон, и длина соответствовали вкусу Гарольда. А он, оказывается, в ту пору мечтал о другой. В груди все больно сжимается, и я насилу удерживаюсь, чтобы не разразиться неостановимым оглушительно громким хохотом.