Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина

– Изька, – машинально говорит Ленка, – закрой рот.

– Ложись! – орет мегафон. – Всем – ложись!

– А, черт!

Августа с размаху плюхается на землю. Ленка едва успевает укрыться за каменный стобик, как раздается глухой чавкающий звук и из окна вырывается волна горячего воздуха вперемешку со стеклом. Какие-то обломки, грациозно вращаясь в небе, разлетаются по самым причудливым кривым.

– Во дает! – восторженно бормочет Изя.

Августа медленно поднимается на колени. В волосах у нее запутался строительный мусор.

Публика тоже постепенно встает, отряхивается, озираясь по сторонам. Поэт Добролюбов хлопочет рядом с Генриеттой, которой мешает подняться застарелый артрит.

– Пусенька, ты не пострадала?

Деловитые люди опутывают место происшествия яркой желтой лентой, оттесняя всех за пределы улицы.

Августа напряженно смотрит себе под ноги.

– Ты что, – говорит Ленка, – каблук сломала?

– Должен быть здесь, – бормочет Августа. – Ага…

Она наклоняется и поднимает с земли плоский камень.

– Изенька, посмотрите, это та самая буква?

– А то сами не видите, – мрачно говорит Изя, пиная ногой обод – тот откатывается в сторону, мигая белыми глазами.

– Ах ты, – говорит Ленка, укоризненно качая головой и глядя в пространство, – ах ты, злобный сукин сын…

За углом они натыкаются на скульптора Макогоненко. Он отхлебывает коньяк из бутылки, которую дрожащей рукой поддерживает корреспондент Сахаревич, и стонет:

– Полный абзац! Десять лет! Десять лет бессонного труда!

– Да, – соглашается Сахаревич, – но какая реклама!

– И верно, – задумывается Макогоненко. – Пошли выпьем, что ли… я угощаю.

– И как ты думаешь, – горько спрашивает Ленка, – все затеял этот неупокоенный мерзавец?

– Кто его знает… – уныло отвечает Августа. – Может, наоборот… не вмешайся он, весь одесский бомонд летал бы сейчас по воздуху, как эти дурацкие колеса. А потом, так или иначе, он своего добился – камень-то у нас…

– Да, но где остальные? Если и дальше так пойдет…

– Вот это, – мрачно говорит Августа, – меня больше всего и пугает…

– Ладно, – вздыхает Ленка, – что поделаешь… пошли отсюда…

– А завтра куда? Опять на Торе гадать придется?

– Он нам не скажет. Он Изьке скажет. Эй, Изька!

– Фигушки! – кричит Изя, отбегая на безопасное расстояние. – Обойдетесь без меня! Вчера чуть не зарезали, сегодня чуть не взорвали… Мама узнает, ее удар хватит!

Августа делает угрожающий шаг в его направлении, но Изя, как затравленный заяц петляя между деревьями, несется по бульвару и пропадает из вида.

– Не понимаю, – говорит Ленка, – чего ты меня сюда притащила? Тихо ведь все, спокойно…

Они сидят дома у Августы. На столе горкой навалены роскошные альбомы, тут же, в центре, внутри палехской расписной шкатулки, дремлют во тьме камни, прихлопнутые лаковой крышкой с изображением красной девицы, несущей коромысло.

– Потому что я боюсь, – сухо отвечает Августа.

– Чего?

– Откуда я знаю? Просто боюсь. Я с этим один на один не останусь.

– Да что он тебе сделает? Физически надругается?

– Этого еще не хватало. Но извести вполне способен. Он нас с тобой терпеть не может.

– Это потому, что мы его потревожили, – уныло говорит Ленка. – Он нас своим мистическим взором в упор бы не видел – а приходится. Вот он и злится. Малый ему нравится. Приличный мальчик, из хорошей семьи, обрезанный. С малым он согласен дело иметь…

– Утром подойдем к лицею и выловим. Куда он денется… Послушай, что это шуршит?

– Это жук…

– Похоже, – угрюмо замечает Августа, – он там не один.

– Ну, бывает у них массовый выплод.

– Ты лучше форточку бы закрыла.

Ленка подходит к окну и вздрагивает. Сначала ей кажется, что на мутный фонарь на углу наползает черная пелена, потом она понимает, что с фонарем ничего не происходит – просто по стеклу ползет шевелящаяся масса.

Она судорожно захлопывает форточку:

– Там…

– Ну что еще? – покорно спрашивает Августа.

– Саранча. Или кузнечики. Нет, саранча.

Августа подходит к окну и, прищурившись, вглядывается в сумерки; по мостовой ползет сплошной поток, он вспучивается, от него отделяются ручейки и водовороты, и все это вместе, медленно и неумолимо, движется к их пятиэтажке.

– О господи! – Она кидается в кухню, и Ленка слышит, как там захлопывается окно.

– Вот паскуда, – сокрушенно говорит Августа. – Это его штучки.

– Может, свет погасить?

– Ну гаси…

Они сидят в темноте, вздрагивая от шуршания кожистых надкрыльев и скрежета по стеклу тысяч крохотных ножек. Резкий звонок заставляет их подпрыгнуть.

– Она что, уже умеет звонить в дверь, эта пакость?

– Нет, – говорит Ленка, – это телефон.

Она берет трубку, потому что Августа сидит неподвижно и кусает ногти.

– Алло?

Молчание.

Длинные гудки, потом кто-то на другом конце провода бросает трубку.

– Второй день так, – сокрушенно говорит Августа.

– Думаешь, это Гершензон?

– По телефону? Ему что, делать нечего?

Ленка беспокойно дергает головой.

– Послушай, – говорит она, – что это так воняет? Рыба, что ли, протухла?

– Откуда у меня рыба? – вдруг раздражается Августа. – У меня кот второй день пельмени жрет – я до ближайшего магазина дойти не успеваю.

– Может, соседи? Варят?

– Знаю я, что они варят, – угрюмо говорит Августа, – у них спиртовка день и ночь горит – вечный огонь, да и только. Нет, это что-то другое…

– Тогда что? Дышать же нечем.

– Да, – соглашается Августа, – верно. И окна ведь не откроешь! Эти твари… они же нас сожрут…

Запах становится все сильнее.

– Точно, – уверенно говорит Ленка, – рыба. Трехдневной давности, не меньше. Августа, признавайся.

– Отстань. И так тошно.

Запах вьется по комнате, как совершенно материальная субстанция. Ленка ощущает, как он просачивается между пальцами – липкий, тяжелый. На окно напирает черная масса – стекло ощутимо потрескивает.

– Вот, – говорит Августа, – опять.

Ленка берет трубку, но на этот раз телефон начинает говорить голосом Генриетты.

– Леночка? – щебечет она, ничуть не удивляясь, что застала Ленку в неположенном месте. – Послушайте, милочка, не знаете, что с Борей?

– Что? – изумленно переспрашивает Ленка.

– С Борей. Погоди, пусик, не приставай. Он мне сегодня не позвонил. Я – к нему, а он дверь не открывает. Я беспокоюсь. И за дверью, Леночка, какая-то странная возня. Насекомые какие-то из щелей лезут… А потом такой грохот, такой грохот…

Трубка продолжает что-то говорить, но Ленка уже не слушает. Она осторожно кладет ее на рычаг.

– Вот, – говорит она, – никакой это не Гершензон. Это я же нутром чую… Это рабби Барух, будь он неладен. Это его акриды.

– Да, но зачем?

– Черт его знает.

– А запах? Тоже он?

– Непонятно…

Они сидят, напряженно глядя во тьму.

– Вот он! – говорит Ленка.

Изя выходит из дверей лицея, стараясь держаться в самой гуще толпы. Он нервно оглядывается.

– Чует, голубчик, – злорадствует Августа. – Раз-два, взяли!

Они с двух сторон кидаются к Изе и подхватывают его под руки.

– Так я и знал, – уныло бормочет мальчик, – и какого черта я сюда приперся… лучше прогулял бы…

– От нас не убежишь, милый мой, – ласково говорит Ленка.

– Отпустите! – Изя пытается вырваться, но они вцепились в него мертвой хваткой. – Я же нашел вам камень!

– Еще два…

– Ну уж нет! Дяденька, скажите им…

Мужчина в дорогом габардиновом пальто смотрит на них в явном затруднении.

– Сыночек, – причитает Августа, – ну не дури… пойдем с мамой…

– Теперь еще и сыночек! Дяденька, никакая она мне не мама.

– Вот, – сокрушенно говорит Ленка, – опять у него припадок.

Мужчина сочувственно качает головой и ускоряет шаг.

– Не пройдет, – внушает Августа. – Ты же знаешь. Какие у