История мировой культуры - Михаил Леонович Гаспаров

Гиппоклид был весел, шутил и пел, а когда вошли флейтисты и засвистели флейты, он вскочил и пустился в пляс. Сперва он плясал по-сикионски, потом по-афински, и чем пуще он плясал, тем больше хмурился, глядя на него, старый Клисфен. А когда Гиппоклид, опьянев от собственной пляски, вскочил с разбегу на пиршественный стол и, пройдясь по нему колесом, заболтал ногами в воздухе, а вокруг свистели флейты и били в ладоши гости, тогда Клисфен в досаде поднялся со своего места и, пересиливая шум, громким голосом ему крикнул: «Проплясал ты свою свадьбу, Гиппоклид!» – на что Гиппоклид, не раздумывая и продолжая плясать на руках, весело откликнулся: «А Гиппоклиду наплевать!»

Слова эти стали в Греции поговоркою.

Так Мегакл, сын Алкмеона, стал зятем Клисфена Сикионского; и когда у него родился сын, он назвал его в честь деда тоже Клисфеном. Что было дальше с Мегаклом, мы уже знаем: это с ним мы встречались в рассказе о Писистрате, которому неугомонный Мегакл был то врагом, то другом, то снова врагом, пока, наконец, Писистрат не утвердился в Афинах и не отправил Мегакла с его родичами-Алкмеонидами в изгнание.

Здесь кончается отступление и продолжается повествование

Золото Креза очень пригодилось Алкмеонидам в изгнании. Использовали они его так. В Дельфах случился пожар, и сгорел знаменитый храм. Алкмеониды явились в Дельфы и подрядились за свой счет выстроить новый храм. Обещали храм из горного туфа, а выстроили храм из мрамора, не в пример богаче и красивее прежнего. Дельфийские жрецы не могли прийти в себя от восторга. Не приходится удивляться, что после этого какое бы государство ни присылало к оракулу послов, все они получали от пифии один и тот же ответ: «Помогите Алкмеонидам изгнать тиранов из Афин, и тогда во всем вам будет удача».

Получали такой ответ и спартанцы, к тому не раз и не два. Наконец, им это надоело. Они послали на Афины маленький отряд. Он потерпел поражение. Это уже задевало спартанскую военную честь. В Аттику явился сам царь Клеомен с отборным войском. Тиран Гиппий не выдержал осады: он сдал акрополь и удалился в изгнание – в Персию. Здесь он ждал случая призвать на Афины персидское войско и с помощью персов восстановить там свою власть. Случай этот, как мы увидим, скоро ему представится.

Навести порядок в Афинах взялся сын Мегакла Клисфен – тот самый, который был так назван в честь сикионского деда. И он это сделал. У власти стало народное собрание, волю его выполнял Совет Пятисот, а выборы в этот совет были устроены так, что простой народ всегда имел перевес над знатью.

В эти-то преобразованные Афины и явился, потерпев неудачу в Спарте, милетянин Аристагор. Он предстал перед тридцатью тысячами народа в собрании и сказал то же, что говорил перед тридцатью старейшинами в Спарте: что грек греку брат, что персидская власть слаба и что богатств в Персии не счесть. «И оказалось, – говорит Геродот, – что легче провести многих, нежели одного, ибо в Спарте Аристагор не мог провести одного Клеомена, а здесь провел тридцать тысяч афинян». Народное собрание постановило: послать на помощь восставшим ионянам двадцать кораблей.

«Эти-то двадцать кораблей, – заключает Геродот, – и положили начало великим бедствиям как для эллинов, так и для варваров».

Какой приказ дал царь Дарий своему рабу

Предыдущая глава была очень длинная, зато эта будет очень короткая. Ибо мирная жизнь у людей разнообразна и затейлива, войны же у людей обычно все похожи друг на друга. Прав был царь Крез, сказавший когда-то: «В пору мира сыновья хоронят отцов, в пору войны отцы хоронят сыновей».

Аристагор привел в Милет двадцать пять кораблей: двадцать из Афин да пять из маленького городка Эретрии, жители которого были связаны с милетянами давним союзом. Получив это скудное подкрепление, ионяне так возликовали, что собрали войска и двинулись походом прямо на Сарды.

Персов в Сардах было мало, а изнеженные лидийцы воевать давно разучились. Греки взяли Сарды без сопротивления. Только в крепости на скале – на той самой скале, откуда когда-то спускался за скатившимся шлемом лидийский солдат, – засел теперь наместник Сард Артаферн с персидским отрядом. Взять крепость приступом греки не смогли. Они выжгли дотла весь город под скалой – дома в Сардах были крыты тростником и горели, как хворост, – и отступили восвояси.

Когда царю Дарию доложили, что мятежные ионяне сожгли его город Сарды, он спросил: «Сделали они это одни или кто-нибудь им помогал?» – «Им помогали афиняне», – сказали гонцы. Дарий взял лук, наложил стрелу, спустил тетиву и воскликнул: «Так да сбудется моя месть над афинянами».

А рабу, который на пирах стоял за его креслом, он приказал всякий раз, как он будет садиться за стол, произносить у него за спиной: «Царь, помни об афинянах!»

Как Аристагор погиб, а Гистией оказался между двух огней

Царь Дарий велел призвать к нему Гистиея.

Гистией сказал: «Царь, неужели ты подозреваешь, что я из твоей столицы поднял мятеж на твоей границе? Клянусь, будь я в Милете, ни один город не посмел бы подняться против тебя. Отпусти меня в Ионию, и через месяц она будет тебе покорна».

Он лгал, но Дарий ему поверил. Дарий сказал: «Хорошо».

Три месяца ехал Гистией из Суз в Сарды через огромное персидское царство. Дорога, по которой он ехал, прямая как стрела, казалась грекам чудом света. По ней скакали царские гонцы, и на ней было сто одиннадцать постоялых дворов, где гонцам перепрягали лошадей. Персидское слово, обозначавшее эти постоялые дворы, дожило до наших дней. Они назывались «ангары».

Чем ближе подъезжал Гистией к Сардам, тем тревожнее он становился. Все чаще он встречал по дороге отряды царских войск, пеших и конных, с луками и с копьями, в панцирях и без панцирей, двигавшиеся на запад, к его Ионии. Все чаще слышал он на постоялых дворах, что на севере у мятежников отбит такой-то город, а на юге мятежники разбиты у такой-то реки или горы.

В выжженных Сардах Гистиея встретил наместник Артаферн. С недоброй улыбкой он сказал: «Ну, что же, Гистией? Как я вижу, ты сработал обувь, а Аристагор ее надел».

Гистией понял, что в Сардах ему оставаться нельзя.

В ближайшую ночь он бежал к морю. На острове Хиосе его схватили греки. Его приняли за персидского лазутчика и заковали в цепи.

Когда Гистией объяснил, кто он такой и что он сделал для Ионии, его