Основы пневматологии - Владимир Алексеевич Шмаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Учение о карме и гипотеза о монадной сущности народа друг друга исключают, ибо на пути своей самсары человек последовательно оказывается членом целого ряда самых разнообразных народов, а потому его собственная монада необходимо должна бьггь независима по своему бытию от этих гипотетических монад народов. Но если монада народа не связана с монадами индивидов, то тогда она есть синтез без содержания, центр без периферии. Вообще, признание ноуменальности сущности народа, его обожествление, возникает исключительно из неумеренной национальной гордости, есть всецело порождение конкретно-эмпирического. Человеку действительно, как это показывает история, весьма свойствен этот вид горделивого заблуждения, но повторяемость ошибки вовсе не устанавливает ее истинности. Наконец, как уже было показано, сущность народа не только трансцендентна индивиду, но одновременно с тем и имманентна ему; последнее и разрушает в корне гипотезу о ее монадности.
Духовные сущности народов не статичны и не представляют собой замкнутых субъектностей, но динамичны и обладают макрокосмической конкретностью. Они суть членения вселенского пластического потока, выделяемые из его всеединой всеобщности особенностями исторической жизни народов. Каждый народ есть не феноменальное обнаружение некоторой трансцендентной субъектной самости, но пластический поток определенных вибраций и устремления. Действительно рисующийся нам синтетический облик каждого народа или национальности существенно пластичен: он есть не определенная форма или система форм, недвижных и в себе замкнутых, но некоторая живая сущность, лишь принимающая формы и беспрерывно сменяющая их в продлении своей жизни. Мы воспринимаем дух народа и определяем в каждом отдельном случае принадлежность к нему данного индивида, степень его типичности вовсе не по сравнению с некоторым статическим эталоном, но по степени его соответствования определенному виду жизни, ее динамической устремленности и мироощущению. Нередко мы ограничиваемся здесь понятием характера, но что же представляет он собой, как не вполне динамическую реальность пластической стихии? Характер только внешне определяется конкретно обособленными поступками, но они не составляют его, а лишь определяют, обнаруживают его. Характер есть вид действенного отношения к жизни, одинаково проявляющийся и в пассивных восприятиях, и в активных воздействиях; он показывает напряженность и многоразличные тональности протекающего через человека потока жизни, качествования его вибраций и тональности его преимущественных устремлений24. Именно в силу своей пластичности идея характера одинаково приложима и к отдельному человеку, и к целому народу, ибо в первом пластичность есть одна из основоположных составляющих, а во втором есть единственная сущность как его общей природы, так и его связи с человеком.
Сказанное о пластичности облика и восприятия нами каждой национальности нетрудно пояснить историческими примерами. — Так, древний грек восстает пред нашим взором вовсе не как синтетическая совокупность совершенных им конкретных деяний, но как чарующая сказка мятущейся, но просветленной жизни. Не сверкающий мрамор, блеск побед иль горние выси философских познаний ткут образ эллина, но его великое дерзание, его непрерывные взлеты к надмирному, тонкость души и горячая деятельность, не смущающаяся неудачами в сфере обыденной жизни. Древняя Греция вся утопична, вся преисполнена великих идей, здесь небо почти сливается с землею, но его ослепительный свет так чарует и ослепляет взор, что лежащее у ног бессильно привлечь его на себя, вызвать желание кропотливой будничной работы. От Ликурга и Перикла до походов Александра эллин все время живет в мире идей, его пламенеющий дух озаряет весь мир своим стихийным стремлением к прекрасному, бесконечному и надмирному, изливающемуся на человека по многообразным руслам искусства, философии и социальных утопий. Но наряду с этим здесь все время царит полное неумение совершать мешкотную повседневную работу, создать и остановиться на определенно выбранных формах. Отсюда бесконечные неурядицы и междоусобия, отсюда тщета высочайших порывов, отсюда быстрый закат, который хотя и ослепителен в своем роскошном великолепии, но смог стать действительным достоянием последующих поколений лишь творческой работой долгих веков, Поскольку эллин жертвовал дольним для горнего, постольку римлянин олицетворяет собой прежде всего начало оформления и организации, Аполлон сменяет здесь Диониса, и идея Рима выливается прежде всего в идею государственности, величавого покоя и гордой силы совершенного закона. Как грек энтузиаст, так римлянин скептик; первый посвящал все свои силы взлетам к небу, второй стремился довести земное до наивысших пределов величия и кончил тем, что обожествил его. Здесь сталкиваются два бинерных идеала, ибо они были вызваны и оплотнены двумя противоположными устремлениями. И грек, и римлянин стремились к счастью и видели его в покое, но первый знал лишь счастье вечного стремления и находил душе своей покой лишь в вихре восхищений, а второй желал недвижного покоя и счастье лицезрел в pax romanum. Их жизнь вся пронизана стихийной жаждой наслаждения, но грек умел и оргию любви телесной возвести в служение высшему, и в трепетаньи страсти ловить неслышимые ритмы тоскующей по горнем своей души и восхищать ее на крыльях Эроса, тогда как римлянин земное в наслажденьи провозгласил божественным. Но вот еще народ, могущий послужить живым олицетворением умения находить прекрасное и упиваться наслаждением. Сын зноя, пышных цветников и мощных ароматов, араб, есть причудливое переплетенье многоцветных сил и трепетаний, Он весь исполнен томлением к красоте, он от рождения обладает даром быть тонким ее ценителем, он жаждет роскоши и во всякой вещи умеет находить ее затаенное, Он видит сущность жизни в наслаждении и, зная, что оно является лишь в мгновениях, умеет жить мгновением, создать его и жертв здесь не считать. Весь мир есть царство красоты, и все ее явления льют в душу особые восторги. Но для него все виды наслаждения суть только пышный узор и украшение единой основной стихии, наслаждения любви. И через призму любви сексуальной араб воспринимает все мировое бытие. И сам он, и все деяния в жизни, все цели и желания, вся природа и, наконец, Сам Бог суть только ступени любовного экстаза. Жизнь в себе, бытие, и высшая реальность, добро, прекрасное и предельное блаженство — суть сущность спазмы, и только в переживании любви раскрывается и торжествует бессмертное начало. Но высочайшее наслаждение в любви всегда исполнено и великой скорбью. Отсюда — та печать печали, которая лежит на всей арабской жизни, пронизывает весь блеск и пышность всех ее узоров. Отсюда глубочайший пессимизм, презрение ко всему земному, покорность и великое терпение перед ударами судьбы, умение скрываться в
