В поисках солнца (СИ) - Мария Дмитриевна Берестова

Тем более — как можно не хотеть в Аньтье, если ты Тогнар!

Впрочем, логика его тут же стала подсказывать верные аргументы: где ещё, как не в Аньтье, они все могут быть в наиболее безопасном положении? На своей земле им ничего не страшно, и даже владыка Ньона зубы пообломает!

Решительно кивнув сам себе — мол, дело же очевидное! — Тогнар вновь ускорил шаг.

Однако червячок сомнений всё же уже начал грызть его изнутри.

Некстати вспомнились недавние обвинения Райтэна — ты, мол, всегда думаешь, что лучше всех всё знаешь, и всегда решаешь за всех!

Это воспоминание настолько сбило Тогнара с толку, что он запнулся и совсем встал посреди улицы.

«Глупости! Я ведь и в самом деле тут знаю лучше!» — напомнил он сам себе.

Он был в центре политической жизни Анджелии почти четыре десятка лет.

За эти годы, к тому же, он вложил всю свою душу в развитие Аньтье и его окружения. В своём городе он знал каждый дом; в своей области у него в каждом населённом пункте были свои, временем проверенные, люди.

Ни Райтэн, ни Дерек не могли похвастаться ни его опытом, ни его связями, ни его знанием людей и ситуаций.

Он объективно знал всё лучше их.

И поэтому было разумно, чтобы именно он принимал решение.

Тогнар тяжело нахмурился, разглядывая дверь в дом сына.

Он не чувствовал себя неправым, но он понимал, что если сейчас войдёт в этот дом и заявит, что все они едут в Аньтье, потому что так ему будет проще их защитить…

Он вспомнил беспомощное, полное вины и боли лицо Райтэна, каким оно стало в тот момент, когда он уже оторался и понял, что только что натворил и наговорил; не было никаких сомнений, что после такого сын просто не осмелится сказать, что его что-то не устраивает.

«Тэн унаследовал от неё свою чувствительность», — с болью подумал Тогнар, вспомнив свою покойную жену.

Им овладела такая растерянность, как никогда в жизни.

Совершенно не представляя теперь, как себя вести с сыном, он остро понимал одно: нельзя вести себя так, как он привык.

С полчаса он проторчал у дома, не решаясь войти; наконец, на лице его нарисовалось упрямое и решительное выражение.

Подойдя к крыльцу, он настойчиво и уверенно дёрнул придверный колокольчик.

Внутри раздались шум и возня — родители в это время в гостиной развлекали ребёнка.

— Тэн, откроешь? — донёсся до Тогнара голос Олив.

— Сейчас! — последовал уверенный ответ, и через несколько секунд дверь отворилась.

Отец и сын уставились друг на друга, переживая момент глубочайшей неловкости; это была первая их встреча после ссоры, и оба они совершенно не представляли, как себя вести.

— Погожий сегодня денёк! — первым сориентировался старший, прибегая к привычному анжельскому средству и входя.

— Да, вполне, — с видимым облегчением согласился Райтэн, закрывая дверь.

Они снова замолчали и замерли, опять не зная, как себя вести.

В таком виде и обнаружила их подошедшая Олив.

Ей хватило нескольких секунд, чтобы оценить ситуацию. Райтэн корчил безразличное лицо, полное чувства собственного достоинства, — верный знак того, что внутри у него бушуют эмоции, которые он не желает показывать. Старший Тогнар предпочитал немного другую тактику — у него на лице отображалась вежливая любезность, которую можно было бы тоже принять за безразличие; но теперь, после откровений Райтэна, Олив поняла, что отец его очень похож на него, и за этой вежливой любезностью скрывается всё та же попытка скрыть сильные эмоции.

«Идиоты!» — мысленно резюмировала Олив, до которой дошло, что оба они так и будут корчить свои рожи, словно оба они так ничего и не поняли.

План созрел в её голове моментально.

— Ах! — воскликнула она, хлопая в ладоши. — Пришёл наш любимый дедушка! — и бросилась старшему Тогнару на шею с объятиями.

Тот был совершенно деморализован и ошеломлён.

Олив, которая продолжала считать его — пусть бывшего, но правителя! — слишком важной персоной, обычно дичилась его, откровенно смущалась и держала сдержанную вежливую дистанцию. Она и сейчас внутренне обмирала от страха и стыда, но старательно давила в себе эти чувства, вытаскивая наружу все запасы радости и тепла.

— Тэн, а ты чего? — возмутилась она, на миг отрываясь от объятий и решительным взглядом пронзая мужа.

Тот растеряно хлопнул ресницами; затем покраснел. До него дошло, что и зачем делает Олив, и он осознал, что ей сейчас и неловко, и страшно, и она только ради него решилась быть столь непривычно фамильярной.

Ему сделалось стыдно перед ней; и он поспешно подошёл и обнял и её, и отца, прижимая их к себе крепко-крепко.

Волна тёплого, сильного, искрящегося радостью и нежностью чувства совершенно опрокинула старшего Тогнара; от волнения и облегчения у него потемнело в глазах, потом в них закололо подступающими слезами, и он, растерянный, растроганный, поспешил выпутаться из их объятий до того, как сдержанность его даст трещину и он расплачется, не в силах совладать с этим глубоким чувством любви и родства.

— Браэн так вас ждал! — не стала выпускать из своих рук инициативу Олив, подхватила старика под руку и потащила в гостиную.

Райтэн на несколько секунд отстал.

«Если Ты есть, — подумал он, обращаясь к тому Богу, в Которого верил Дерек, — то спасибо тебе за лучшую жену на свете!»

Он отчётливо понимал, что сам не сумел бы переступить через свои привычки и сдержанно-достойную манеру поведения, и не обнял бы отца первым; и что отец, конечно, тоже не смог бы переступить через себя и обнять его; и, если бы не Олив, они бы, возможно, больше никогда в жизни бы не обнялись.

Мучительно осознав это «никогда в жизни», Райтэн потряс головой, выкидывая из неё все лишние соображения, рванул за родными и там, уже в гостиной, сгрёб их в объятия снова.

Олив, уже успевшая подхватить на руки сына, радостно рассмеялась, прижимаясь к мужу всем телом. Отец, к удивлению Райтэна, тоже рассмеялся и включился в эти общие объятья.

Замирая сердцем, Райтэн впервые в жизни по-настоящему осознал, каким неизмеримо драгоценным сокровищем он обладает — любящей и понимающей его семьёй.

А дальше — дальше они играли с ребёнком, и старший Тогнар всё никак не мог найти момент, чтобы уместно вставить своё предложение припрятать всех в Аньтье — теперь-то он понимал, что высказано оно должно быть именно как предложение.