Горькая полынь. История одной картины - Сергей Гомонов

— А самое главное! — воскликнул маэстро Синьорини. — Самое главное, нам довелось своими глазами увидеть ту самую оперу, о которой повсюду ходит столько слухов! Синьор Монтеверди превзошел самого себя! Мы видели ее еще в 1607, в Мантуе, но после переиздания партитуры это что-то необычайное!

Госпожа Каччини кивнула в согласии с мужем:

— Франческо Рази — гениальный тенор, его Орфей — это исключительный, истинный Орфей, уверяю вас, господа! Но когда я услышала постановку в Венеции, то была сражена. Сорок один инструмент в партитуре, и ничего излишнего…

— Потому я нисколько не удивляюсь тому, что Монтеверди просят остаться в Венеции и даже прочат пост капельмейстера Сан-Марко, — подхватил сер Джованни, жестикулируя с бокалом в руке. — Если он согласится, то, смею предположить, скоро нас ждет что-то новое…

— И прекрасное. В Венеции все какое-то настоящее, яркое. Я даже не могу подобрать нужных слов…

Внезапно и шумно распахнулась дверь. Все начали оглядываться и с удивлением увидели, как в зал ворвалась раскрасневшаяся немолодая дама в темном парчовом платье, похожем на траурное, и с какими-то бумагами в руках. Метнувшись взглядом по лицам гостей, она неуклонно устремилась к музыкантам, но лишь Шеффре встал ей навстречу.

— Вы! — крикнула незнакомка, словно плюнула, привставая на цыпочках, чтобы казаться выше и значительнее при своем маленьком росте. — Он рассчитывал на вас, я на вас рассчитывала, а что сделали вы?!

Женщина швырнула бумаги в лицо кантору, и он лишь отвернулся, но ничего не сделал в ответ. А странная визитерша продолжала кричать над головами умолкнувших гостей в полной тишине комнаты:

— Вот! Видите? Вот! Опороченная репутация, и теперь каждый в этом городе будет вправе ткнуть в него пальцем из-за какой-то…

— Синьора! — предупредительно перебил ее Шеффре.

— Не смейте отрицать! Вот такова цена нынешней дружбы, верно, господин кантор?

Джен испуганно переводила взгляд с истерически хрипевшей дамы на бледного, но державшего себя в руках учителя. Он тоже пару раз посмотрел на ученика, откровенно сожалея о том, что тот стал свидетелем этой сцены.

— Мона Сарто! — выдохнула наконец донья Беатриче. — Уймитесь, здесь же дети!

Но та ее даже не услышала, продолжая выкрикивать что-то о своем муже и о суде. Клокотавшие в ее груди рыдания прорвались наружу.

— Синьора Сарто, — мягко, но твердо заговорил Шеффре, когда она стихла, чтобы перевести дух и справиться со слезами, — мы с вашим мужем были лишь знакомыми, понимаете? Я никогда не причислял его к кругу моих друзей.

— Он просил вас… именно вас — ваше слово имело бы вес…

— Я готов был помочь, но то, что прозвучало на суде… Синьора… Он не мог отрицать очевидного, и адвокат…

— Что адвокат?! Эта девка, эта дрянь…

— Она была не первой, но те молчали, — чуть шевельнув бровью, веско произнес учитель, будто все еще не теряя надежды вразумить ее.

— Она сама виновата, вертихвостка! Вы видели этих, нынешних…

— Донья Сарто, я когда-то учил Нанзиэтеллу, помню ее еще совсем маленькой девочкой, и могу поручиться…

— Да пойдите вы к дьяволу с вашим поручительством!

— Мона Сарто! — теряя терпение, вскочила хозяйка дома. — Я прошу вас уйти!

— Она уже не маленькая девочка, ей почти пятнадцать, и…

— И вы не возражали бы, если бы так же обошлись с вашей дочерью, когда ей будет пятнадцать? — вместо умолкнувшего Шеффре спросила Беатриче вкрадчивым голосом. — Убирайтесь с глаз долой и никогда больше не появляйтесь в моем доме! Ваш муж отделался слишком легко, а вы еще смеете являться и попрекать честных людей за то, что они не приняли грязь на свою совесть?! Вон отсюда!

Никогда еще Дженнаро не видела свою опекуншу такой разгневанной. Ярость хозяйки передалась и старому белоснежному коту, и когда синьора Сарто покидала зал, он отпрыгнул с ее дороги у дверей, зашипел и зарычал, метя хвостом, готовый кинуться, если она свернет в его сторону. Но та лишь хлопнула дверью.

Праздник, разумеется, был безнадежно испорчен. Шеффре путано извинился перед гостями и отошел к большому окну, выходящему в сад, а присутствующие, стесняясь глядеть друг на друга, начали прощаться под разными предлогами. Опершись локтем на раму, кантор покусывал кулак, а когда Джен подошла к нему и взяла за висящую плетью вторую руку, благодарно кивнул и, приобняв, прижал боком к своему бедру. В конце концов остались только они с доньей Беатриче и чета музыкантов. Все еще не остыв, хозяйка ворчливо распоряжалась слугами, с брезгливостью подпинывая ногой валявшиеся на полу бумаги незваной гостьи. С молчаливого одобрения мужа Франческа осторожно подошла к Шеффре и Джен:

— Ничего, синьор Шеффре, вы не расстраивайтесь. Знаете, я счастлива… мы счастливы, что судьба свела нас с таким человеком, как вы…

Учитель усмехнулся, моргнул, потом взгляд его смягчился, веки чуть наморщились, а губы растянулись в вымученной улыбке, и он ответил ей слабым кивком:

— Это взаимно, синьора Каччини… Благодарю вас.

Франческа погладила Дженнаро по макушке:

— И мы надеемся провести с вами еще много-много интересных часов. Это все, что было сейчас, пройдет и забудется. Я не знаю подробностей того, что произошло, но уверена, что вы поступили справедливо. Мы хотим пригласить вас троих на загородную прогулку, ведь будет грехом не воспользоваться такой чудесной погодой и не встретить закат в здешних диких местах, согласитесь!

Дженнаро вся сжалась в безмолвной мольбе, чтобы он ответил согласием, и Шеффре, будто почувствовав, снова кивнул. Сер Джованни велел одному из слуг уведомить их кучера о скором отъезде, и вот они впятером, сев в карету супругов-музыкантов, начали утешительную прогулку к тосканским холмам.

Джен очень хотелось хоть как-то приободрить своего опечаленного преподавателя. Подобравшись к его уху, девочка шепнула:

— Хотите, я расскажу вам сказку?

— Сказку? — будто проснувшись, переспросил он и то ли грустно, то ли ласково посмотрел на нее.

— Это… не совсем сказка… я… я сам ее выдумал. И еще выдумываю… Она еще не кончилась, я даже не знаю, как она должна быть закончена… Хотите?

Кантор тихо засмеялся:

— Ладно. Хочу.

И подставил ухо, чтобы удобнее было слышать ее шепот под стук колес и топот конских копыт.

«Остановившись на привал, легионеры не стали снимать повязок с глаз пленных, напротив — они даже примотали Этне к Дайре веревками спина к спине и усадили их в стороне, прямо на землю.

— Дайре!

— М?

— Тебя сильно ранили?

— Нет, немного поцарапали. Ты понимаешь их речь? — спросил Дайре, поворачивая голову к плечу. — Я разбираю только отдельные слова…

— Они далеко, мне тоже плохо слышно. Говорят сейчас об острове Мона… и о войсках Светония в Западном Мидлендсе… Я не могу понять… Что?! — она охнула и болезненно дернулась.

— Что там?

— Они говорят, что ицены разбиты, и Боудикка отравилась…

— О, боги… — прошептал Дайре. — Значит, это все…

— Может быть, это ложь? Может, я не так расслышала?..

— Непохоже… Я видел среди них человека прокуратора — наверное, он и принес весть.

Он не стал продолжать: оба знали, что теперь их наверняка казнят, поскольку они более не представляли никакой ценности ни для легионеров Светония, ни для разбитых на голову соотечественников, чья королева предпочла смерть надругательству победителей.

— Нас ведь теперь ведут на болота? — на тайном языке спросил Дайре, после того как отдохнувшие воины закидали землей кострище и поволокли их дальше.

— Да, в самую топь.

— Ты видишь путь?

— Все хуже. Силы оставляют меня, Дайре…

Оба они знали, кто проводник у легионеров: вероятнее всего, этот ицен-перебежчик и раскрыл иноземному врагу замысел королевы восставших, выдав место, день и час наступления. Здешние края он знал лучше любого римлянина, и без него бравые вояки обходили бы эти гиблые места десятой дорогой. Перед тем как пленным затянули на глазах грязные тряпки, они успели увидеть его лишь на мгновение, затем он спрятался за кольчужными спинами легионеров.

Между тем смеркалось. Сбитые в кровь ноги спотыкавшихся о корни деревьев Дайре и Этне отчаянно болели, и девушка все чаще теряла равновесие и падала на колени. Дайре на ощупь поднимал ее под окрики стражников, которые злились из-за вынужденных остановок, и вскоре ему разрешили волочить на себе смертельно усталую подругу, обхватив за талию.

— Почему они никак не остановятся? — едва слышно шептала она. — Что у них на уме?

Этне уже не чувствовала Взгляд, сопровождавший их на всем пути. Он следовал за отрядом из-за кустов и древесных стволов, почти не отставая и никогда не обгоняя.

Но небольшой рыжий лис меж тем продолжал неспешно трусить по своим звериным тропкам и держать человеческую стаю с наветренной стороны от себя, как всегда поступал на охоте. Чем глубже становились сумерки, тем ярче взблескивали два изумрудных огонька в прорехах молодой листвы кустарников, однако воняющие железом, дымом и застарелым потом люди того не замечали. Они упорно брели к своей неведомой цели.