Русская история - Сергей Платонов

Что касается до личных свойств Бориса, то они способны были подкупить многих в его пользу. От природы одаренный редким умом, способный на хитрость, Борис рос при опальчивом и капризном Грозном и в придворной среде того времени, в высшей степени, конечно, усвоил привычку сдерживать себя, управлять собою; он являлся всегда с светлым, приветливым и мягким обращением, даже на высоте власти никогда не давал чувствовать своего могущества. Обычай опричнины, где безнравственность доходила до последних пределов цинизма и людская жизнь ценилась очень дешево, ни во что, не могли не отразиться на Борисе, но отразились слабее, чем можно было ожидать. Правда, Борис легко смотрел на жизнь и свободу с нашей точки зрения, но в XVI веке одинаковой жестокостью отличалась и темная жизнь Руси при Иване IV, и просвещенная политика Екатерины Медичи, и благочестивые экстазы Филиппа II. По мерке того времени Борис был очень гуманною личностью – даже в минуты самой жаркой его борьбы с боярством: лишней крови он никогда не проливал, лишних жестокостей не делал и сосланных врагов приказывал держать в достатке, не обижая. Не отступая перед ссылкой, пострижением и казнью, не отступал он в последние свои годы и перед доносами, поощрял их, но эти годы были, как увидим, ужасным временем в жизни Бориса, когда ему приходилось бороться не на жизнь, а на смерть. Не будучи безнравственнее своих современников в сфере политики, Борис остался нравственным человеком и в частной жизни. Сохранились предания, что он был хороший семьянин и очень нежный отец. Как личность он был способен на высокие движения: можно назвать самоотверженным его поступок, когда он во время ссоры Грозного с его сыном Иваном закрыл собою Ивана от ударов отца. Благотворительность и «нищелюбие» стали всем известными свойствами Бориса. Близость к образованному Ивану развила и в Борисе вкус к образованности, а его ясный ум определенно подсказал ему стремление к общению с цивилизованным Западом. Борис призывал на Русь и ласкал иностранцев, посылал русскую молодежь за границу учиться (любопытно, что ни один из них не вернулся назад в Россию) и своему горячо любимому сыну дал прекрасное по тому времени образование. Есть известия, что при Борисе в Москве начали распространяться западные обычаи. Патриарх Иов даже терпел упреки за то, что не противодействовал этим новшествам; очень горьки были ему эти упреки, но он боялся открыто обличать эту новизну, потому что в самом царе видел сильную ей поддержку.

Борис в своей деятельности был преимущественно умным гражданским дельцом и искусным дипломатом. Одаренный мягкой натурой, он не любил военного дела, по возможности избегал войны и почти никогда сам не предводительствовал войском.

Такою представляется личность Бориса тому, кто пробует собрать ее черты, не предубежденный обычными ходячими обвинениями, но для этих обвинений мало почвы: улики против Бориса слишком шатки. И это, конечно, чувствовал Карамзин, когда писал в своем «Вестнике Европы» о Борисе Годунове: «Пепел мертвых не имеет заступника, кроме нашей совести: все безмолвствует вокруг древнего гроба... Что, если мы клевещем на сей пепел, если несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмыслием или враждою?» Но через несколько лет Карамзин уже верил этим мнениям, и Борис стал для него (и этим самым для многих) не человеком «деятельным и советолюбивым», но «преступником», возникшим из личности рабской до высоты самодержца усилиями неутомимыми, хитростью неусыпной, коварством, происками, злодействами.

Появление первого самозванца

Первые два года своего царствования Борис, по общему отзыву, был образцовым правителем, и страна продолжала оправляться от своего упадка. Но далее пошло иначе: поднялись на Русь и на царя Бориса тяжелые беды. В 1601 году начался баснословный голод вследствие сильного неурожая, так как от сильных дождей хлеб пророс, а потом сильными морозами его погубило на корню. Первый год голода еще кое-как жили впроголодь, старым хлебом, но когда в следующем году посевы погибли в земле, тогда уже настал полный голод со всеми его ужасами. Народ питался бог знает чем: травой, сеном и даже трупами животных и людей. Для этого даже убивали людей. Чтобы облегчить положение голодавших, Борис объявил даровую раздачу в Москве денег и хлеба, но эта благая по цели мера принесла вред: надеясь на даровое пропитание, в Москву шли толпы народа, даже и такого, который мог бы с грехом пополам прокормиться дома; в Москве царской милостыни не хватало, и много народу умерло. К тому же и милостыню давали недобросовестно: те, кто раздавал деньги и хлеб, ухитрялись раздавать своим друзьям и родственникам, а народу приходилось оставаться голодным. Открылись эпидемии, и в одной Москве, говорят, погибло народу более ста двадцати семи тысяч. Царь стал употреблять более действенные меры: он велел скупать хлеб в местах, где его было больше, и развозить в особенно нуждающиеся местности; стал давать в Москве голодным работу.

Урожай 1604 года прекратил голод, но продолжалось другое зло. В голодные годы толпы народа для спасения себя от смерти составляли шайки и разбоем доставляли себе пропитание. Главную роль играли выгнанные своими господами во время голода холопы. Богатые люди этим путем избавлялись от лишних нахлебников, но не давали им отпускных грамот, чтобы при удобном случае иметь право вернуть своих холопов. Борис же приказывал таким холопам выдавать из Холопьего приказа отпускные, освобождавшие их от холопства, но и это не много помогало, потому что и в свободном состоянии они не могли нигде пристроиться. Число этих голодных и беглых холопов пополнялось свободными голодавшими людьми, которых бескормица заставляла примыкать к холопьим шайкам и разбойничать. Ни одна область Руси не была свободна от разбойников. Они бродили даже около Москвы, и против одной такой шайки Хлопка Борису пришлось выставить крупную военную силу, и то с трудом удалось одолеть эту толпу разбойников.

С 1601 года замутился и политический горизонт. Еще в 1600 или 1601 году, как сообщает Маржарет, явился слух, что царевич Димитрий жив. Все историки более или менее согласились в том, что в деле появления Самозванца активную роль сыграло московское боярство, враждебное Борису. На это есть намеки в наших сказаниях – в одном прямо говорится, что Борис «навел на себя негодование чиноначальников», что и «погубило доброцветущую царства его красоту». Буссов несколько раз повторяет, что Лжедимитрий был поставлен боярами и что об этом знал сам Годунов и прямо в лицо говорил это боярам. В соединении с этими известиями получает цену и указание летописцев на то, что Григорий Отрепьев бывал и жил во дворце у Романовых и Черкасских, а также и рассказ о том, что Василий Иванович Шуйский впоследствии прямо говорил, что признали Самозванца только для того, чтобы избавиться от Бориса. В том, что Самозванец был плодом русской интриги, убеждают нас и следующие обстоятельства: во-первых, по сказаниям очевидцев, названный Димитрий был великороссиянин и грамотей, бойко объяснявшийся по-русски, тогда как польская цивилизация ему давалась плохо; во-вторых, иезуиты, которые должны были стоять в центре интриги, если бы она была польской, за Лжедимитрия ухватились только тогда, когда он уже был готов, и, как видно из послания Папы Павла к Сендомирскому воеводе, даже в католичество обратили его не иезуиты, а францисканцы; и в-третьих, наконец, польское общество относилось с недоверием к царскому происхождению Самозванца, презрительно о нем отзывалось, а к делу его большинство относилось с сомнением.

На основании этих данных, возможно понимать дело так, что в лице Самозванца московское боярство еще раз попробовало напасть на Бориса. При Феодоре Ивановиче, нападая открыто, оно постоянно терпело поражение, и Борис все усиливался и возвышался. Боярство не могло помешать ему занять престол, потому что помимо популярности Бориса, права его на царство были серьезнее прав всякого другого в глазах народа по родству Бориса с угасшею династиею. С Борисом-царем нельзя было открыто бороться боярству, потому, что он был сильнее боярства... а сильнее и выше Бориса для народа была лишь династия Даниловичей (Ивана Даниловича Калиты). Свергнуть его можно было только во имя ее. С этой точки зрения вполне целесообразно было популяризировать слух об убийстве Димитрия, совершенном Борисом, и воскресить этого Димитрия. Перед этим боярство не остановилось.

О замысле бояр, должно быть, Борис узнал еще в 1600 году, и в связи с этим, вероятно, стоят опалы Бориса. Первая опала постигла Богдана Бельского. Он был сослан при Феодоре, но потом прощен, так что ему позволили было вернуться в Москву. Около 1600 года Борис отправил его в степь строить на реке Северском Донце городок Царев-Борисов. Бельский очень ласкал там рабочих людей, кормил их, искал их расположения и показался опасным Борису. О том, за что он именно пострадал, передают различно, но его внезапно постигла опала, мучения и ссылка. Вообще, это дело Бельского очень темно. Несколько больше мы знаем о деле Романовых. После Бельского пришел их черед. Романовых было пять братьев Никитичей: Феодор, Александр, Михаил, Иван и Василий. Из них особенной любовью и популярностью в Москве пользовался красивый и приветливый Феодор Никитич. Он был первым московским щеголем и удальцом. (Примеряя кому-либо платье, если хотели сказать комплимент платью и хозяину его, выражались, что оно сидит, «как на Феодоре Никитиче».) В 1601 году все эти Романовы были сосланы со своими семьями в разные места, и только двое из них (Феодор и Иван) пережили свою ссылку, остальные же умерли там, хотя и не по вине Бориса. Вместе с Романовыми были посланы и их родственники – князья Черкасские, Сицкие, Шестуновы, Репнины, Карповы. Летописец повествует, что Романовы пострадали от ложного доноса их человека – второго Бартенева. Бартенев по уговору с Семеном Годуновым, обвинил их в том, что у них было на Бориса «коренье». До нас дошло любопытное дело о ссылке Романовых; в нем имеются инструкции царя, чтобы со ссыльными боярами обращались мягко и не притесняли их. Этот документ отлично оправдывает Бориса от излишних обвинений в жестокости во время его царствования. Хотя необходимо сознаться, что при его опалах было много пыток, пострадало много людей и развелись доносы многочисленные, даже в сравнении с эпохою Грозного. В своих многочисленных опалах, следовавших за ссылкою Романовых, Борис почти не прибегал к казни, хотя для него дело стояло и очень серьезно, преследуя бояр, не пропуская никого за польскую границу, он, очевидно, с тревогой искал нитей того заговора, который мог его погубить призраком Димитрия, и не находил этих нитей. Они от него ускользают, а через несколько времени в Польше является человек, который выдает себя за спасенного царевича Димитрия.