Нереальная реальность - Илья Стальнов

Строн задумался, его глаза затуманились.

– Сейчас «Союз правдивых» во многом держится на его непоколебимой убежденности. На его несгибаемой воли. Вот только характер у него от такой роли испортился. Неудивительно. От такой жизни мы быстро учимся ненавидеть. И еще быстрее забываем, что такое сострадание и прощение…

– Да, дела-а, – опять не к месту протянул Степан…

Строн остался с землянами. Остаток дня он был не слишком разговорчив. Расположившись за огромным столом, на котором можно было устроить небольшую дискотеку, он углубился в какую-то книгу, отчеркивая карандашом нужные ему места.

Вечером тележка, выкатившаяся из стены, привезла кувшин с отваром, напоминающим чай и кофе одновременно. Так же на ней было несколько изысканных блюд. Вся компания предалась трапезе. И за ней Строн разговорился.

Оказалось, что он может быть веселым, интересным собеседником. Вот только все рассказы носили отвлеченный характер. О своих знакомых и о себе он не распространялся, по укоренившейся привычке не расспрашивал и о других. Неписанные правила по этому поводу грубо нарушил Лаврушин, задав лобовой вопрос:

– Строн, а откуда вы знаете Кроса?

– Это не имеет значения, – лицо Строна помрачнело, он уставился в чашку с дымящимся «кофе-чаем».

– Извините, – смутился Лаврушин. Он терпеть не мог топтаться на больных мозолях людей.

– К сожалению, – сказал, помолчав, Строн, – для меня это еще имеет значение. Есть долги, которые мы должны заплатить. Или умереть.

Высокий стиль изложения сейчас не коробил Лаврушина. Было заметно, что речь идет о наболевшем.

– Вам действительно интересна эта история? – спросил Строн, отхлебнув отвара и окинув землян печальным взором.

– Но если вы не хотите… – смутился Лаврушин.

– А, все равно. Теперь мы идем по одному канату.

Строн задумчиво забарабанил пальцами по столу. Потом осведомился:

– Вы что-нибудь слышали о семьюстах семьях?

– Элита Джизентара, – кивнул Лаврушин.

– Была. Тысячу лет. До последних времен. Реальная власть – у семисот семей. Реальная собственность – у семисот семей. Но и ответственность за Джизентар – она тоже была у семисот семей.

– Что-то не слишком часто они вспоминали об ответственности, – буркнул Степан.

– Как выходило… Среди них были подвижники и подонки. Злодеи и святые. Но они были основой единства Великого Джизентара.

– И вы – из одной из семисот семей, так? – спросил Лаврушин.

– Вы догадливы. Мой род по семейным преданиям берет начало от первоцивилизации.

– Грандаггоров?

– Да. Хотя, скорее всего, это сказка… Были семьсот семей. Была элита. Был Джизентар.

– И есть.

– Нет. Тот Джизентар – с немного анархистским, свободным духом, постоянно кидающейся в крайности, не жалеющий не себя, ни врагов – в нем кипела жизнь. В нем творились злодеяния, но были и высокие полеты духа. Кунан покрыл мой город льдом. Он – достойный сын своего отца.

– Отца?

– Великий Змей его отец… Придя к власти, укрепившись, конечно, Кунан уничтожил старую элиту и создал новую – из тупоголовых, преданных ему негодяев. Но во времена моей молодости семьсот семей были еще в силе, образовывали замкнутую структуру. И Крос был моим другом.

– Он тоже из семисот семей?

– Совершенно верно. Наши дома стояли по соседству в оцепленном полицейскими районе, куда не проскользнула бы и блоха, не имей она соответствующего допуска. Мы ходили с Кросом в одну школу. Как положено, оттачивали свои умы и тела, занимались планеризмом и гонками на скоростных моторных лодках. Как водится, поступили в Высочайшую школу военного искусства. Мы были молоды. Мы были глупы. Мы привыкли, в силу своего положения, не замечать ничего вокруг – ни бесконечных переворотов и заварушек, которые мало затрагивали нас, ни даже обрушившейся смертельно эпидемии Липкой простуды. Мы знали, что вскоре мы окончательно повзрослеем, и тогда придется участвовать в этих играх. Но когда это будет? Сначала надо получить офицерский чин, а затем… Как получится… Мы были защищены от всех невзгод.

– Под бронеколпаком.

– Точно. Мы не задумывались, что есть долг в высоком смысле этого слова. Мы считали, что мир вокруг нас неизменен. И что этот мир создан для нас.

Он перевел дыхание, потянулся к дистанционному пульту, нажал на кнопку, через полминуты появилась тележка с еще одним кувшином дымящегося отвара. Строн налил жидкость в чашку. Все это время земляне молчали, будто боясь потревожить рассказчика, как боятся спугнуть неловким движением пугливую птицу. Отхлебнув глоток, он продолжил рассказ.

– Да, мы были легкомысленны, считали себя благородными, отлично воспитанными, истинными властителями города. Чтобы вывести нас из этого состояния самолюбования, показать, кто есть кто, нужна была хорошая взбучка. И она пришла.

– Кунан пришел к власти?

– Точно. Двадцать пять лет назад Звездоликий прогрыз зубами дорогу к вершинам власти.

Лаврушин удивился. Судя по внешнему виду Строн никак не дотягивал до полтинника, который по его рассказу должен был ему стукнуть. Чудеса геронтологии.

– И оказалось, что мы не одинаково честны и чисты. Что мы разные. В одних живет свет. Другие готовы отдаться без лишних терзаний в лапы Змея и принять участие в его темных играх. Звездоликий провел грань. Он разделил нас на тех, кто не имеет иного стремления, как выжить в новых условиях. На тех, кто хочет отгрызть кусочек от пирога власти. И на тех, кто не привык жить на коленях.

Строн задумался. Отхлебнул еще «кофе-чай».

– А ведь сперва мы все восприняли Звездоликого, как очередного политического клоуна – таких в то время было пруд-пруди. Они приходили и уходили, на короткое время они могли обмануть людей. Обмануть всех, но только не детей из семисот семей, которые с самых малых лет знали, что такое власть и с чем ее едят. Мы заключали пари на то, сколько он продержится – назывались сроки от трех суток до года. Но никто не отважился пророчить ему больше года…

– Просто уже пошел другой счет, – сказал Лаврушин.

– Он вцепился во власть. И в своих когтистых лапах все сильнее стискивал Джизентар… И вдруг семьсот семей начали замечать, что их тысячелетняя власть не стоит ничего против власти Звездоликого. Что он завоевывает все новые позиции, тесня своих противников. Пока до открытой схватки не доходило, но в случае чего у семей шансов было немного… Мы были молоды. Двадцать три года – самое время, чтобы заняться играми в «заговоры»… Однажды нас и накрыли в комфортабельной обстановке за бокалом вина, когда мы лениво обсуждали вопросы будущего государственного устройства Джизентара. В особняк ввалилась толпа разъяренных «тигров». Потом бесконечные, изматывающие допросы.

– Да, Кунан тут специалист, – кивнул Лаврушин.

– То, что вы увидели в «театре кукол», так называют вашу тюрьму, это ерунда. Главного вы не узнали. Жажду. Желания спать. И боль.

Рыжий вытянул руку, растопырив пальцы.

– Все ногти были сорваны. Потом их восстановили в биорегенераторах, но тогда они походили на проверченный сквозь мясорубку фарш. А электроток… Пытали нас больше в назидание другим, да для удовольствия и тренировки палачей. Нашу примитивную, несерьезную организацию взяли в полном составе, так что дознаваться было нечего. В то, что мы представляли какую-то опасность для Кунана, мог поверить только ребенок.

– Я читал об этом, – сказал Лаврушин.

– Правильно. Дело аристократов – с него Кунан начал разгром семисот семей… Знаете, он ведь потрясающе умен. И хитер. Такие действительно встречаются раз в триста лет. Я восхищен Звездоликим…

– Что? – удивился Степан.

– Да, восхищен. Возможно, Кунан именно тот, что нужен был нашему исстрадавшемуся Отечеству. Его единоличная воля, его ум и прозорливость, его умение подвигать массы. Наш мир нуждался в переформатировании… Да вот только он дите Великого Змея. И все дела его – во благо хаоса. Поэтому он не надежда, а несчастье Джизентара…

– А что было потом?

– Новая жизнь. Застенки. Районы социального обновления. Все это нужно пережить самому, чтобы понять. Слова слишком тусклы. Кошмар длился три года. И еще девяносто восемь дней. Клянусь, я помню каждый из них. А затем я бежал.

– Из района социального обновления? – удивился Степан. Он еще на Тании немало узнал о концентрационных лагерях, которые диктатор раскидал по самым глухим и безысходным местам планеты.

– Трупы в районах соцобновления сбрасывали во рвы. Когда рвы заполнялись, их засыпали песком. Меня выбросили в ров, как безжизненное тело.

Лаврушин поежился, а Степан протянул:

– Дела-а.

– Я не задохнулся под грудой трупов. Я выбрался наружу. Кругом – радиоактивная пустыня. «Тигры», охраняющие район, пачками жрут антирадиационные таблетки, а социалобновляемые пачками мрут. Но я выжил. Человек может все, даже невозможное. И он выживает там, где выжить нельзя. Главное, чтобы было стоящее чувство, которое гонит тебя вперед. Которое не дает упасть. Не дает захлебнуться кашлем, когда выкашливаешь черные куски легких. Не дает потерять сознание, когда в глазах темнеет, и видишь лишь блестки – следы радиоактивного излучения. Ты слышишь зов долга и встаешь, когда встать уже не должен. И идешь. Встаешь, опять падаешь. Идешь.