Сентиментальное путешествие - Виктор Шкловский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не видно было только национализма великорусского, он проявился в форме озлобленного саботажа.
Помню русскую кухарку на улице; она смотрела на какие-то войска, или, вернее, отряд в пестрой форме, идущий по улице, и говорила:
«Что, посидели за русской шеей, теперь попробуйте сами».
Образование Закавказского правительства, как я это видал уже на фронте, очень усилило тягу солдат домой, дав ей новый мотив.
А образовано было правительство не от радости, а с отчаяния.
В обращении с большевиками местные люди старались перенять приемы большевиков.
Когда на фронтовом съезде оказалось, что большевики имеют свыше половины голосов, то съезд раскололся, а меньшая половина была признана национальными властями правомочной.
Но, конечно, фронтовой съезд армии, пробегающей мимо, не был авторитетен.
С организацией национальных войск дело обстояло так.
Офицерством город был переполнен.
Даже в Киеве, при Скоропадском, я не видел такого количества серебряных погон.
Солдатские же кадры создавались с трудом. Особенно туго шло дело у грузин.
Из грузинских войск вполне боеспособны были только части Красной гвардии, организуемой из партийных меньшевистских кадров.
Во всяком случае, и армянские войска – правда, наспех собранные дружины – поразительно быстро потеряли Эрзерумскую крепость.
Дело осложнилось тем, что между армянами и грузинами существовало много спорных вопросов.
Территориальное их разграничивание было почти невозможно.
В это же время образовались опасные для всех мусульманские части из превосходного в боевом отношении материала.
На них косились, но сделать ничего не могли.
Кавказ самоопределялся.
Спектакль «Россия» кончался, всякий торопился получить свою шапку и платье.
Военно-Грузинская дорога была занята ингушами и осетинами, которые ловили автомобили, составляя из них коллекцию.
Черкесы спустились с гор и напали на терских казаков, уже лет сто или больше сидевших на их земле.
Грозный был осажден.
С гор Дербента спускались люди на Петровск.
Татары посматривали на Бакинскую железную дорогу, пока еще охраняемую регулярными мусульманскими частями.
В Елизаветполе и других местах, где было можно, татары резали армян. Армяне резали татар.
Кто-то резал русских переселенцев в Муганской степи.
Русский центр в Тифлисе, маленький захудалый центрик, хотел послать в Мугань вагоны с оружием.
Но украинцы, которые имели в Тифлисе свой отряд, заявили, что 75% поселенцев Мугани – украинцы и что посылка им оружия со стороны русских есть факт насильнической обрусительной политики, и задержали вагоны, арестовав их.
Муганские переселенцы были вырезаны беспрепятственно, так что теперь нельзя установить их национальности, даже путем плебисцита.
Отношение к русским проезжающим эшелонам было такое. Сперва их не трогали.
Мусульмане иногда останавливали поезда и требовали выдачи армян. На этой почве иногда происходили бои.
Потом слухи из Персии, с одной стороны, стрельба наших из вагонов и наша очевидная слабость раздразнили аппетиты, и начали уже устраивать крушения и русским эшелонам. Но сперва я докончу о том, как ушли наши войска из Персии.
В декабре или в конце ноября я был в Киеве, в гетманских войсках, что кончилось угоном мною броневика и грузовика с пулеметом в Красную Армию. Но об этом и о странных перестрелках на Крещатике, и о другом многом странном когда-нибудь после.
Одним словом, здесь, в Киеве, я нашел Таска. Лежал он в нетопленой квартире и еле говорил: у него была чрезвычайно сильная ангина.
Петлюровцев и гетманцев он ненавидел одинаково сильно. Странно было видеть такого энергичного человека не в деле.
Вот что он мне рассказал.
Штаб перевели на линию железной дороги.
В то время когда наши войска отходили из Урмии, персидские казаки напали на нас. В бою приняла участие часть жителей. С нашей стороны дрались айсоры. Ага-Петрос поставил пушки на Еврейской горе и уничтожил часть города. Персидские казаки были вырезаны, причем погиб Штольдер – их командир – и его дочь; зять Штольдера застрелился.
В горах наши войска, уже демократизированные, с выборным началом и с полками, обратившимися в комки, были окружены курдами. Около Волчьих ворот горели вагоны. При свете их было видно, как нападающие, отняв от какого-нибудь нашего убитого солдата винтовку, дрались из-за нее между собой.
Когда взошло солнце, то вся местность вокруг оказалась покрытой трупами.
Нечем было топить костры, жгли белье и ковры, поливая их нефтью.
Несколько слов о белье. Мы просили в свое время, чуть ли не со слезами, у корпусного интенданта достать белье для армии. Нужда была очень острая. Нам отвечали – нет. Все вышло.
А потом, когда добрались до складов, белье оказалось. Спрашивали: что это? «Это неприкосновенный запас».
Это был неприкосновенный запас косности.
Его и жгли.
Мука и масло были. Срывали железо с крыш домов, пекли на этих листах блины.
Не было вагонов – сбросили с платформ цистерны.
Не было паровозов. Таск сам поехал за ними в Александрополь, взяв две роты солдат. Там дали что-то 8 или 10 штук.
Нужно было ехать обратно. Солдаты говорят: «Не хотим». – «Как не хотите, ведь товарищи ждут». – «Не хотим». Машинисты сказали, что они попытаются поехать и без охраны.
Паровозы засвистели, солдаты стояли мрачным строем. Паровозы тронулись, вдруг кто-то закричал: «Садись» – и сразу, во много голосов: «Садись!.. Садись!» – и вся толпа бросилась в медленно тронувшиеся локомотивы.
Паровозы были доставлены.
К этому времени произошло новое несчастье. Было сброшено в Аракс несколько вагонов с динамитом, а потом кто-то бросил туда же бомбу, желая глушить рыбу. Произошел страшный взрыв.
Взрыв уничтожил несколько сот человек, и то случайно так мало: высокие крутые берега реки отразили главный удар.
Через несколько дней Таск поехал на разведку пути в вагоне, прицепленном к паровозу.
Курды устроили крушение. Крушения они устраивали очень часто, несмотря на то, что из соседних деревень были взяты заложники.
Купе Таска было раздавлено, а сам он контужен. Скоро он пришел в себя и был принесен на станцию, но оказалось, что он потерял возможность говорить.
Войска пошли без него.
Ехать под знаком Красного Креста он не решился, а нанял проводника, чтобы тот обвел его кругом через Горную Армению.
В горах уже ждали нападения курдов. Армяне под начальством унтер-офицеров, вернувшихся с фронта, держали правильное сторожевое охранение. Наших приняли очень недоверчиво и под конвоем провели в село.
Село состояло из саклей, полувкопанных в стену горы. Наших устроили ночевать в одной из этих саклей. Тут же грелись ягнята; в углу рожала женщина.
После ряда мытарств, пройдя около 300 верст горами, наши вышли опять на линию железной дороги, сделав, считая по воздушной линии, меньше 30 верст.
Здесь они были переняты татарами, но предводитель отряда, учитель, пропустил их вперед, и они вышли снова в армянское расположение.
Так проходил и так кончился русский «Анабазис», или, вернее, «Катабазис», отход нескольких десятков тысяч, идущих так же, как и товарищи Ксенофонта, по путям Курдистана, и к тому же идущих тоже с выборным начальством.
Произошли ли курды от кардухов Ксенофонта или нет, их нравы остались прежними.
Но дух пробивающихся на родину воинов изменяется. Может быть, все объясняется тем, что воины Ксенофонта были воины профессиональные, а наши – воины по несчастию.
Еще один рассказ, совсем небольшой.
Недели три тому назад я встретил в вагоне поезда, идущего из Петрограда в Москву, одного солдата персидской армии.
Он рассказал мне еще подробность про взрыв.
После взрыва солдаты, окруженные врагами, ждущие подвижного состава, занялись тем, что собирали и составляли из кусков разорванные тела товарищей.
Собирали долго.
Конечно, части тела у многих перемешали. Один офицер подошел к длинному ряду положенных трупов.
Крайний покойник был собран из оставшихся частей.
Это было туловище крупного человека. К нему была приставлена маленькая голова, и на груди лежали маленькие, неровные руки, обе левые.
Офицер смотрел довольно долго, потом сел на землю и стал хохотать… хохотать… хохотать…
В Тифлисе – я возвращаюсь к своему пути – было сделано одно преступление.
Послали броневой поезд куда-то разоружать солдат и убили пулеметным огнем несколько тысяч.
Броневой поезд ездил вообще по линии, как-то самоопределившись, и его обвиняли во многих убийствах.
Я всунулся в вагон и поехал на Баку.
Вся станция разнесена буквально вдребезги.
Били ее, очевидно, ожесточенно и долго.
Воды на станции не было.
Следы крушения попадались довольно часто.
Я вспоминаю сейчас другую дорогу: караванный путь через Кущинский перевал на Дильман.