Бургомистр города Верне - Жорж Сименон

Приехав на набережную, он поискал глазами мотоциклет и облегченно вздохнул, не увидев его. Он злился на Яннеке, хотя и несправедливо: она же не виновата, если накануне Лину посетил какой-то офицер. Тем не менее он отомстил хозяйке кафе тем, что не зашел к ней, а прямо поднялся в квартиру.

Элси, открыв дверь, машинально приняла пакет — настолько уже вошло в привычку, что Терлинк всегда приходит с одним или несколькими свертками.

— Никого? — полюбопытствовал он.

— Только барышня Манола… Вы не испугались дождя? Давайте-ка мне ваш макинтош.

На пороге большой комнаты, светлой даже в пасмурные дни, Терлинк всякий раз испытывал все то же смущение, все ту же робость и с неизменной искренностью осведомлялся:

— Не помешаю?

На этот раз он был тем более взволнован, что сон его еще не совсем забылся. Он искал Лину глазами, чтобы вновь и вновь убедиться — она не маленькая девочка, а ее ребенок в колыбели не кукла.

— Добрый день, господин Йос. Вчера вас не было?

— Да нет, я был здесь, но не решился подняться к вам. Мне сказали, у вас кто-то есть.

— Это же был мой брат… Садитесь. Что там в пакете, Элси?

— Духи, сударыня. «Осенний вечер».

— Что вы делали, когда я приезжал?

Девушки переглянулись и чуть не прыснули со смеху. Так бывало часто.

Терлинку часто казалось, что он — взрослый человек, мешающий детям играть и секретничать.

Секретничали они по любому поводу. Если они смеялись и он спрашивал над чем, они поддразнивали его добрых четверть часа, прежде чем просто сказать правду. Если они шептались, Терлинк чувствовал себя несчастным, пока ему не отвечали — правду или нет, не важно, — о каком секрете шла речь.

Однажды в антверпенском зоологическом саду Йорис видел львят, которых по какой-то причине отделили от матери. Их было трое. Толстые, с блестящей шерстью, они забирались друг на дружку, хватали один другого то за лапу, то за ухо и потягивались с таким блаженноневинным видом, что это брало умиленных зрителей за душу.

Вот такими в какой-то мере были и Лина с Манолой, так что в доме только Элси походила на взрослую, но эту взрослую никто не принимал всерьез, и суровость ее приобретала комедийный оттенок.

А ведь здесь был и настоящий ребенок. Но с ним играли как с куклой.

Играли с жизнью! Играли с Терлинком, или, точнее, с г-ном Йосом.

— Почему вы не хотите мне сказать, что делали?

— Мы спорили.

— О чем?

— Об очень важной вещи.

— О какой?

— О вас.

Здесь все было не так, как всюду. Здесь не придавали значения ни времени, ни семье, что служит в жизни прочной опорой. Ели где и когда придется, прямо с подноса, и подносы валялись по всем углам. Спали когда хотелось, и если у вытянувшейся Манолы задиралось платье так, что обнажалось бедро, это ее ничуть не беспокоило.

Терлинка прямо-таки подкинуло, когда она впервые объявила при нем:

— Пойду пописаю.

Она не закрыла дверь уборной, так что было все слышно.

— Что же вы говорили обо мне? — настаивал он, не умея сравниться с ними в легкости общения.

— Много чего. Манола вам расскажет.

Он уже был сбит с толку, выглядел несчастным, и они расхохотались.

— Почему она сразу не говорит?

— Потому что!

— Что — потому что?

— Потому что сейчас она уведет вас к себе. В четыре я жду еще одного визита.

— Чьего?

— Вы не в меру любопытны, господин Йос. Принесите-ка мне ребенка. Его пора кормить.

За муслином занавесок неясно маячили мачты судов на серебристом фоне не то моря, не то неба. Ребенок хныкал и замолчал, лишь когда уткнулся носом в материнскую грудь.

— Ты заберешь господина Йоса, Манола?

Та неохотно поднялась. Она, как всегда, была в шелках, как всегда, надушена. Несмотря на пресловутое «пойду пописаю», которого Терлинк никак не мог забыть, было трудно поверить, что она тоже подчиняется суровым законам человеческого существования — такой изнеженной и необычной казалась Манола.

— Вы не боитесь, что мы поедем ко мне вместе, господин Йос? Ваша машина у подъезда? Нет? Подгоните ее к дверям, чтобы я не вымокла.

Терлинк нехотя поднялся и подождал, пока Элси принесет его макинтош.

Младенец продолжал сосать. Лина забеспокоилась: подруга снова скользнула к ней в туалетную.

— Смотри не утащи мою помаду! Каждый раз ты что-нибудь да уносишь.

Да, да, господин Йос. И не делайте, пожалуйста, такое лицо! Что с вами?

Манолы боитесь?

Он вышел, пятясь, оказался на лестнице вместе с Манолой и отправился за своим автомобилем, а она осталась в подъезде.

За стеклами кафе Терлинк заметил наблюдавшую за ним Яннеке. Он распахнул дверцу, захлопнул ее, неловко тронул машину с места.

— Надеюсь, вы знаете, где я живу? Улица Леопольда. Как раз за плотиной.

Он нервничал и вел машину плохо.

— Внимание! Здесь одностороннее движение. Сверните во вторую улицу слева…

— Опять ее брат должен прийти? — спросил он, не отводя глаз от мокрой мостовой впереди.

Манола не ответила.

— Теперь направо. Сразу за той вон гостиницей. Второй дом.

Она уже искала в сумочке ключ. И машинально проронила:

— Правда, что, пока вы здесь, ваша жена медленно умирает?

Самое странное заключалось в том, что в ее устах эти слова не прозвучали трагически. Там, в Верне, медленно умирает г-жа Терлинк? Что ж, видимо, это совершенно естественно.

Глава 4

На лестнице его поразил контраст между темно-красной ковровой дорожкой, сверкающими медными штангами и кремовой белизной стен. Позднее ему несомненно вспомнится огромное зеленое растение в кашпо, а также то, что, когда они поднялись на второй этаж, на первом настежь распахнулась одна из дверей.

— Ничего, ничего. Это англичанин, — сказала Манола, вставляя ключ в замок.

— Какой англичанин?

— Один педераст, снимающий на первом этаже спальню с гостиной… Входите. Извините, я на минутку.

Она исчезла за дверью, несомненно ведущей в ванную, продолжая на ходу:

— Не знаю, как другие женщины, но я не могу носить пояс по целым дням.

Уф! Она вернулась, растирая через платье свои бедра, на которых — это угадывалось — пояс оставил вмятины, похожие на пчелиные соты.

— Почему вы не садитесь? Что будете пить?

Вероятно, в отсутствие Манолы кто-то занимался у нее хозяйством, потому что к их приходу все было в безупречном порядке. Но при ее манере вести себя хватило нескольких минут, чтобы воссоздать, привычный для нее беспорядок.

Однако она отдавала себе в этом отчет и, забывая, что находится у себя, старалась держаться как подобает хозяйке дома:

— Коньяк? Ликер?

Терлинку не хотелось ни того ни другого, но он не посмел отклонить предложение, хотя так и не сел, несколько оглушенный шуршащим вихрем, каким казалась ему Манола.

Здесь все было иного пошиба, нежели у Лины. Обстановка казалась еще более разнеживающей: все словно обволакивалось чем-то мягким и утопало в нем. Самое сильное, правда, сначала еще ничем не обоснованное впечатление — просто это было первое, что он увидел, — произвел на Терлинка ампирный камин из белого мрамора, в котором на медной решетке с головами сфинксов медленным и как бы угодливым пламенем горели настоящие поленья.

— Садитесь в это кресло… Я подумала, что лучше привести вас сюда, чем говорить при Лине. Не следует все-таки забывать, что ей восемнадцать.

Что она хотела этим сказать? При чем здесь восемнадцать лет Лины? Дело в том, что Маноле недоставало уверенности в госте. Она хмуро разглядывала Терлинка, который со шляпой на коленях застыл в кресле.

— Да положите вы вашу шляпу! — потеряла она наконец терпение. — Вы даже не знаете, на кого сейчас похожи!

Она тоже этого не знала. Во всяком случае, он не был похож на человека, с которым легко выйти на известные темы.

— Можете курить свою сигару. Да, да, я хочу, чтобы вы выкурили сигару. И я даже возьму за компанию сигарету.

Все это говорилось, чтобы выиграть время, походить взад-вперед, украдкой рассматривая гостя. Такая манера шпионить за ним произвела на Йориса странное действие. Он вдруг подумал, что точно так же на него смотрели всегда и все, особенно женщины, и первая — его мать, когда он был еще мальчиком, потом, после его женитьбы — Тереса, затем Мария, которой даже в интимные минуты не удавалось быть с ним естественной, еще сегодня утром — Марта и, говоря по правде, мамаша Яннеке, до сих пор не разобравшаяся в нем.

— Знаете, вы странный тип, — неожиданно перешла в атаку Манола с развязностью, которая, как ей казалось, все упростит. — Вчера мне много порассказал один хорошо вас знающий человек. Правда ли то, что я сказала о вашей жене, когда мы приехали?

— Да, правда.

— И вы способны спокойно думать, что она может умереть, пока вы находитесь здесь? Правда ли также, что у вас тридцатилетняя дочь?

Чувствуя на себе взгляд Манолы, Терлинк, чтобы скрыть смущение, отхлебнул коньяку.

— Разумеется, это меня не касается. Это ваше дело.