Полное собрание стихотворений. Том 2 - Николай Некрасов

В маскараде… но бабу-нахалку

Удержали… да, труден наш путь!

Ни родства, ни знакомства, ни дружбы

Совесть цензора знать не должна,

Долг, во-первых, – обязанность службы!

Во-вторых, сударь: дети, жена!

И притом я себя так прославил,

Что свихнись я – другой бы навряд

Место новое мне предоставил,

Зависть общий порок, говорят!"

Тут взглянул мне в лицо старичина:

Ужас, что ли, на нем он прочел,

Я не знаю, какая причина,

Только речь он помягче повел:

"Так храня целомудрие прессы,

Не всегда был, однако, я строг.

Если б знали вы, как интересы

Я писателей бедных берег!

Да! меня не коснулись упреки,

Что я платы за труд их лишал.

Оставлял я страницы и строки,

Только вредную мысль исключал.

Если ты написал: "Равнодушно

Губернатора встретил народ",

Исключу я три буквы:"ра – душно"

Выйдет… что же? три буквы не счет!

Если скажешь: "В дворянских именьях

Нищета ежегодно растет",-

"Речь идет о сардинских владеньях"-

Поясню, – и статейка пройдет!

Точно так: если страстную Лизу

Соблазнит русокудрый Иван,

Переносится действие в Пизу -

И спасен многотомный роман!

Незаметные эти поправки

Так изменят и мысли, и слог,

Что потом не подточишь булавки!

Да, я авторов много берег!

Сам я в бедности тяжкой родился,

Сам имею детей, я не зверь!

Дети! дети! (старик омрачился).

Воздух, что ли, такой уж теперь -

Утешения в собственном сыне

Не имею… Кто б мог ожидать?

Никакого почтенья к святыне!

Спорю, спорю! не раз и ругать

Принимался, а втайне-то плачешь.

Я однажды ему пригрозил:

"Что ты бесишься? Что ты чудачишь?

В нигилисты ты, что ли, вступил?"

– "Нигилист – это глупое слово,-

Говорит,- но когда ты под ним

Разумел человека прямого,

Кто не любит живиться чужим,

Кто работает, истины ищет.

Не без пользы старается жить,

Прямо в нос негодяя освищет,

А при случае рад и побить -

Так пожалуй – зови нигилистом,

Отчего и не так!" Каково?

Что прикажете с этим артистом?

Я в студенты хотел бы его,

Чтобы чин получил… но едва ли…

"Что чины? – говорит,- ерунда!

Там таких дураков насажали,

Что их слушать не стоит труда,

Там я даром убью только время,-

И прибавил еще сгоряча

(Каково современное племя!): -

Там мне скажут: "Ты сын палача!""

Тут невольно я голос возвысил,

"Стой, глупец! – я ему закричал,-

Я на службе себя не унизил,

Добросовестно долг исполнял!"

– "Добросовестность милое слово,-

Возразил он,- но с нею подчас…"

– "Что, мой друг? говори – это ново!"

Сильный спор завязался у нас;

Всю нелепость свою понемногу

Обнаружил он ясно тогда;

Между прочим, сказал: "Слава богу,

Что чиновник у нас не всегда

Добросовестен…" – Вот как!… За что же

Возрождается в сыне моем,

Что всю жизнь истреблял я?.. о боже!.."

Старец скорбно поникнул челом.

"Хорошо ли, служа, корректуры

Вы скрывали от ваших детей?-

Я с участьем сказал.- Без цензуры

Начитался он, видно, статей?"

– "И! как можно!.."

Тут нас прервали.

Старец снова газету берет…

(Между концом 1863 и сентября 1865)

57. ПРИТЧА О "КИСЕЛЕ"

Жил-был за тридевять земель,

В каком-то царстве тридесятом,

И просвещенном, и богатом,

Вельможа, именем – Кисель.

За книгой с детства, кроме скуки,

Он ничего не ощущал,

Китайской грамотой – науки,

Искусство – бреднями считал;

Зато в войне, на поле брани

Подобных не было ему:

Он нес с народов диких дани

Царю – владыке своему.

Сломив рога крамоле внешней

Пожаром, казнями, мечом,

Он действовал еще успешней

В борьбе со внутренним врагом:

Не только чуждые народы,

Свои дрожали перед ним!

Но изменили старцу годы -

Заботы, дальние походы,

Военной славы гром и дым

Израненному мужу в тягость:

Сложил он бранные дела,

И императорская благость

Гражданский пост ему дала.

Под солнцем севера и юга,

Устав от крови и побед,

Кисель любил в часы досуга

Театр, особенно балет.

Чего же лучше? Свеж он чувством,

Он только изнурен войной -

Итак, да правит он искусством,

Вкушая в старости покой!

С обычной стойкостью и рвеньем

Кисель вступил на новый пост:

Присматривал за поведеньем,

Гонял говеть актеров в пост.

Высокомерным задал гонку,

Покорных, тихих отличил,

Остриг актеров под гребенку,

Актрисам стричься воспретил;

Стал роли раздавать по чину,

И, как он был благочестив,

То женщине играть мужчину

Не дозволял, сообразив

Что это вовсе неприлично:

"Еще начать бы дозволять,

Чтобы роль женщины публично

Мужчина начал исполнять!"

Чтобы актеры были гибки,

Он их учил маршировать,

Чтоб знали роли без ошибки,

Затеял экзаменовать;

Иной придет поздненько с пира,

К нему экзаменатор шасть,

Разбудит: "Монолог из Лира

Читай!.." Досада и напасть!

Приехал раз в театр вельможа

И видит: зала вся пуста,

Одна директорская ложа

Его особой занята.

Еще случилось то же дважды -

И понял наш Кисель тогда,

Что в публике к театру жажды

Не остается и следа.

Сам царь шутя сказал однажды:

"Театр не годен никуда!

В оркестре врут и врут на сцене,

Совсем меня не веселя,

С тех пор как дал я Мельпомене

И Терпсихоре – Киселя!"

Кисель глубоко огорчился,

Удвоил труд – не ел, не спал,

Но как начальник ни трудился,

Театр ни к черту не годился!

Тогда он истину сознал:

"Справлялся я с военной бурей,

Но мне театр не по плечу,

За красоту балетных гурий

Продать я совесть не хочу!

Мне о душе подумать надо,

И так довольно я грешил!"

(Кисель побаивался ада

И в рай, конечно, норовил.)

Мысль эту изложив круглее,

Передает секретарю:

Дабы переписал крупнее

Для поднесения царю.

Заплакал секретарь; печали

Не мог, бедняга, превозмочь!

Бежит к кассиру: "Мы пропали!"

(Они с кассиром вместе крали),

И с ним беседует всю ночь.

Наутро в труппе гул раздался,

Что депутация нужна

Просить, чтобы Кисель остался,

Что уж сбирается она.

"Да кто ж идет? с какой же стати?-

Кричат строптивые.- Давно

Мы жаждем этой благодати!"

– "Тссс! тссс!.. упросят всё равно!"

И всё пошло путем известным:

Начнет дурак или подлец,

А вслед за глупым и бесчестным

Пойдет и честный наконец.

Тот говорит: до пенсиона

Мне остается семь недель,

Тот говорит: во время оно

Мою сестру крестил Кисель,

Тот говорит: жена больная,

Тот говорит: семья большая -

Так друг по дружке вся артель,

Благословив сначала небо,

Что он уходит наконец,

Пошла с дарами соли-хлеба

Просить: "Останься, наш отец!"…

Впереди шли вдовицы преклонные,

Прослужившие лета законные,

Седовласые, еле ползущие,

Пенсионом полвека живущие;

Дальше причет трагедии: вестники,

Щитоносцы, тираны, кудесники,

Двадцать шесть благородных отцов,

Девять первых любовников;

Восемьсот театральных чиновников

По три в ряд выступали с боков

С многочисленным штабом:

С сиротами беспечными,

С бедняками увечными,

Прищемленными трапом.

Пели гимн представители пения,

Стройно шествовал кордебалет;

В белых платьицах, с крыльями гения

Корифейки младенческих лет,

Довершая эффект депутации,

Преклонялись с простертой рукой

И, исполнены женственной грации,

В очи старца глядели с мольбой…

Кто устоит перед слезами

Детей, теряющих отца?

Кисель растрогался мольбами:

"Я ваш, о дети! до конца!.

Я полагал, что я ненужен,

Я мнил, что даже вреден я,

Но вами я обезоружен!

Идем же, милые друзья,

Идем до гробового часу

Путем прогресса и добра…"

Актеры скорчили гримасу,

Но тут же крикнули: ура!

"Противустать возможно ядрам,

Но вашим просьбам – никогда!"

И снова правит он театром

И мечется туда-сюда;

То острижет до кожи труппу,

То космы разрешит носить.

А сам не ест ни щей, ни супу,

Не может вин заморских пить.

В пиесах, ради высших целей,

Вне брака допустил любовь

И капельдинерам с шинелей