Ликвидация. Книга первая - Алексей Поярков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гоцман выдержал взгляд. Дядя Ешта вздохнул:
— Давид… Когда фашистам надо было задницу надрать, воры заодно с Советской властью были. И тебя уважили в горе. Все по-человечески. А дальше ж будет уже не по-людски… Зачем?
Гоцман помолчал немного, потом кивнул:
— Ладно. Последний вопрос. У кого Эва крутился на восьмом Фонтане?
Дядя Ешта снова вздохнул, медленно поднялся:
— Пора по домам…
И, уже тяжело ступив на порог своего небольшого домика, вдруг обернулся и бросил через плечо:
— Кажется, у Седого Грека. Точно не скажу…
Со стороны это, наверное, походило на пьяный танец на свадьбе — когда все уже подзабыли, зачем собрались, и цель существования заключается в том, чтобы потоптаться в центре комнаты, почти касаясь носами и иногда хватаясь друг за друга для равновесия. Примерно так двигались сейчас по кабинету УГРО Гоцман, Довжик и Якименко. Разве что это была не свадьба и пьян никто из них не был. Но возбуждение явственно читалось на их лицах. Это был тот самый момент в оперативном расследовании, когда все чувствуют: вот, пошло, пошло!..
— Седой Грек, Седой Грек… — бубнил под нос Довжик. — Что-то знакомое…
— Ну-ну-ну! — поощрял его Гоцман. — Напрягай!.. Лицо Якименко внезапно просветлело. Гоцман и Довжик с надеждой уставились на него.
— Артель биндюжников!.. — внезапно выдал Леха. Усы его вдохновенно подпрыгнули, и он стукнул кулаком о кулак. — Вспомнил!.. В августе прошлого года был заход по контрабанде. У них там паренек во время шторма потонул… Мы разбирались. У него пять баркасов, своя мастерская на берегу. Недалеко от судоремонтного завода, ну, где кладбище кораблей… В батраках — два пленных румына из автороты.
— А Константин Григорьич говорил о судоверфи…
— Там же ремонтируют грузовики, — кивнул Якименко. — Там у них тогда «Джи-эм-си» был, кажется, «Интернэшнл» и еще «студер».
— Море рядом. Контрабанда… Какую статью им навинтили, 59-9?
— Не, 83-ю, — помотал головой Якименко. — Поскольку повторная, выслали за пятьдесят километров от границы… Но разве ж то для них мера?.. Я давно говорю, пора уже кодекс пересматривать…
Гоцман, не дослушав, от души хлопнул Леху по плечу. Тот польщенно покраснел, махнул рукой, дескать, чего уж там…
Совещание прервал бурей влетевший в комнату Омельянчук. Седые усы начальника УГРО воинственно шевелились.
— У вас шо здесь?.. Пурим — позже! Жуков в город вышел! Все на охранение! Давид Маркович, ты лично трешься возле маршала… Остальные — вдоль оцепления. Задача ясна?
— Пусть армейцы взмокнут! — рявкнул Гоцман. — У нас дело!
— Давид, не расходуй мне последний нерв! — тоже повысил голос Омельянчук. — Маршал ходит средь людей! Не дай бог, кто кинет руку!.. Ну, пошли!
В центре обнесенного чугунной решеткой сквера, у клумбы застыл, словно изваяние, статный игреневый жеребец. На секунду Гоцману даже показалось, что это не конь, а мастерски сработанный муляж, специально привезенный для фотосъемки. Но вот жеребец коротко повел головой, переступил с ноги на ногу, и Гоцман понял — конь чувствует тяжелую руку седока и потому стоит смирно…
Жуков был в белом летнем кителе с тремя Золотыми Звездами Героя Советского Союза и синих брюках, заправленных в надраенные до блеска сапоги. Его властное, крупное лицо было строгим и решительным. Собравшиеся фотокоры взапуски щелкали затворами камер, запечатлевая исторический момент. Рядом с камерой, удерживая на лицах выражение радости, близкой к восторгу, толпилось руководство города и области.
— Ну и где здесь люди? — недовольно обернулся Гоцман к Омельянчуку.
Вместо ответа тот чувствительно подпихнул его к клумбе. Обернулся к Довжику и Якименко и кивнул охраннику, сержанту специальной службы:
— Эти со мной!
— Проходим!.. — Охранник приоткрыл тяжелую чугунную калитку в ограде сквера.
В этот момент Якименко поймал спокойный взгляд Гоцмана и, помявшись, протянул:
— Та не… Мы здеся обождем…
Жуков между тем спрыгнул с коня, передал повод адъютанту, взглянул на часы. И раздраженно покосился на очередного фотокора, юлившего рядом:
— Товарищ Маршал Советского Союза, еще один снимок… Пожалуйста… Для «Черноморской коммуны». Маршал Победы с ребенком на руках. А рядом — руководство области…
Руководство во главе с первым секретарем обкома Кириченко и председателем облисполкома Горловым, не дожидаясь реакции Жукова, поспешно сгруппировалось за его спиной. Появился и ребенок. Это был чисто вымытый по случаю и буквально хрустящий накрахмаленной рубашкой очкастый пионер, подобострастно смотревший на маршала. Гоцман встал рядом с фотокором. Машинально хлопнул себя по карману, но тут же подумал, что курить в такой ситуации вряд ли позволительно.
— Чуть левее!.. Чуть правее!.. — бодро командовал фотокор «Черноморской коммуны». — Алексей Илларионович, я вас так ласково попрошу — вашу знаменитую улыбочку!..
Первый секретарь обкома заулыбался еще шире.
В этот момент через чугунное ограждение перемахнула чумазая маленькая фигурка. Охранник в последний момент успел ухватить пацана за рубашку. А тот огласил окрестности диким криком:
— Дядя Жора! Дя-я-ядя Жо-о-ора-а-а!
— Это что тут за племянник?.. — Суровое лицо Жукова разгладила неожиданная улыбка.
— Я — Мишка Карась! — завывал пацан. — Я тоже сфоткаться хочу!.. Для «Черноморской коммуны»!
— Тащи его сюда! — рассмеялся маршал. Охранник, пыхтя, приволок Мишку к Жукову. Карась как ни в чем не бывало бойко протянул командующему ладонь:
— Здрасте, дядя Жора!
— Здорово, Мишка Карась! — Жуков с улыбкой пожал его грязную лапу и обернулся к областному руководству: — Вот каких шустрых мы освободили!..
Лица руководства расплылись от удовольствия. Все улыбались так сладко и кивали так усиленно, что при желании группу можно было принять за дружественную китайскую делегацию.
— А ну, давай с двумя!.. — Маршал неожиданно нагнулся и подхватил на руки полуобморочного пионера и Карася.
— Он грязный, товарищ Маршал Советского Союза, — осторожно кивнул на Мишку фотокор.
— А мы всяких освобождали! Отмоем! Снимай!..
Камера щелкнула несколько раз подряд.
Жуков опустил мальчиков на землю, вытер вспотевший лоб. Очкастого пионера тут же уволокли в толпу, а Мишка, уже окончательно освоившись, снова протянул руку командующему:
— Спасибо, товарищ маршал!
— Бывай здоров, Мишка-одессит! — улыбнулся Жуков.
Сияющий Мишка развернулся было по-строевому на месте, чтобы дать драла, но тут его сгребла за ворот твердая, уверенная рука. Задрав голову, Мишка с тоской убедился в том, что рука эта принадлежала Гоцману.
— Возьмите, товарищ Маршал Советского Союза…
На ладони Гоцмана лежала красивая, с позолотой «омега» на кожаном ремешке, извлеченная из Мишкиного кармана.
Жуков взялся за запястье — пусто.
— Чисто сработано… — Маршал взял с ладони Гоцмана свои часы и, хмыкнув, протянул их Мишке: — Ладно. Дарю.
Все замерли, провожая глазами удалявшегося командующего, а начальник контрразведки округа полковник Чусов бросил одному из подчиненных:
— Разберитесь.
Офицер, козырнув, взял было Мишку за шиворот, но его мгновенно сгреб в охапку Гоцман:
— Сами разберемся, лейтенант…
Совершенно неожиданно, но очень кстати рядом вырос майор юстиции Кречетов с удостоверением в руках:
— Я помощник военного прокурора! А это — начальник уголовного розыска! Отойти! Отойти, я сказал!.. Мы сами доставим задержанного куда следует. Пойдемте, товарищ подполковник…
Лейтенант козырнул и неуверенно отступил. Провожаемые раздраженными взглядами контрразведчиков, Гоцман и Кречетов двинулись к калитке. Под мышкой Гоцман держал отчаянно вырывающегося Мишку Карася.
— Ну харэ, Давид Маркович! — пыхтел пацан, суча руками и ногами. — Отпускайте уже, люди ж смотрят!..
— Ага! Щас! — ядовито отозвался Гоцман, обернулся к Кречетову: — Кстати, шо это вы мене в начальники УГРО записали?
— Чтобы покороче, — объяснил Кречетов. — И куда его теперь?
— Надо в детский дом. Да так, шоб голову на место поставили. А то ведь колонией закончит… Ему до двенадцати лет всего три года осталось, а там — привет, указ «семь-четыре-тридцать пять»…
— Слушайте! — осенило Кречетова. — На Фонтанах, я слышал, недавно открылся интернат. Дипломатический, с углубленным изучением английского… Как раз для таких шустрых.
Актовый зал дипломатического специнтерната № 2, располагавшегося на 17-й станции Большого Фонтана, был украшен огромным портретом Сталина в форме генералиссимуса. Чуть ниже красовался на стене кумачовый лозунг «Да здравствует Советская Армия — армия-освободительница!» Стоя под ним, старательно тянул трудную песню небольшой детский хор. Лица мальчиков, затянутых в строгие черные кителечки с воротниками под горло, были красны от жары и усердия. Они пели «Артиллеристов» и одновременно разглядывали незнакомого дядьку в пиджаке и вытертых галифе, который сидел напротив рядом с одноруким директором интерната — капитаном второго ранга. Иногда их заслонял дирижер — немолодой капитан-лейтенант, и тогда хористы вытягивали шеи, чтобы лучше рассмотреть гостя.