Колокол - Айрис Мердок

.

Глава 8

Клонился к вечеру субботний день, тот самый, в который состоялось вышеупомянутое собрание; послеполуденная жара затянулась, становясь все более палящей и изнуряющей; казалось, ей не будет спаду. На небе не было ни облачка, от его яркой синевы просто в ушах звенело. Все едва волочили ноги, исходили потом и сетовали, что нечем дышать.

Обычно работу заканчивали, как позволяли дела в огороде, по субботам — в пять часов; воскресенье же предполагалось оставлять для отдыха. Как правило, работы затягивались и позднее и велись в неурочное время, но все-таки с субботнего вечера намечалось detente [22], некие робкие потуги на развлечения, что весьма докучало Майклу. Он потихоньку удалялся в контору, разбирал бумаги, благо в течение недели руки до этого не доходили, но поддерживать видимость отдыха все же нужно было. Стрэффорды идее выходного дня придавали большое значение, и Майкл подозревал, что они полагают, будто это время следует посвящать всякого рода хобби. У Майкла не было хобби. Он обнаружил свою полную неспособность отдыхать, даже книги теперь не влекли его, хоть он и продолжал чтение богословской литературы по прежней программе. Возобновления работ он всегда ждал с нетерпением.

Так было еще и потому, что выдававшееся свободное время заполняли тревожные думы. Его беспокоил Ник, он без конца перебирал в уме всяческие способы его устройства, терзался желанием, которое подавлял как соблазн, пойти и поговорить с ним с глазу на глаз. Ничего хорошего из такого разговора не выйдет. Майкл гордился, что утратил наконец-то иллюзии, и думал, что суровость эта укрепляет его дух. Он решил все же серьезно поговорить с Кэтрин о брате. Он правильно сделал, что не предпринимал никаких шагов, дав Нику время осмотреться. Ему вовсе не хотелось выглядеть в глазах бывшего друга эдаким надзирателем или благодетелем и уж тем более обнаруживать чисто формальную обеспокоенность его состоянием. Не хотелось ему и вступать в тесное общение с Кэтрин, от нее в это время исходили токи эмоционального напряжения и нетерпеливого ожидания. Но дело слишком затянулось.

Когда выдавалось свободное время, подступала и иная мысль — радостная и в то же время горькая: скоро и он должен вновь попытаться стать священником. Он остро чувствовал быстротечность времени. Преждевременная его попытка была по справедливости и для его же блага отвергнута, и его не покидала уверенность в том, что Богом назначена ему особая миссия, она лишь отсрочилась на какое-то время, чтобы покарать его, но теперь стала ясной и призывной. Он вновь и вновь переживал прошлый свой опыт и думал, что обрел наконец душевный покой, позволяющий давать себе беспристрастную оценку. Он не терзался более глухим щемящим чувством вины за свои наклонности — за многие годы он доказал, что может в полной мере и даже с легкостью их обуздывать. Он таков, каков есть, и все-таки он может стать священником.

В этот день, правда, в голове его теснились мысли не столь высокие, и, когда волнение, вызванное собранием, улеглось, а произошло это удивительно быстро, он даже обрадовался, что ничем не занят. Стало уже традицией, что по субботам после ужина небольшая компания стала сопровождать Питера Топгласа в его обходе ловушек. Питер расставил ловушки по всему поместью: он изучал, кольцевал птиц. Что-то было волнующее в том, чтобы пойти к ловушке и посмотреть — кто там. Майкл охотно составлял своему другу компанию, ходили обычно с ними и женщины — Кэтрин и Маргарет. Однажды пошел и Ник, его привела Кэтрин, но он все время молчал, был пасмурный, скучный.

На сей раз Кэтрин и Стрэффорды обещались петь мадригалы с Джеймсом и отцом Бобом Джойсом. Отец Боб, обладатель прекрасного баса, был серьезным музыкантом и не раз клялся, что, когда у него будет побольше свободного времени, он всерьез займется в общине пением. Он возлагал надежды на хоровое пение. В монастыре пели хором без аккомпанемента и весьма в том преуспели. К великому облегчению Майкла, свободного времени у отца Боба совсем не было. Джеймс пел дребезжащим тенорком, который Майкл, поддразнивая Джеймса, именовал «неаполитанским». У Марка Стрэффорда был основательный баритон, у Кэтрин — небольшое, но очень чистое сопрано и у Маргарет — сильное, вполне приличное контральто. Певцы расположились на балконе и обмахивались белыми нотными листками, когда Питер с Майклом собрались уходить. Тоби, наслышанному о ловушках и обследовавшему их по собственной инициативе, захотелось составить им компанию. Вызвались пойти с ними и Пол с Дорой. Про Ника Фоли Тоби сказал, что тот ушел в деревню. Перебрасываясь с музыкантами шутками, они шумной толпой начали спускаться по лестнице и неспешно двинулись к переправе.

На Доре Гринфилд было броское платье из темной индийской материи, в руках она держала белый бумажный зонтик, купленный, должно быть, в деревне, и — непонятно почему — большую испанскую корзинку. На ногах у нее были осужденные Маргарет сандалии. По рекомендации Марка она, чтобы защитить себя от комаров, намазалась цитронеллой, и тяжелый пряный запах наделял ее вульгарной и в то же время экзотической притягательностью. Майкл смотрел на Дору, пока они спускались к переправе, с раздражением. Днем он наблюдал ее в огороде в таком же туалете, и ее присутствие превращало их труд в какой-то нелепый маскарад. Впрочем, в ее наивной жизнерадостности есть нечто трогательное. Руки, тронутые солнцем, отдавали золотом, жесткими прядями волос она потряхивала, как пони хвостиком, и Майкл вполне мог себе представить, что Пол сходит по ней с ума. Сам Пол пребывал в возбужденном состоянии, порхал вокруг жены, не в силах оторвать от нее ни глаз, ни рук. Она поддразнивала его с покорностью, в которой сквозило легкое раздражение.

Они дошли до переправы и начали рассаживаться в лодке. В ней, хоть и с сильным перегрузом, уместились все разом. Дора с помощью Пола пробралась к носу, с легким вскриком села и, расправляя юбку, призналась, к всеобщему изумлению, что не умеет плавать. Майкл неторопливо вел лодку по воде, теплой, маслянисто-тягучей от летней бездумной лени, Дора опустила руку в воду. Когда они приблизились к противоположному берегу, Тоби вскрикнул и показал на воду. Рядом с лодкой кто-то плыл. Это был Мерфи. Опасно накренив лодку, все повернулись и глядели на него. Странное, волнующее было это зрелище — пес с задранной над водой сухонькой головкой, его крайняя сосредоточенность плывущего животного, настороженные блестящие глаза, лапы, неистово гребущие под водой.

— Как вы думаете, это ничего? — обеспокоенно спросила Дора.

— Да-да, все в порядке, — со знанием дела сказал Тоби. Майкл отметил, что Тоби считает себя как бы совладельцем Мерфи, а посему и знатоком его причуд. — Он частенько плавает в озере, ему это нравится. Эй, Мерфи! Малыш!

Пес быстро скосил глаза в их сторону и вновь заработал лапами. До берега он доплыл первым, яростно отряхнулся и стремглав помчался к сторожке. От встречи с ним на душе у всех стало веселее.

Высадившись, они побрели вправо, через луг, к лесу, который пролегал между озером и дорогой, а в дальней стороне обрывался монастырской стеной, забиравшей от воды вправо. Дора, отчасти из желания поддразнить Пола, все внимание сосредоточила на Питере Топгласе и расспрашивала его о птицах. Она была поражена многообразием существ, попадавшихся в поместье буквально на каждом шагу. Она испытывала изумление коренной горожанки от того, что все эти тварюшки предоставлены самим себе, совершенно свободны и живут, не помышляя о человеческой опеке. Этим утром, гуляя с Полом, она очень расстроилась, когда увидела сороку, летевшую у озера с лягушкой в клюве.

— Как вы думаете, лягушка понимала, что происходит? Как вы думаете, животные страдают, как и мы?

— Кто знает, — ответил Питер, — что до меня, я согласен с Шекспиром: «Ничтожный жук, раздавленный ногой, такое же страданье ощущает, как с жизнью расстающийся гигант»[23]. — Почему бы животным не быть добрыми и не жить в мире и согласии? — спросила Дора, размахивая зонтиком.

— А почему бы людям этого не делать? — спросил Майкл у Тоби, который шел подле него.

Остальные ушли вперед. Питер вышагивал бодро, солнце поблескивало на его очках, полевом бинокле и фотоаппарате, который болтался у него на боку; он уже разогнался и шел довольно быстро. Загоревшая до красноты лысина его сияла. Любовно поглядывая на него, Майкл в который раз подивился его самозабвенности, полной погруженности в любимое дело, отсутствию какого бы то ни было тщеславия. В нем не было масштабности духа, присущей Джеймсу, — равно отпугивающей и притягательной, — зато, как мягкий в обхожденье рыцарь Чосера [24], этот рыцарь не способен был никого обидеть. Они ступили в лес. Дора держалась подле Питера, они на пару занимали узкую тропку, и Пол, не выпускавший Дориной руки из своей, вынужден был плестись по подлеску, путаясь в ежевике и траве.