Упорядоченное (Сборник) - Перумов Ник

Вениамин как раз успел закончить третью из четырёх рун – при кажущейся простоте каждую линию и каждый угол следовало отрисовать чётко, без дрожи, с соблюдением всех пропорций, – когда костец, скрежеща и скрипя, вломился в самим же молодым чародеем открытую прореху.

Отбивать это было уже нечем.

Недолго думая, Вен изо всех сил швырнул в морду костецу ту самую скляницу – просто от отчаяния, потому что ничего другого под рукой уже не оказалось.

Склянка отскочила от костяной башки, казалось бы, безвредно, но – нет, раскололась!

Раскололась, развалилась, тёмная жижа разлилась по полу, голова покатилась, распадаясь на глазах, словно разматывался клубок ниток, прямо под пузо костецу – и по его бокам побежали одна за другой чёрные трещины. Они росли, ширились, раскрывались с треском; костец заскрипел и заскрежетал лишёнными мягкой ткани челюстями, рванулся из последних сил, оставляя позади костяные россыпи.

А за его спиной поднималась призрачная фигура, полупрозрачная – фигура молодой девушки в сугубо формальном академическом одеянии, какое и посейчас надевают на выпускных церемониях.

Кажется, она кивнула ему, а может, и нет – Вениамин не запомнил. Потому что остатки костеца были совсем рядом, а следом за ними накатывались коричневые клубы, где таилась душа – или что там у него вместо неё? – разговорчивого профессора.

Руны под ногами Вениамина вспыхнули. В один миг полыхнули ярким и жгучим огнём, живым и настоящим; мага отшвырнуло, он врезался спиной в полки.

Клубы дыма обтекали призрачную фигуру девушки, и краем сознания Вениамин уловил что-то вроде:

– Рано радуешься!.. Сейчас я этого твоего… не уйдете! Никуда не дене…

И дальше всё смешалось.

Костец разламывался, распадался кучей костяных обломков. От вспыхнувшего круга рун чуть не до потолка били фонтаны пламени, аудитория мгновенно наполнилась удушливым дымом.

И его, этот дым, начало стремительно втягивать в огненную воронку.

Алеф – Зегет – Шапсут – Ювен.

Три руны Хаоса послушно «создали Хаос». Алеф его упорядочила. А старые символы – их ярость обрушилась на двух призраков разом.

«Молодец», – раздался шёпот. Молодой голос, девичий.

«Конец мучениям. Теперь я отдохну…»

Белый, словно фата невесты, призрак таял в огненных объятиях.

А клубы коричневого дыма втягивало и втягивало в стремительно растущую воронку новосотворённого пламени.

– Не-е-ет! – страшно взвыл вдруг ди Фелипо. – Не мо-ожет быть!.. Не-е-ет!..

«Беги, – раздалось едва слышное. – Я… ухожу… ты – беги!»

Словно незримая рука толкнула его к окну.

«Книги!»

Пламя быстро опадало, но зато там, где оно только что бушевало, росла и ширилась воронка чего-то тёмного, дрожащего, неопределённого, стремительно всасывая в себя последние остатки коричневого дыма.

«Беги! Беги же!»

Белый призрак расточился, распался лёгкой снежной порошей, зимним ветром – он избег всё втягивающей пасти.

Шатаясь, Вениамин ухватился за шершавое железо решётки.

Прочь отсюда! Наружу!

…И он уже сидел на внешнем подоконнике, когда воронка с жутким хлюпаньем втянула в себя то последнее, что оставалось от уважаемого профессора астромагии де Мойра ди Фелипо.

– Нет, какой же ты болван, Вен!

– Исключительный! Неописуемый!

– Мы, словно две дуры, прёмся хрен знает куда, лезем на верхотуру…

– Его спасать…

– А он…

– В это время…

– Совершенно ни о ком не думая, кроме себя…

– Эгоист! Конченый эгоист!..

– И вот чему ты улыбаешься, спрашивается?..

Вениамин и в самом деле сидел, привалившись к стене в своей собственной каморке и улыбался. Улыбался с того самого момента, когда его, застывшего на крыше корпуса-аппендикса, обнаружили невесть как вскарабкавшиеся туда Алисанда с Асти.

Ну, и ругали они его всю дорогу вниз, и до сих пор ещё продолжали. Обе. Вместе.

Но зато в мешке, плотно упакованные, ждали своего часа книги.

И идеи – пусть и высказанные безумным ди Фелипо, но идеи верные – они ждали тоже. А профессору – поделом: ибо и правильные идеи, и хорошеньких девуше, он употреблял совершенно неправильно.

Время действовать ещё придёт. Обязательно. Вениамин знал теперь путь.

И пусть Алисанда с Асти сердятся, сколько их душенькам угодно.

Конец

Неправильное лето

Всё в это лето начиналось неправильно. Закончен пятый класс, впереди шестой, самый важный – когда тебе будет двенадцать и ты сможешь сам выбирать – реальное училище с его интегралами, логарифмами, черчением и даже новомодной электромеханикой, гимназия с поэтами, гипсовыми головами, немецкими глаголами, сонетами Шекспира и прочими девчоночьими вещами; или же Морской корпус.

Дух захватывало.

Но…

Но всё пошло не так.

Во-первых, я недобрал баллов на испытаниях. Немного, но всё-таки недобрал, и сам этому ужасно удивился, потому что учился-то я всегда неплохо. Отличником не был – им у нас жилось тяжко – но и не отстающим с «камчатки». «Удовлетворительно» не имел никогда, по большей части – «хорошо» и «весьма хорошо».

И тут вдруг такое…

Нет, не то, чтобы я провалился. Но на годовых испытаниях оценки ставят не по нашей обычной шестибалке, а по двенадцати. И тут уже важно, наберешь ты на математике все одиннадцать (двенадцать не получал никто), или ограничишься девятью.

Я получил только восемь.

А это означало, что право первой очереди я теряю. Самые лучшие места достанутся другим, из верхнего потока. И я, новоявленный середнячок, буду покорно ждать крошек с чужого стола.

Отчего-то это меня жутко злило. Хотя вообще-то я не ведусь на подначки и на слабо меня не взять. Хотя, конечно, ежели по сути, не надо было читать «Практическую демонологию» последних три вечера и даже ночи перед испытанием, но удержаться было никак.

Книгу я увёл у папы из кабинета, оставленную на столике возле двери, куда он вечно сваливает старые газеты. Я даже удивился такой удаче – книги, подобные «Демонологии» папа никогда не оставляет на виду, всегда убирает в шкаф и даже запирает на ключ, хотя ни я, ни старшая сестра Таня, никогда не полезем и не станем там рыться.

Папа – профессор в универститете, читает лекции «по истории культов». А летом – ездит в экспедиции с другими профессорами, возвращается загорелым и бородатым, похудевшим, зачастую – с полузажившими рубцами, от которых мама вечно всплескивает руками и начинает выговаривать, что, мол, ты, Аркадий Иванович, мне обещали уже который раз; а папа виновато смотрел в пол – ну точь в точь как мы с Танькой, если провинимся – и только разводил руками. «Ну, любезная моя Катерина Сергеевна, ты ж понимаешь, как это важно… Пещерный городок в Гондаре! Коптские свитки! Папирус времён фараонов! Додинастический Египет!..». «Ты о нас совсем не думаешь!» – сердилась мама. «Люсю с Масей надо отвезти на море. Доктор Сергей Сергеевич настаивает…». «Да-да, Катенька», поспешно соглашался папа, «в следующее лето уж всенепременно».

А ещё я любил слушать, как папа, расхаживая по кабинету, репетирует очередную лекцию. То «Особенности некромагических ритуалов в Голландии семнадцатого века», то «Ведьмы Баварии согласно докладам инквизиторов второй половины шестнадцатого века» и прочее. Наверное, папа думал, что я или ничего не слышу, или ничего не понимаю.

Но я-то всё понимал, и даже сам удивлялся.

…Когда в тот день я притащился с испытаний и забросил ранец за вешалку, мама даже ничего не спросила. Только кивнула участливо, да посмотрела, склонив голову. И папа тоже не рассердился, похлопал по плечу: «с кем не бывает».

Тут бы мне удивиться, но… я тогда просто был счастлив, что дома не стали расстраиваться.

Я, кажется, начал с «во-первых»? Что ж, дошло дело и до «во-вторых». На следующий день, за завтраком, папа вдруг откашлялся, поправил очки и начал:

– Тёма. Мы с мамой подумали и решили… что раз уж ты не первом потоке, мы этим летом повезём Люсю и Масю на море. Им нужно. Для здоровья…