Гибель царей - Конн Иггульден

Он оказался в длинном коридоре; прямо перед ним стоял раб с подносом, на котором были расставлены амфоры и кубки.

— Сюда нельзя!.. — заверещал невольник, но Брут отшвырнул его, и поднос с амфорами полетел на каменный пол.

В конце коридора он увидел две плечистые фигуры, быстро двигающиеся ему навстречу. В руках у мужчин были дубинки.

— Что, малость перебрал? — ухмыльнулся один, подойдя на несколько шагов ближе.

Привычным движением Брут обнажил гладий. Сверкнуло лезвие, украшенное, как и поножь, узором из свивающихся колец. Охранники растерялись и замерли на месте.

— Сервилия!.. — завопил Брут что есть мочи, наставив меч на мужчин. Они достали кинжалы из ножен на поясах и медленно двинулись вперед.

— Ах ты, жук навозный! Глянь, как распетушился!.. — сказал один, поигрывая кинжалом. — Думаешь, сюда можно прийти и творить, что вздумается? Раньше я офицеров не резал, а теперь посмотрю, какого цвета у них потроха!..

В глазах Брута разгоралось бешенство, однако он не бросился в атаку. Вместо этого он неожиданно рявкнул, словно на смотре легиона:

— Смирно! Стоять и слушать, грязные ублюдки! Если вы немедленно не спрячете оружие, вас повесят!

Охранники рефлекторно опустили руки и уставились на Брута. Тот решительно шагнул к ним.

— Почему в вашем возрасте вы оставили легион и охраняете шлюх? Дезертиры?

— Нет… господин. Мы служили в Перворожденных.

Брут едва сдержал возглас удивления и радости.

— Под началом Мария? — требовательно спросил он.

Старший кивнул. Теперь стражники стояли по стойке «смирно», и Брут прощупывал их взглядом с головы до пят, как на смотру.

— Будь у меня время, я показал бы вам письмо, которое он послал мне в Грецию; я находился там со своей центурией. Когда он поднимался по ступеням сената, чтобы потребовать триумфа, я шел рядом с ним. Не позорьте его память.

Охранники потупились от стыда. Брут позволил паузе затянуться.

— Так вот, у меня дело к женщине, которую зовут Сервилия. Можете привести ее ко мне или меня к ней, но пока я здесь, вы будете действовать как солдаты, понятно?

Мужчины кивнули, и тут распахнулась дверь в конце коридора. Раздался женский голос:

— Отойдите, чтобы я могла рассмотреть его.

Охранники не двинулись с места — глаза их были прикованы к лицу молодого центуриона. Плечи напряглись, но ни один не шевельнулся.

— Это она? — спокойно спросил Брут.

Тот, что был постарше, взмок от напряжения.

— Она — хозяйка дома, — сообщил он.

— Тогда исполняйте ее распоряжение.

Охранники молча шагнули в стороны и встали у стен. Брут увидел женщину, целившуюся в него из лука.

— Ты — Сервилия? — спросил он, отметив, что руки, удерживавшие стрелу на натянутой тетиве, слегка дрожат.

— Ты выкрикивал мое имя, как уличный торговец рыбой. Это мой дом.

— Я не собираюсь причинять тебе вред, — спокойно сказал Брут. — И на твоем месте опустил бы лук, чтобы нечаянно не выстрелить.

Сервилия посмотрела на охранников и, видимо, успокоилась. Она ослабила тетиву, хотя держала лук наготове. Наверное, на нее раньше уже нападали солдаты, подумал Брут.

Эта женщина не имела ничего общего с той, которая вышла к Марку в роскошной зале со статуями. Как и он сам, она была высокой и худощавой. Длинные черные волосы свободно спадали на плечи, кожу покрывал ровный загар, лицо было скорее некрасивым, почти отталкивающим, но большой рот и темные глаза обладали той чувственностью, которая сводит мужчин с ума. Руки, державшие лук, были крупными и сильными, а запястья охватывали золотые браслеты, позвякивающие при каждом движении.

Глаза Брута подметили каждую черточку в облике этой женщины, и он почувствовал боль в груди — в лице ее угадывалось его отражение.

— Ты меня не знаешь, — ровным голосом произнес он.

— Да что ты говоришь? — с издевкой заметила Сервилия, подходя ближе. — Ты ворвался в мой дом, размахиваешь оружием… Тебя следует высечь, и не надейся, что столь жалкий чин спасет от наказания.

Брут подумал, что она прекрасно выглядит. Такое смелое поведение у женщин он видел только раз, в храме Весты. Девственные весталки вели себя совершенно свободно, а по отношению к мужчинам даже вызывающе. Они знали, что смерть грозит любому наглецу, который осмелится хотя бы прикоснуться к их одежде.

Брут смотрел на мать и сознавал, что в нем просыпаются отнюдь не сыновние чувства. Кровь прилила к щекам; Сервилия заметила это и понимающе улыбнулась, показав ослепительно белые зубы.

— Я думал, ты выглядишь старше, — пробормотал Брут.

В глазах женщины появилось раздражение.

— Я выгляжу на свои годы. Ты все еще не сказал, как тебя зовут.

Брут спрятал меч в ножны. Еще вчера он мечтал прийти к матери и назвать себя, увидеть ее растерянность, расширенные от потрясения глаза, беспомощно обвисшие руки. Ему хотелось, чтобы мать восхитилась его достижениями, ростом, силой и красотой. Все это бессмысленно. Он оказался хотя и в роскошном, но публичном доме. И его мать — шлюха. Некогда Брут краем уха слышал, как об этом говорил отец Юлия. Выходит, правда… Что ж, теперь ему безразлично, что она подумает о сыне.

— Меня зовут Марк. Я твой сын, — сказал он, пожав плечами.

Женщина замерла и стала похожа на одну из статуй, которые Брут видел в зале. Несколько долгих мгновений мать и сын смотрели друг на друга. Потом глаза Сервилии наполнились слезами, она швырнула лук на пол, повернулась, пробежала по коридору и с такой силой захлопнула за собой дверь, что стены задрожали.

Охранники, открыв рот, смотрели на Брута.

— Это правда, господин? — спросил старший. Брут кивнул, и охранник покачал головой. — Мы не знали.

— Я же вам не говорил. Слушай, я сейчас уйду. Никто не выстрелит мне в спину?

— Нет. Здесь всего двое стражей — я и этот парень. Обычно ей не требуется защита.

Брут повернулся, собираясь уйти, и охранник заговорил снова:

— Сулла вычеркнул наш легион из списков сената. Нам пришлось соглашаться на любую работу.

Посмотрев на него, молодой центурион сказал:

— Я теперь знаю, где вас найти. Если вы мне понадобитесь, за вами придут.

Отставной солдат протянул руку, и Брут пожал ее так, как это делают легионеры.

Покидая особняк, он снова прошел через залу с бассейном и обрадовался, увидев, что она пуста. Брут задержался, чтобы забрать шлем и плеснуть воды на лицо и шею. Но это почти не помогло — на душе было гадко, отчаянно хотелось побыть в одиночестве и обдумать все, что случилось с ним в доме матери. Мысль о том, что придется пройти через переполненный народом город, раздражала его, но надо было отправляться в поместье. Другого дома у Брута не было.

У ворот его догнала рабыня. Услышав быстрые шаги бегущего человека, он положил ладонь на рукоять меча и, повернувшись, увидел молодую невольницу. Тяжело дыша, она стояла перед центурионом, а Брут равнодушно наблюдал, как вздымается ее упругая грудь. Еще одна красотка. Видимо, в доме их полно.

— Госпожа сказала, чтобы ты вернулся сюда завтра утром. Она хочет видеть тебя.

Внезапно Брут почувствовал радость и облегчение, словно огромный камень свалился с плеч.

— Я приду, — ответил он.

Дорога тянулась вдоль берега моря, повторяя его контуры, и уже ясно было, что до следующей деревни они в этот день не дойдут.

Быстрее всего римляне продвигались вперед, когда шли по следам крупных животных, но зачастую они уводили от берега, а Юлий не хотел терять море из виду, чтобы не заблудиться в незнакомой местности. Когда отряду приходилось оставлять звериные тропы, начиналась тяжелая, изнурительная борьба с зарослями колючего кустарника. Переплетающиеся корявые ветви щетинились красными шипами — красными настолько, словно они уже попробовали человеческой крови. В воздухе висела мошкара, от которой не было спасения. С каждой потревоженной ветки слетала целая туча маленьких безжалостных кровопийц.

Пока солдаты готовили лагерь для ночевки, Юлий размышлял о римских поселениях на побережье Африки. Они изолированы друг от друга. Что это — часть некоего плана, целью которого является намеренное разобщение здешних обитателей, или же стремление обеспечить жизненное пространство для развития в будущем? Юлию хотелось думать, что сенат имел в виду именно последнее. Он знал, что солдаты готовы идти и ночью, стоило ему только приказать. Но офицеры с «Ястреба» в условиях Африки не обладали выносливостью уроженцев здешних мест. В воздухе разносились крики и визг неизвестных римлянам животных; офицеры вскакивали, руки их тянулись к мечам, а рекруты спокойно спали, как ни в чем не бывало.

Юлий приказал Пелите назначить часовых, подбирая пары из новобранцев и тех, кто пережил плен у пиратов. Он прекрасно понимал, что долгий путь по чужой для римлян земле дает рекрутам возможность дезертировать. Оружия не хватало, и в течение дня новобранцы несли только поклажу, включавшую продукты питания, воду и ручную кладь, но часовым на стоянках выдавались мечи. Пару раз Цезарь замечал, как рекруты с горящими глазами рассматривали клинки, оказавшиеся у них в руках. Наверное, так скупец смотрит на нечаянно попавшее к нему сокровище, подумал тогда Юлий. Хотелось думать, что молодые сердца объяты трепетом перед славой предков, а не желанием стянуть дорогую вещь и убежать.