Лицом к лицу - Эрнст Бутин

– Идиотизм какой. Тоже мне Рип Ван Винкль наоборот! – Юрий Иванович натянуто засмеялся. – Приехал бог весть из какой дали и дрыхну, точно пастушок на лужайке.

Ленька прыснул, сдерживая смех, отвернулся.

– Я не храпел? – смущенно поинтересовался Юрий Иванович.

– Храпели, – желчно подтвердил Юра.

– Извини, брат. Уснул я крепко: защитная реакция на стресс, нечто вроде анабиоза, – и вдруг удивленно ахнул: – Что это у тебя за фонарь?

Юра торопливо прикрыл ладонью левый глаз.

– Ну, я поплыл, – Ленька пружинисто вскочил, сиганул стремительным росчерком в воду.

– Ленька, что ли, врезал? – удивился Юрий Иванович.

– Ну да, еще чего, – обиделся Юра, Посопел, сорвал травку, закусил ее. – Цыпа с кодлой приходил, – пояснил неохотно. – Я на тот берег, к своим, плавал. Гляжу, а здесь, из кустов, – мотнул головой за спину Юрия Ивановича, – Цыпа и вываливается. Ну, я сюда. Витька Лазарев, Ленька – за мной… Гад, свинчаткой, наверно, зацепил. – Он потрогал пальцами щеку, качнул головой, усмехнулся. – Хорошо, что вас эта свора сразу не увидела.

– Да-а, история, – Юрий Иванович обрадовался было, что Юра подрался, но тут же ему стало страшно. Он уже в чайной уловил какое-то странное, двойственное отношение к себе юному и сейчас внезапно понял, осознал его – это было чувство отца к любимому, но не оправдавшему надежды сыну. – Теперь этот дефективный тебе житья не даст.

– Не, – уверенно успокоил Юра. – Ленька с ним потолковал, Цыпа побоится его братьев.

Юрий Иванович вспомнил пятерых братьев Леньки. Все они, здоровенные, мордастые, уверенные в себе, работали в МТС, и Юра, когда встречал их, всегда испытывал странное раздражение и неприязнь: отчего Шеломовы вечно такие довольные и, пожалуй, счастливые, если стали обыкновенными работягами? Зачем заканчивали десятилетку, почему никуда не поступали и, видимо, не стремились ни к чему, кроме как жениться после школы и остаться до конца дней в этом затхлом Староновске.

– Бодрый! Юрка! Айда-ка сюда, сказать чего-то хочу! – заорал с того берега Ленька.

Он, подпрыгивая, пританцовывая, вытряхивал воду из уха, остановился, махнул рукой. И Витька с Лидкой – последние, кто не ушел с пляжа, – тоже замахали.

Юра вопросительно-неуверенно глянул на Юрия Ивановича.

– Надо бы уважить, – поощрил тот. – Да и мне искупаться не повредит. Взбодрюсь.

Он разулся, стянул рубаху, брюки, увязал все в пиджак. Раскинул руки, потянулся, похлопал по белой, дряблой груди.

– Чего это вы… чего это у вас трусы какие-то бабьи? – Юра поморщился, презрительно указал взглядом на пестрые, в лютиках-цветочках, плавки Юрия Ивановича.

– Темнота, – снисходительно улыбнулся тот, – пуритане… Это последний вопль моды. Специально для Черного моря купил, – и помрачнел.

Цепляясь за кусты, спустился к воде. Взвизгнул: «А, собака, хороша!» – поплескал подмышки, окунулся, зажав пальцами ноздри и уши.

– Дай узел! – потребовал.

Принял от Юры пиджак с одеждой, поплыл, выставив сверток над поверхностью. Теплая и почти неощутимая наверху вода внизу свивалась в холодные жгуты, терлась скользкими, тугими, словно змеи проплывали, струями о ноги. Мелькнуло в голове: «А зачем ехать к морю? Можно и сейчас…» – но мысль показалась такой глупой и кокетливой, что Юрий Иванович фыркнул. И хлебанул, закашлялся.

– Давайте вещи, – решительно попросил Юра. – Утонете еще.

– О себе позаботься, гуманист. Мой час пока не пришел, – огрызнулся, отплевываясь, Юрий Иванович.

Он уже нащупал ступнями дно. Встал, побрел к берегу. «Старею. Задохся, – подумалось тоскливо. – Раньше этот паршивый ручеек и за речку-то не считал».

Выбрался из воды. Буркнул поджидавшему Юре:

– Я в сторонке посижу, мешать не буду. Не обращай на меня внимания.

Прошел мимо притихших одноклассников, заметил, что Лидка действительно сделала шестимесячную завивку и действительно стала похожей на овцу, остановился около покосившегося плетня огорода, который подполз к самому пляжу. Бросил на траву одежду, сел рядом. Отшвырнул ногой иссохшую, тонкую лепешку коровьего навоза, вспомнил опять первую поездку а колхоз, себя, Синуса, Владьку, вспомнил, как брезгливо подкладывал в костер такие вот лепехи, они лениво, но жарко горели, и сразу же зримо, до галлюцинации четко представил огонь и увидел, как корчится в пламени, извивается, чернея, исписанная бумага, превращаясь ненадолго в гримасничающие лица знакомых, бывших приятелей, бывших, так называемых, друзей, женщин, жен, не вызывающих ни радости, ни признательности, ни зависти. Стало тоскливо, пакостно на душе, и Юрий Иванович посмотрел на Юру.

Тот стоял рядом с уже одевшимся Ленькой, слушал, снисходительно улыбаясь, Лидку. Она, сложив ладошки перед лицом, что-то быстро и умоляюще говорила. Юра, словно почуяв взгляд Юрия Ивановича, встревоженно глянул в его сторону. Отвернулся. Но тут же оглянулся снова, всмотрелся. Ткнул кулаком в бок Леньку, отмахнулся от Лидки, как от надоедливой мухи, и побрел к Юрию Ивановичу.

– Юра, я прошу тебя. Я очень прошу, – крикнула девушка и прижала к груди кулачки.

– Отстань, не твоя забота! – рыкнул через плечо Юра.

Она потопталась и, беспрестанно оглядываясь, пошла вслед за Витькой и Ленькой.

– О чем тебя Матафонова просит? – полюбопытствовал Юрий Иванович.

– А, курочка-ряба. Хочет, чтобы я сегодня же уехал. Из-за Цыпы, – Юра, поискав место, бережно положил одежду на землю. – Ну и куда мы с вами теперь?

– Не знаю, – Юрий Иванович вытянул из узла джинсы. – Надо бы по городу походить, повспоминать.

– Давайте, – вяло согласился Юра. – Заодно к Борзенкову завернем. Ребята хотят, чтоб я упросил его мать отпустить Владьку на вечер.

– А свою-то ты предупредил? – ворчливо спросил Юрий Иванович. Он с кряхтением зашнуровал туфли. И замер, согнувшись.

Только сейчас сообразил Юрий Иванович, что ведь мать тоже здесь, рядом, и похолодел. Он увидел ее в воображении такой, какой та была в его семнадцать лет – красивой, тоненькой, с аккуратными волнами короткой стрижки, с ямочками на щеках, по которым можно сразу угадать притаившуюся улыбку, с большими карими глазами, иногда встревоженными, а чаще гордыми за сына. Ему стало страшно – ведь мать сейчас моложе его – и стыдно, и больно: во что превратился он, обрюзгший, потасканный, лысый, где растерял все ее ожидания и надежды?

– Я ей позвонил после экзамена, – бубнил Юра, одеваясь. – А на вечер все равно не пойду. Вас ведь одного оставлять нехорошо, – добавил с издевкой и осекся. – Что с вами?

– Не догадываешься? – Юрий Иванович улыбался и чувствовал, что ему становится совсем уж жутко. – Она ведь и моя мать.