Открыть ящик Скиннера - Лорин Слейтер

Поддельный припадок в эксперименте Дарли и Латана длился полных шесть минут, также по аналогии с убийством Дженовезе, которое представляло собой не единственный удар, а несколько. Студенты имели возможность подумать, а потом действовать. Результаты показали, что очень немногие (если быть точными, 31%) начинали действовать: это очень сходно с 32–35% испытуемых Милграма, проявившими неповиновение.

Однако потом ситуация усложнялась.

Дарли и Латан меняли численность «групп». Если испытуемый думал, что, кроме него, имеются еще трое или больше участников, он обычно не искал помощи жертве припадка. С другой стороны, 85% испытуемых, которые считали, что участвуют в дискуссии только со студентом-эпилептиком и других свидетелей нет, обращались за помощью и делали это в первые три минуты припадка. Дарли и Латан также обнаружили, что — при любом размере группы — если испытуемые не сообщали о чрезвычайной ситуации в первые три минуты, они скорее всего не стали бы сообщать о ней вообще. Таким образом, если вы оказались в самолете, захваченном террористами, и ничего не предприняли в течение 180 секунд, вы скорее всего и не станете ничего делать. В чрезвычайных обстоятельствах время никогда не оказывается на вашей стороне. Чем дольше вы ждете, тем более парализованным оказываетесь. Помните об этом и будьте готовы действовать.

Более интересной, однако, чем связь между временем и поведением, направленным на оказание помощи, оказалась связь между размером группы и таким поведением. Можно было бы ожидать, что чем больше группа, тем решительнее и смелее вы будете действовать и тем выше вероятность того, что вы постараетесь предотвратить опасность. В конце концов, разве не чувствуем мы себя наиболее робкими и уязвимыми в одиночестве, в темноте, в безлюдном переулке, где даже нет фонарей? Разве мы, подобно животным, не становимся боязливыми и неуверенными в себе, в одиночку скитаясь по равнинам плейстоцена и ожидая отовсюду нападения хищников, когда защищающая нас стая распалась? Полученные Дарли и Латаном данные подвергают сомнению эволюционную ценность привычки искать безопасность в многолюдий. В толпе есть что-то, что тормозит поведение, направленное на оказание помощи. Если, например, вам не повезет и вы упадете с колеса обозрения на ярмарке, на вас могут просто не обратить внимания, как не обратили внимания на Икара, упавшего с неба на глазах жителей целого города. С другой стороны, если вы окажетесь в пустыне с единственным спутником и будет начинаться песчаная буря, вы сможете рассчитывать на его помощь в восьмидесяти пяти процентах случаев — по крайней мере в соответствии с данными Дарли и Латана.

Когда испытуемые впервые узнавали о поддельном припадке, они пугались. Ни один из студентов не обнаружил той апатии, о которой так много говорили применительно к свидетелям убийства Дженовезе. Экспериментатор благодаря микрофону слышал как испытуемые восклицали: «Боже мой, у него припадок!», «О Боже, что мне делать?» или просто охали. Когда наконец экспериментатор входил в комнату, находившийся в ней студент дрожал и был покрыт потом, хотя после шести минут припадка так ничего и не предпринял. «С ним все в порядке, ему оказали помощь?» — спрашивали явно взволнованные испытуемые. Мы не знаем, что было на самом деле, но свидетели убийства Дженовезе тоже, должно быть, волновались и скорее мучились страхом и нерешительностью, чем вязкой городской ленью, в которой их подозревали.

Когда полиция спрашивала свидетелей убийства Дженовезе, почему они не пришли на помощь жертве, те не могли найти слов. «Я не хотел оказаться замешанным», — отвечали некоторые, но никто не смог связно рассказать о своем внутреннем монологе в те тридцать пять минут кошмара. Испытуемые Дарли и Латана тоже не имели представления о том, почему ничего не предприняли, — а ведь это были студенты университета с развитыми вербальными навыками.

Дарли и Латан предположили, что испытуемые вовсе не испытывали апатии; они «не решили, как следует реагировать. Скорее они находились в состоянии нерешительности и внутреннего конфликта: вмешиваться или нет. Эмоциональное поведение ничего не предпринявших испытуемых было свидетельством продолжающегося конфликта, который другие испытуемые разрешили, начав действовать».

Поскольку выраженность отклика с таким постоянством оказывалась связана с размером группы, Дарли и Латан выявили то, чего до них никто не обнаруживал: феномен, который они назвали диффузией ответственности. Чем больше оказывается свидетелей события, тем меньшую ответственность чувствует каждый отдельный человек; так оно и есть, поскольку ответственность поровну распределяется в толпе. Диффузия ответственности еще усугубляется социальным этикетом, который настолько силен, что даже определяет поведение в ситуациях жизни или смерти: было бы ужасно, в конце концов, оказаться единственным, кто поднимет шум, да еще, может быть, из-за ерунды. Кто может сказать, действительно ли имеет место чрезвычайная ситуация или тревога ложная? «Мы думали, что это ссорятся любовники», — сказал один из свидетелей убийства Дженовезе. «Мне не было точно известно, что происходит», — говорили некоторые испытуемые Дарли и Латана. Я могу их понять, да и вы, наверное, тоже. На улице упал оборванец. Что с ним: сердечный приступ или он просто споткнулся? Может быть, это пьяный бомж, который еще и залезет к вам в карман, если вы к нему наклонитесь. А если он не хочет вашей помощи, вашей искренней и сердечной помощи, и вас же еще и обругает? Вы будете опозорены на полной народа улице, на городской площади: ваши истинные мотивы, самодовольство и высокомерие, станут всем ясны. Мы сомневаемся в себе. Ох, как же мы сомневаемся в себе! Психологи-феминисты вроде Кэрол Гиллиган много писали о том, что в нашей культуре девочки лишаются «голоса», собственного мнения, как только поворачивают за предательский угол подросткового возраста, но эксперименты вроде проведенного Дарли и Латаном показывают, что эта потеря уверенности в себе — фальшивка. Мы ее никогда и не имели. Мы — животные, несущие на себе проклятие коры головного мозга, так сильно выросшей над нашим змеиным мозгом, что инстинкт и его следствие — здравый смысл — приходят в замешательство.

Этим история не заканчивается; дальше все становится еще более странным. Мы вряд ли станем помогать другим, как обнаружили Дарли и Латан, скорее из-за присутствия других свидетелей, чем из-за врожденной апатии. Что случится, однако, если этим «другим», нуждающимся в помощи, окажемся мы сами? Что произойдет, если, будучи окружены людьми, мы почувствуем, что, возможно, находимся в опасности? Станем ли мы действовать хотя бы ради собственной безопасности?

Главное слово тут «возможно». При явной опасности, например при пожаре, змеиный мозг распрямляет свои кольца и, шипя, отдает распоряжения. Но обстоятельства жизни и большая часть чрезвычайных ситуаций имеют место в сумеречной зоне, где интерпретация затруднена. Вы чувствуете тяжесть в груди: что это? В доме пахнет газом или это просто запах свежезаваренного чая? Работа Дарли и Латана показывает, что даже нечто столь предположительно явное, как кризис, на самом деле всего лишь малопонятное сообщение: чрезвычайная ситуация — это не факт, а конструкция, возникающая в нашем сознании, а поэтому мы можем ошибаться. Наши истории, пишет психиатр Роберт Коулс в своей книге «Зов историй: обучение и моральное воображение», придают значение нашим жизням. Печальная история об историях заключается в том, что они указывают нам совершенно неправильное направление.

Второй эксперимент, проведенный Дарли и Латаном, происходил в комнате, имеющей вентиляционное отверстие. Психологи привлекли двоих студентов в качестве актеров. Третьим участником был ни о чем не подозревающий испытуемый. Все трое должны были сидеть в комнате и заполнять опросники, касающиеся студенческой жизни. Через несколько минут после начала эксперимента исследователи, скорчившиеся в вентиляционной трубе, начинали подавать в комнату безвредный, но вполне убедительный дым. Представьте это себе. Сначала дым вползает медленно, но не настолько медленно, чтобы его немедленно не заметил наивный испытуемый. Двое остальных участников получили инструкцию продолжать заполнять опросники, не проявляя ни малейшего страха. Так они и делали.

Дым шел все гуще, фигуры и лица уже трудно было разглядеть. Он раздражал легкие, и один из участников начинал кашлять. Каждый раз испытуемый проявлял тревогу, видя, как дым заполняет помещение, потом оглядывался на своих спокойных соседей и в растерянности снова принимался заполнять опросник. Некоторые подходили к вентиляционному отверстию и осматривали его, потом смотрели на других, которые не проявляли никакого беспокойства, и опять принимались за опросник. Как странно! Некоторые спрашивали, нет ли в появлении дыма чего-то необычного, но в ответ получали только пожатие плечами. На протяжении всего эксперимента только один испытуемый сообщил о появлении дыма экспериментатору, сидевшему в холле, в первые четыре минуты, трое — за все время, пока длился эксперимент, а остальные не сообщили вообще. Они решали, основываясь на социальных ориентирах, полученных от соседей, и игнорируя фактические обстоятельства, что чрезвычайная ситуация — безвредная поломка системы кондиционирования; под влиянием этой истории они продолжали работать, пока у них на волосах и лице не образовался белый налет и экспериментатор не являлся, чтобы положить всему этому конец.