Изабель - Жан Фрестье

Он выпил до дна свою рюмку. И снова наполнил ее. Он до сих пор не мог прийти в себя от возмущения. Поль чувствовал себя врачом, у которого наркоман требовал недельной госпитализации, что не дало бы ему ровным счетом ничего, кроме короткой передышки, чтобы снова взяться за свое. «Я же предлагаю провести настоящий курс лечения: целую зиму на свежем воздухе, регулярную трудовую терапию, сопровождаемую постоянной критикой, что было бы истинным решением всех проблем. И вместо благодарности меня посылают ко всем чертям». Он пребывал в самом подавленном настроении. «Изабель всего семнадцать, и она целиком зависит от матери. Как я мог попасть в такую ловушку?» Ему пришло на ум, что совсем недавно он жил в полной независимости от Сони. «Неужели с помощью Изабель она вновь взяла надо мною власть?» Эта мысль показалась ему чудовищной. Пора с этим кончать. Он вернет дочь Соне не через неделю, а завтра утром. От радости он уже потирал руки. «Я передам Изабель матери из рук в руки. Пусть побудут друг с другом. Время от времени я буду навещать их, чтобы посмотреть, как у них пойдут дела без меня. Придется для этого ездить в Париж поездом». Перед его мысленным взором возникла жуткая картина: Изабель шляется где-то ночи напролет, появляясь у матери только для того, чтобы выклянчить немного денег. Больное воображение занесло так далеко, что ему уже представлялось, как Изабель, беременная неизвестно от кого, сделала неудачный аборт и истекала кровью в каком-то захудалом госпитале. Или же Изабель, заболевшая сифилисом, и Соня, платившая за ее лечение. Он уже видел дочь на панели, занимавшуюся проституцией. И вот тогда он пойдет к Соне и, застав ее в слезах, которыми она будет обливаться с утра до вечера, скажет: «Видишь, к чему привела твоя склочность. Вот полюбуйся: это дело твоих рук. Из-за своего невежества и глупости ты виновата во всех этих бедах». Вот будет потеха! Завтра утром малышка уложит свои вещи и уже к обеду вернется к своей мамочке.

Его злость еще не совсем улеглась, когда он пропустил последнюю рюмку коньяка, нисколько не заботясь о том, что уже достаточно выпил и утром у него будет раскалываться от боли голова. Наконец он решил все же отправиться спать. Любивший порядок во всем, он поставил бутылку с остатками коньяка в буфет, а рюмку донес до раковины на кухне, после чего проверил, закрыта ли на запор дверь и устроился ли на ночлег пес, ночевавший тут же, в комнате, есть ли у него подстилка и вода в миске. И только потом выключил все три лампы нижнего освещения в холле. Последняя лампа горела около лестницы, освещая простенькую вешалку — один из тех нужных, но отнюдь не украшавших жилище предметов, — стоявшую не в углу, а на видном месте. На вешалке висел старый пуловер Изабель, связанный из очень мягкой бежевой шерсти, а на верхней полке притулились ее стоптанные черные тряпичные тапочки, которые она надевала, отправляясь на прогулку. Возможно, она забудет взять с собой этот хлам? И Полю уже мерещилось, как зимними вечерами, прежде чем отправиться спать, он будет долго смотреть на эти вещи, принадлежавшие когда-то Изабель, хранившие тепло ее тела. Какой длинной представилась ему грядущая зима! Он вздохнул. И, держась за перила, стал карабкаться вверх по лестнице. «Надо взять себя в руки. В противном случае с подобными мыслями я очень скоро превращусь в столетнего старика. Надо держаться за перила, или же я оступлюсь и покачусь по ступеням вниз. Я похож на смертельно больного старика, добирающегося до своей постели. Нет, я всего лишь старый мерзкий пьяница. К тому же круглый дурак. И вдобавок ко всему грустный дурак».

Он рассчитывал, что долго не сможет заснуть, перебирая в голове все вероятные и невероятные несчастья, ожидавшие Изабель впереди, и представляя, как Соня от горя будет рвать на себе волосы. Однако этого не произошло, так как ход его мыслей неожиданно изменился. «Зачем разлучаться с теми, кого любишь? Неужели это кому-нибудь принесет пользу? Лично я отказываюсь. Я так и скажу Соне: „Я отказываюсь, и точка“».

Его разбудил шум воды, доносившийся из ванной комнаты. Изабель что-то искала в многочисленных ящичках туалетного стола, стоявшего как раз у перегородки, отделявшей ее комнату от его спальни. Конечно, она старалась не шуметь, но в комнате была какая-то странная акустика, так что все, что бы в ней ни происходило, было слышно и у него. Он встал. Через приоткрытую дверь он увидел обнаженную Изабель, которая ложилась в постель.

— Ты что-то ищешь?

Съежившись под простыней, она тряслась, словно в лихорадке.

— Аспирин, — ответила она.

— Тебе плохо?

— Кажется, у меня температура. Мне так холодно!

При свете ночника ее лицо казалось осунувшимся, с впалыми глазами. Войдя в комнату, Поль ощупал батарею отопления. Затем, взяв в шкафу два одеяла, положил на кровать.

— Прикрой меня. Мне холодно!

Изабель так лихорадило, что было слышно, как стучали ее зубы.

— Это ужасно. Меня так знобит, что я не могу унять дрожь.

Внезапно его охватила паника.

— Я вызову врача.

— Нет, не надо. Не сейчас. Завтра. Я к этому привыкла. У меня такая нервная система, что часто без всякой причины поднимается температура. Ты понимаешь? Мне надо отлежаться.

Она произнесла эти слова совсем по-детски прерывавшимся голосом. Присев на край кровати, он подобрал рассыпавшиеся по подушке длинные белокурые волосы и повернул к себе ее осунувшееся личико, побледневшее настолько, что даже ее зеленые глаза показались ему совсем светлыми. Нижняя губа Изабель вздулась от лихорадки, что прибавляло ей еще больше неприятных ощущений.

— Кажется, это герпес. Так бывает со мной всякий раз, когда повышается температура.

Поль взглянул на часы, которые не снимал с руки даже на ночь. Было три часа ночи. Он подумал, что в семь часов утра позвонит Вермону и тот тут же приедет. А пока ему следовало бы выяснить, что же все-таки произошло.

— У тебя болит что-нибудь?

— Нет, дело не в том. Мне просто холодно. Накрой меня еще одним одеялом.

Порывшись в шкафу, он вытащил большой шерстяной плед и положил поверх двух одеял. «Так. Теперь надо измерить температуру. Где-то был градусник». Он перетряс все ящики в ванной и наконец нашел то, что искал. Встряхнув термометр, он произнес:

— Вот, возьми, а я схожу за очками.

Очки лежали на столике возле кровати. Он тут же водрузил их на нос. Нужно было время, чтобы привыкнуть к стеклам, предназначенным для чтения.

— Еще не пора? — спросила Изабель.

— Нет, подожди немного.

Поль считал, что надо в два или три раза превысить время, рекомендуемое по инструкции, считая, что лучше перестраховаться, чем не довести дело до конца.

— Ну-ка, дай сюда градусник.

Он смотрел, как ее рука с длинными и не особенно опрятными ногтями исчезла под простыней, чтобы затем появиться с зажатым в кулаке термометром. Выхватив его, Поль не поверил своим глазам.

— 39 и 9, ничего себе! Я сейчас же звоню доктору.

— Нет, прошу тебя, не сейчас. Подождем. У тебя есть аспирин?

Он вышел, чтобы тут же вернуться со стаканом, в котором шипели, растворяясь в воде, таблетки.

— Вот, выпей.

Девушку по-прежнему трясла лихорадка, и жидкость расплескалась по ее подбородку. Она тут же потерла его тыльной стороной ладони.

— Ты можешь надеть пуловер, — предложил Поль.

— О! Нет! Нет! Стоит только пошевелиться, мне станет еще холоднее, чем прежде.

— Возможно, но ты тут же согреешься.

Подобрав со стула брошенный пуловер, Поль помог ей натянуть его на голые плечи. Ее тело было покрыто гусиной кожей, особенно крупной вокруг грудей. Изабель с трудом удалось попасть в рукава пуловера, так как она торопилась поскорее натянуть его на себя. И тут же нырнула под одеяла. Он погладил ее макушку, так как все остальное было скрыто от его глаз. Погрузив пальцы в ее волосы, он нагнулся и поцеловал ее.

— Теперь тебе лучше?

— Да, мне хорошо.

Ее голос прозвучал для него словно из далекого детства. «Что еще я могу сделать для нее? — подумал с волнением Поль. — Неужели мне остается только ждать?»

— Ты не хочешь прийти ко мне?

— В кровать?

— Да, конечно. Прошу тебя. Мне сразу станет теплее, а если ты крепко обнимешь меня, я, может, смогу заснуть.

Положив очки на прикроватную тумбочку, он скользнул под одеяло. Ему показалось, что он погрузился в кипящий котел. Через тонкую ткань своей пижамы он почувствовал, как пышет жаром тело Изабель. Он подставил ей свое плечо, чтобы она устроилась поудобнее, а левую руку положил на ее обнаженную округлую попку, чтобы прижать ее покрепче к себе. Она часто дышала ему в шею каким-то нездоровым, незнакомым ему прежде дыханием.

— Тебе хорошо теперь?

— О, да! Только не шевелись. Я, может быть, усну.

Ее дыхание постепенно становилось все более ровным. «Мне нельзя заснуть, — подумал Поль, — ровно в семь надо позвонить Вермону, или я потеряю ее. Боже мой, что случилось с ней? Возможно, она перегрелась на солнце? Или простудилась и схватила пневмонию? Она такая неосторожная. И слишком подолгу валяется на солнце, а потом сразу переходит в тень, а в этих краях такой холодный ветер». Заботы и опасения на какое-то время вытеснили из его головы все остальные мысли, но время шло, и они стали к нему возвращаться. Он с нежностью подумал, какое у нее хрупкое тело. Ему показалось, что желание уступило место жалости. В подобных обстоятельствах он воспринял это как должное. Улыбнувшись, Поль про себя заметил: «От этих женщин одни только неудобства. И даже самая красивая и стройная на свете может отдавить вам руку». Он постарался осторожно разжать объятия. Теперь он был уверен, что она заснула. Его тут же охватило какое-то оцепенение, похожее на сон наяву. Перед его мысленным взором закружилась карусель из самых разных картин. И чаще всего в его памяти всплывало детское личико Изабель, когда ей было семь, десять, двенадцать лет. Та женщина, которая лежала в его объятиях, не имела возраста. Для него она была живым воплощением земной любви. Как ни странно, но светловолосые девчонки из его далекого детства имели к этой богине непосредственное отношение. Вот по дорожке сада катился красный мяч. Подбежав к нему, он схватил его, поднял, а потом снова бросил на землю. И увидел, как за ним побежали маленькие ножки в белых носочках. Вдруг лежавшая на куче песка кукла внезапно ожила. У нее было лицо Изабель, совсем юной женщины, постанывавшей во сне почти у его уха. И тут Поль очнулся. Ему захотелось вытянуть свою затекшую руку из-под головы Изабель. Но он боялся потревожить ее сон. Тогда он принялся активно шевелить пальцами, чтобы восстановить нарушенное кровообращение. Изабель с легким стоном слегка отодвинулась. Между их телами образовалось небольшое пространство, куда и скользнула ее правая рука. Ее жест был вполне невинным, но в то же время отнюдь не двусмысленным. Не смея пошевелиться, он прислушался к ее ровному дыханию. Сомнений не было: она спала. Однако на этот раз ему уже было не до сна. Стараясь не поддаваться охватившему его трепету, он пытался взять себя в руки. Несмотря на то что его сердце колотилось так, словно хотело выскочить из груди, он попробовал разобраться в том, что произошло. По-видимому, этот бессознательный жест был вполне оправданным, если принять его за обычный рефлекс женщины, спавшей бок о бок с мужчиной. Возможно, ее поступок объяснялся порывом нежности, желанием, или же она инстинктивно искала у него защиты. К тому же, крепко сжимая в руке тот предмет, за который только что нечаянно ухватилась, она лежала настолько неподвижно, словно вошла во вторую, самую крепкую стадию сна. Ему было нетрудно разжать ее пальцы и высвободиться из этого сладкого плена, но он боялся, что, очнувшись, она узнает о том, что совершила нечто из ряда вон выходящее, что никак нельзя было делать. Иными словами, он не хотел придавать значение ее поступку. И решил затаить дыхание и не двигаться. Когда его волнение немного улеглось, Поль с радостью подумал, что ему удалось устоять перед соблазном. Этот человек, живший, как ему казалось, эмоциями, а не головой, воспринимал действительность лишь через систему определенных символов, хотя никогда не признавался в этом даже самому себе. В любой момент он был способен отказаться от всех своих благих намерений. И сейчас при мысли о том, что в нужный момент он оказался с ней рядом, его охватила огромная радость. Ему подумалось, что во сне Изабель подсознательно искала опору в символическом фаллосе, и он предоставил ей именно то, в чем она нуждалась. Итак, свершилось то, о чем он давно мечтал, несмотря на то, что вначале это произошло как бы само собой, независимо от его воли, а потом при его пассивном участии. Здесь не последнюю роль сыграла и ее чувственность, до сей поры никак себя не проявлявшая. Однако основной инстинкт в сочетании с запретным плодом сделали свое дело. Видимо, Богу было угодно, чтобы соединились две плоти, из которых одна была порождением другой. «Изабель, рожденная на свет моим желанием и ставшая затем объектом моего желания, принадлежит мне дважды». Он уже не видел перед собой никаких нравственных преград и приготовился познать высшее блаженство. И потому Поль невольно еще крепче сжал Изабель в своих объятиях и прильнул жаркими губами к ее шее. И вдруг в порыве безудержной страсти он дал волю своим чувствам, нисколько не заботясь о том, что может разбудить ее.