Золотой выстрел - Фридрих Незнанский

Когда по телефону пришло уточнение адреса искомого Бессонова, выяснилось, что таковой действительно проживал в Отдыхе на Лесной улице. Но дом давно продал и переехал, а куда – кто ж знает!

И снова – от печки. То есть от малаховского рынка, где, возможно, могли еще остаться старожилы, помнившие времена, когда в летние месяцы приезжие из Молдавии вовсю торговали совершенно роскошным вином, наливая его в пивные кружки – по двадцать копеек за штуку. Вот ведь жизнь была! И так по всей дороге – от Люберец до Раменского. И чем такая жизнь не устраивала?…

Много чего наслушались сыщики, подбивавшие собеседников на воспоминания. И вот среди пивного трепа неожиданно мелькнуло имя дяди Вити, был тут такой умелец. Любую рухлядь до ума доводил, за что и был особо чтим совсем еще и нестарыми хозяйками. Был, был, да, видать, на ремесле и погорел. С бандой, что ли, связались ребятки. Всех тогда и замели. Срока дали. Ну какие из них пропали, сгинули без следа, а некоторые, говорят, отсидели свое и вернулись. Про дядю Витю вообще-то неизвестно, но он вроде не кратовский, нет, он поближе, быковский, наверно.

Но и в быковском поссовете, как называли это учреждение местные жители еще по старинке, ничего о дяде Вите не было известно. Посоветовали обратиться к соседям, в Ильинскую. И слава тебе господи, что не пренебрегли советом, послушались.

А проживал гражданин Бессонов, в прошлом судимый, как объяснили в местном отделении милиции, на улице Апаринской. Это ежели идти по правой стороне, потому что по левой она – Опаринская. Улица пограничная между двумя поселками, а власти никак не могут вот уже три десятка лет договориться, кому по всей своей стороне менять вывески, так и живут, снося постоянные насмешки жителей-соседей.

Мощный джип и девяносто девятая «Лада», зарулившие в узкий переулок возле дома Бессонова, ни у кого особого любопытства не вызвали. Было понятно, что подобные машины здесь не редкость.

Дядю Витю Голованов, изображавший крутого братана, прибывшего в сопровождении своих «шестерок», нашел в мастерской.

Окинув холодным и безучастным взглядом интерьер со всеми железками и прибамбасами, Голованов никаких переговоров с мастером вести не стал, поручив это дело шустрому на язык Филе. В самом деле, не бригадиру же заниматься такими пустяками. Дядя Витя «не понимал», почему приехали именно к нему. Он ни с каким оружием, кроме сковородок, отродясь дел не имел. Но и Филя Агеев, даром что маленький, отличался необыкновенной настырностью. И когда понял, что уговорами не взять, назвал несколько имен уголовных авторитетов, которых наверняка не мог не знать Бессонов, и сослался, что они, собственно, здесь по их наводке.

Вероятно, дядя Витя рассудил, что ментовка вот так, внаглую, действовать не станет, да и не умеет, а крутизна так и перла из самого бригадира и двоих его амбалов – мужиков здоровенных, накачанных, с равнодушными ледяными глазами и явно мающихся от того, что нельзя прямо вот тут взять его, дядю Витю, за жопу, а не рассусоливать чего-то, ссылаясь на старых «законников».

Одним словом, дядя Витя, еще не давая ни на что своего согласия, согласился выслушать, что от него требуется. И тогда на свет божий появилась фотография разобранных костылей.

По тому, как вспыхнули и слегка заметались глаза старого мастера, Голованов понял, что попали в самую точку. Очень уж неожиданной оказалась для Бессонова демонстрация фотографии его же работы. Он же все-таки не актер, чтобы умело скрывать свои эмоции.

Но легкую растерянность быстро сменили удивление и даже изумление по поводу «чужой» работы.

– Изделие, конечно, интересное, ничего не скажешь. И работа с выдумкой. Только извините, господа… – Дядя Витя запнулся. – Вам-то какая в этом надобность?

– А базара не будет, – тут же возразил Филя. – Ты, дед, свое знай. А то любопытные долго не живут. Типа того, сечешь?

– Да уж куда ясней… – хмыкнул недобро мастер. – А башлей-то у вас, мальчики, хватит? Это ведь вам не тип-топ! Тут мозга нужна.

– А нам без разницы, – хвастливо возразил Филя, покачивая рыжей кожаной барсеткой. – Говори свои слова.

– Так, думаю, на двадцать кусков потянет, – с сомнением в голосе произнес Бессонов. – «Зеленью».

Они «не обратили внимания» на формулировку. А на сумму живо отреагировали.

– Ты, дед, с какого… сорвался? – возмутился Филя. – Ты че, в натуре?!

– Матерьял твой? – мрачно пробасил Голованов.

– Да побойтесь Бога! Где ж я вам «винтаря»-то возьму! Это ваша забота. А вот работа – моя. Если получится. В первый раз. Попробую.

Ну да, стал бы этот старый хрыч рисковать: попробую, а вдруг не получится!… Все-то он может и ничего не боится. Темнил, темнил и, наконец, видать, поверил, что не случайные посетители у него в гостях, а из тех, кого никакие иные проблемы не колышут. Надо – и подай. Но ведь и торг еще не закончился.

– Да ты чего, дед, охренел совсем? – продолжал нажимать Филя. – Двадцать кусков за какие-то вшивые костыли?!

– Так если дорого, кто ж настаивает? Ступайте себе в металлоремонт. Там завсегда умелец найдется. Может, сообразит…

– Нет, ты, дед, не сечешь, – крутил головой Филя. – Ну десять кусков – куда ни шло.

– Вам работа нужна или фикция? – взорвался наконец и старик. Надоело ему вести бессмысленный торг.

Голованов понял, что тут можно легко переборщить. А настоящая братва хоть счет деньгам и знает, однако же и на жлобство не пойдет. Особенно в важном деле. И он жестом остановил Филю. Тот умолк, как и положено всякой «шестерке», на полуслове. Почтительно и выжидательно уставился на бригадира. А Голованов не торопился, как бы с высоты своего авторитета оценивая ситуацию.

– Забито, – сказал наконец. Он был, разумеется, недоволен, он и не скрывал этого. Но надобность была выше той цены, что запросил мастер. И с этим приходилось считаться. – Аванец чирик, – заявил он Филе. – Привезешь вместе с керогазом. Завтра. И кончай качалово. Принеси ампулу, мы с дедом за ажур раздавим…

Филя бегом принес из джипа бутылку коньяка. У деда нашлись только четыре стакана. Но Филя разлил в два – Голованову и Бессонову. Остальным пить было не положено.

Голованов поднял свой стакан, пронзительно посмотрел на старика и одним махом выпил. Поставил на стол и кивнул с достоинством. Пошел к двери и уже на выходе, чуть обернувшись, махнул ладонью. Пробурчал нечто напоминающее «аля-улю», то есть «пока».

Старик видел, как машины важно вырулили на улицу и медленно и значительно покатили в сторону Егорьевского шоссе, а потом вдруг рванули и сразу исчезли в облаке пыли.

Бессонов вернулся к своему верстаку, где стояла бутылка, слил в нее остаток из своего недопитого стакана и закупорил. Коньяк был действительно хороший, его малыми стопочками надо, а не аршинами, как этот живоглот – в один прием.

Затем он придвинул к себе фотографию собственного изделия и задумался. Было о чем. Много вопросов вызвало у него это неожиданное посещение. И первый, главный: откуда у них оказалась фотография? А второй, не менее, кстати, важный: как же это получилось, что он, старый, стреляный волк, согласился? Ведь тем самым косвенно подтвердил, что имеет отношение к костылям. Что его подвигло? То, что базар произошел очень стремительно? Нагло? Пожалуй, да. Ментовка на такие провокации вряд ли способна, а вот эти люди иначе просто и не умеют.

Ну в конце концов, если вдруг выяснится, что все это – сплошная провокация, у него всегда найдется отмазка: пошутил! Кто ж такие деньги запрашивает! А потом – ну пристали с ножом к горлу, надо было как-то отвязаться, вот и наобещал. А сам, что называется, ни сном ни духом, ни-ни, никакого отношения к оружию! В общем, решил Бессонов, завтра все покажет. Если привезут ствол и аванс выдадут, тогда одно дело. А если…

Все больше зацикливался на этом самом «а если» Виктор Ильич и какой-то холодок ощущал на спине, между лопатками. Он запер мастерскую и перешел в дом. Жена колготилась на кухне, где вовсю гремел телевизор, страдая за очередных мексиканцев. Но и дома не сиделось. Надо было срочно что-то сделать, a вот что, не понимал еще старик. Тяпнуть, что ли, чтоб мысли прояснить? А тревога между тем все нарастала, и скоро он почуял, что ему вовсе уже невмоготу.

Самым простым было снять трубку и позвонить. Но со своего аппарата – через телефонистку на почте – он никогда бы не решился говорить об опасности. Да и номер, по которому придется звонить, светить нельзя ни при каких условиях. Серега в свое время написал на газетном клочке этот номер, велел запомнить и бумажку уничтожить, поскольку звонить по нему можно в исключительных случаях, в смертельно опасных ситуациях. А потом – стереть в памяти. Вот и представился случай… бумажку он не выкинул. И хранилась она у старухи за иконами, не решился Бессонов уничтожить записку, как велел Серега. Знал потому что, что даже самые блеклые чернила крепче самой твердой памяти. А уж ему-то на память было грех жаловаться. Он достал скатанную в трубку бумажку, прочитал цифры, записанные в ней, повторил про себя, закрыв глаза, еще раз, чтобы запомнить, и, кинув бумажку в печку, принялся натягивать старый брезентовый плащ.