Клятва разведчика - Олег Верещагин

18

Налёт — вещь очень опасная, особенно налёт на превосходящего по силам врага. Я это знал, спасибо «АСКу», хотя кое-кто из родителей даже возмущался, что «слишком много времени тратится на военную подготовку — зачем это нужно скаутам?!» Почему-то считают, что скауты нужны, чтобы снимать кошек с деревьев, переводить бабулек через дорогу, восстанавливать монастыри и хором петь песни. Вообще мало кто знает, что Би-Пи в 1899 году призвал добровольцами под ружьё в осаждённом городе Мафекинг, гарнизоном которого командовал, мальчишек, многим из которых ещё не было четырнадцати. Они и воду с патронами на позиции носили, и служили связными, и в разведку ползали, и за ранеными ухаживали… В общем, просто — воевали, как взрослые, вот и всё. Заметьте — англичане, не русские, которые, как многие говорят, «ничьих жизней не ценят». Очевидно, Баден-Пауэлл, в отличие от нынешних горе-лидеров, верил, что на свете есть вещи поважнее жизни… даже для четырнадцатилетнего мальчишки.

Я опять не спал — сидел возле землянки и думал, что сейчас очень стильно было бы покурить самокрутку. Было звёздно-звёздно и довольно холодно для второй половины мая. Канонады не слышно…

Есть ли на свете вещи поважнее жизни? Я попытался проанализировать причины своих поступков. И вдруг понял, что мною движет целый комплекс желаний…

— мне хотелось мстить. Об этом я подумал в первую очередь, но само желание было ещё робким-робким и слабеньким, потому что я понимал — это не моё время, это просто история, данность, то, что было и что не изменить. Но это желание всё-таки имелось. Мстить и за себя — за то, что меня били, что заклеймили номером, что издевались… И за других. Да хотя бы за сожжённую деревню и труп изнасилованной и повешенной девчонки.

— мне стыдно было стоять в стороне. Это желание было определяющим, наверное. Русские чаще всего ярко выраженные индивидуальности, но почти никогда не бывают индивидуалистами. Раз все вокруг — и тем более, все, кто мне лично симпатичен! — делают какое-то дело, то как-то неловко отойти в сторону и начать пить холодную колу под зонтиком.

— мне было интересно. Да-да, как это ни ужасно — именно интересно. Ну с кем ещё такое случится?! Кому ещё доведётся такое пережить?! Интерес был жгучим — с таким вот интересом карабкаются на скалу или идут по болоту; а вот ещё шаг — и… ау?! Нет, стоп, ещё шаг… ещё… И мысль о том, что каждый следующий шаг может стать последним, буквально накачивала кровь адреналином. Ууххх, кла-асс!!! Смешно, но так…

— я хотел проверить себя. Да-да, именно это глупое, хрестоматийное желание, которое сейчас многие отрицают и принимают за пережиток, атавизм. А чего я стою? Вот смогу я завтра сделать так, чтобы вышки не открыли огонь? Смогу я стрелять, бегать, прыгать, реагировать быстрее, чем те, другие, враги?! Когда я думал о том, что кто-то из них может оказаться быстрее, метче, ловчее — мне становилось страшно. Но это был сладковато-затягивающий страх, толкающий проверять себя снова и снова…

Да вот, пожалуй, и всё… но это уже целый комплекс причин. Странно, но среди них не было желания сражаться за Родину. Я не мог воспринимать это государство, как своё. Я вообще не воспринимал тут государства, как такового — вокруг были оккупанты, мы прятались от них в лесу, Москва, Сталин, Красная Армия были далеко и я не думал, что помогаю им одержать победу. Триколор, который я считаю своим флагом, тут скоро поднимет власовская армия предателей. А злобные деды в моём времени размахивают знамёнами, которым тут буквально поклоняются. Хотя бы вот такой пример.

— А ты чего тут сидишь?

Я поднял глаза. Это была Юлька — она шла откуда-то из леса, без пистолет-пулемёта, но на поясе висели финка и маузер. Мне вдруг захотелось спросить, каково ей в одной землянке с четырьмя пацанами, но за такой вопрос можно схлопотать с размаху по морде и в моём времени, а уж тут…

— Не спится, — усмехнулся я. — Ночь перед боем. Всё такое. «Войну и мир» читала?

— Ну читала, — пожала она плечами. Потом подумала и поправилась: — Начала. Мы в школе ещё не проходили, я попробовала сама, но не смогла… — в голосе девчонки послышалось раскаянье в своей тупости. — А ты что, правда читал?

— Ну… читал, — кивнул я. Юлька присела рядом, вытянула ноги.

— И что там про ночь перед боем?

Упс.

Я лихорадочно стал вспоминать мельком прочитанную сцену из этого скучнейшего романа — ну, где Петя Ростов сидит возле телеги и… что «и»? Так и не вспомнив, я пояснил:

— Вообще. Мысли всякие.

— А, — понимающе кивнула она, достала финку и начала строгать палочку, подобрав её из-под ног. — Здорово ты дерёшься. Поучишь?

— Если будем живы — то конечно, — не без юмора ответил я, но Юлька сказанное восприняла совершенно серьёзно:

— Ну, это конечно…

«Стихи, что ли, её почитать?» — подумал я. Вздохнул и сказал:

— Звёзды красивые.

— Красивые… — она кивнула. — А вон Луна… Как ты думаешь, там жизнь есть?

«Есть ли жизнь на Марсе?» — промелькнула у меня ироничная фраза. Я ответил:

— Нет. Там даже воздуха нет.

— А может, они внутри планеты живут, — возразила Юлька. — Как у Уэллса[28]. Ты не читал?

Если честно, я даже не понял, какую книгу она имеет в виду. Но, чтобы не показаться полным пнём, я спросил:

— А ты не читала «Луна — суровая хозяйка»? Хайнлайна, писателя американского?

— Нет, — она покачала головой. — Расскажи?

Естественно, я умолчал, что в данный момент тридцатипятилетний Роберт Энсон Хайнлайн служит на станции морской авиации США в Филадельфии и, кажется, ещё только-только пробует печататься. А уж «Луну…» напишет только ещё через тридцать пять лет… К чему не относящиеся к делу подробности? Главное, что Юльке понравился рассказ — точнее, роман, который я рассказывал. Она ни разу не перебила, а потом, когда я умолк (язык отболтал, честное слово!), сказала с сожалением:

— Нет, я такого не читала…

— Его мало переводили, — нашёл я объяснение. — Я в библиотеке брал… Слушай, смотри, уже скоро светать начнёт!

Ёлки-палки!!! Это было правдой. Пока я рассказывал роман, вокруг посерело, выступили из лесной темноты деревья, поволокся по траве от близких болот. Из штабной землянки вышел Мефодий Алексеевич, постоял, позевал, потом перекрестился (вызвав у меня тихий восторг!), прошёлся туда-сюда, но нас не заметил, да и не стремился, кажется. Вернулся обратно, задёрнул полог… Прошла смена часовых. Юлька с явной неохотой сказала:

— Пошли спать, что ли?

— Иди, я ещё посижу, покурю, — ответил я, и девчонка вытаращилась:

— Ты куришь?!

— Не, это так говорится, — я зевнул, прикрыв рот ладонью. — Иди.

Она ушла в землянку. Я, сам не зная почему, улыбнулся — просто так, в пространство. И увидел Ромку — мальчишка бесшумно вышел из лесной чащи: босиком, в какой-то невообразимой хламиде, с торбой через плечо.

— Доброе утро, — вполне дружелюбно кивнул он мне. — А дядя Мефодий спит?

— Только что выходил, — я кивнул. — Доброе утро. Как дела?

— Сначала командиру, — важно сказал Ромка и, поддёрнув штаны, зашагал к командирской землянке.

«Дам я ему щелбана, — беззлобно подумал я, поднимаясь. — А сейчас — поспать надо хоть немного. Засиделись на завалинке…»

В землянке все спали — даже Юлька успела уснуть. Я присел на нары, разулся. От портянок бы избавиться — ну не привык я к ним. И не привыкну… Или привыкну? Человек ко всему может привыкнуть.

Наверное, ко всему. Или почти ко всему.

Я откинулся на солому и, глядя в потолок, сказал негромко, но отчётливо:

— Спокойной ночи, мама.

19

На станции перекликались гудки. Лёжа в трёхстах метрах от неё, я подумал, что сегодня не слышал канонады, хотя лежал тут с полуночи, когда мы вышли из леса и заняли заранее определённые на плане позиции. За это время по дороге — той самой, которой меня вели под конвоем — проехал только один мотоцикл, без коляски. Связист или ещё кто-то вроде… Но станционная жизнь отличалась оживлённостью. Оставалось только надеяться, что наши люди, с которыми говорил Ромка, не ошиблись и среди эшелонов, которые тут будут под утро, не окажется состава с пехотой. В этом случае нам крантец.

Наверное, все уже заняли позиции и ждут нашего сигнала — выстрелов по часовым на вышках возле склада. «Свою» вышку я видел и так — решётчатая конструкция на фоне неба. Даже часового временами видел наверху. Но попасть сейчас, конечно, не сумел бы… хотя нет, уже и не темно.

На запястье у меня были часы Хокканена. Мефодий Алексеевич сказал, что начинать будем в четыре тридцать. Непривычные стрелки на большом циферблате отсчитывали время — четыре пятнадцать… Ещё пятнадцать минут… Пожевать бы чего-нибудь. Ладно, потом пожуём. Может, продуктами разживёмся… Интересно, зачем немцы собирают на станции взрывчатку? Не для нас же…