Ливонский поход Ивана Грозного. 1570–1582 - Витольд Новодворский

Так удалось Иоанну собрать большую армию, но как и в прошлом году, она представляла собою массу плохо организованную и плохо руководимую: у Иоанна опять-таки не было определенного плана войны[458]. А тут Баторий сумел еще ввести царя в заблуждение своими действиями. Король назначил сборным пунктом для своей армии местечко Чашники, находившееся на перекрестке дорог в Великие Луки и в Смоленск, так что Иоанн не мог сразу узнать, куда враг намерен двинуться, на Смоленск или на Великие Луки. Заготовив продовольствие и амуницию, Баторий отправил артиллерию с венгерской пехотой в Поставы, приказав ей плыть оттуда на судах по Дисне и 3. Двине в Витебск, и затем сам выехал из Вильны 15-го июня через Минск и Борисов в Чашники[459]. Благословил короля в поход сам папа, прислав ему через Павла Уханского в Вильну освященный меч[460]. 8-го июля Баторий прибыл в Щудут, село в пяти милях от местечка Чашников, разместил по окрестным деревням прибывших солдат и сам остановился на некоторое время в Щудуте в ожидании остальных войск.

Тут он собрал военный совет, чтоб обсудить вопрос, на какой пункт неприятельских владений направить вооруженные силы, хотя сам уже давно наметил окончательной целью этого похода Великие Луки[461]. На совещаниях обозначились три мнения: одни советовали идти к Пскову, другие — к Смоленску и третьи — к Великим Лукам[462]. Первое предложение было, по словам Гейденштейна, не отвергнуто, а лишь отложено до более удобного времени, когда будут взяты неприятельские крепости, которые остались бы в тылу наступавшей армии и таким образом являлись бы для нее немаловажной опасностью[463].

Стоявшие за поход под Смоленск указывали на многолюдство и богатство этого города и на то, что с его завоеванием легко подчинится Речи Посполитой вся северская область. Противники приводили в опровержение этого мнения следующие доводы. Во-первых, путь к Смоленску пролегает по областям, которые были сильно опустошены собственными же войсками Речи Посполитой, так что легко может явиться недостаток в продовольствии[464]. Во-вторых, движение к Смоленску отвлечет вооруженные силы слишком далеко от Ливонии, освобождение которой составляет главную цель настоящей войны[465] и откроет неприятелю доступ к Литве, даже к самой Вильне, так как у него с той стороны Двины имеются замки в двадцати каких-нибудь милях от литовской столицы[466]. И в-третьих, нельзя надеяться, что враг ради защиты города, находящегося на окраине его государства, рискнет противопоставить свои силы силам противника[467]. Поход к Великим Лукам имеет гораздо больше выгод. Правда, придется двигаться по местности, покрытой лесами, но зато и прорезанной реками Двиною и Усвячею, по которым с меньшими трудностями можно будет перевозить артиллерию и провиант. К тому же Великие Луки угрожают Ливонии, и король был того мнения, что если он овладеет этим городом, то отрежет врагу сообщение с Ливонией. Затем королю приходило на ум и такое соображение. Великие Луки находятся как бы в предсердии московского государства[468] и являются сильнейшею крепостью, и поэтому можно предполагать, что враг, потеряв надежду заключить мир, для защиты ее устремит сюда все свои силы, и тогда представится случай помериться с ним силами в открытом поле, что было для короля предметом самого горячего желания. Далее, в окрестностях Великих Лук, отличавшихся плодородием и изобиловавших съестными припасами, легко было прокормить и людей, и животных[469]. Затем, Великие Луки представляют удобный пункт, из которого легко производить нападения на какие угодно области неприятеля; помещенный тут отряд войска будет задерживать легко его движения и на Литву по смоленской дороге и на Ливонию по псковской, так как будет находиться в одинаковом расстоянии от этих дорог. Вследствие этого и московский государь стягивает сюда свои войска, ибо он отсюда удобно может нападать на ту область, которая покажется ему для этого наиболее подходящею[470].

Наконец, московские воеводы, присягнувшие королю на подданство, на вопрос его, какая крепость считается в Москве имеющею большее значение, Смоленск или Великие Луки, ответили, что первый славится как место замечательных событий, но последние по своему значению в военном деле ценятся больше[471].

Баторий старался держать в тайне свой план похода на Великие Луки как можно дольше, чтобы неприятель не мог догадаться скоро, какое он изберет направление для своего наступательного движения. Поэтому-то король и приказал своим войскам собираться в Чашниках, так как этот сборный пункт мог вызывать в неприятеле лишь недоумения относительно замыслов Батория: из этого пункта можно было удобно идти под Смоленск и под Великие Луки.

В Чашниках Баторий оставался до тех пор, пока не собрались все отряды его армии. Вместе с тем он выжидал и окончания пятинедельного срока, который был назначен для приезда московских послов.

Этот срок показался Иоанну слишком коротким. Он прислал на Щудут в Чашники своего гонца Феодора Шишмарева известить об этом короля. «В пять недель, — писал Иоанн, — поспети не токмо к тебе, к Стефану королю у Вильно невозможно, и на рубеж к тому сроку поспети не возможно» не только послам, но и гонцу легкому на подводах без своих лошадей. Царь извещал, что послы его прибудут в Смоленск 1-го, на Литовскую границу 6-го и на месте будут 15-го августа. Вместе с тем он выражал желание, в исполнимость которого он сам, должно быть, не верил, — желание, чтобы король принял его послов «у Вильни по прежнему обычаю не ходя в поход ратью к нашим украйнам, занеже нашим послом в походе, в рати мимо Виленское место, мимо прежний обычай, на посольства у тебе быти непригожо», одним словом, желал, чтобы король возвратился назад из похода[472]. Шишмарев явился к Баторию 19-го июля, т. е. в тот день, когда истекал назначенный Баторием пятинедельный срок[473]. Король отвечал, что все эти пересылки имеют в виду одно — оттянуть начало войны. Послы могли бы прибыть вовремя, потому что путь для них сократился вследствие того, что он, король, приблизился к границам московского государства. Он нарочно в ожидании послов подвигался вперед с войском медленно, хотя это было к вреду его под данных и с ущербом для начала военных действий, но теперь, когда войска собраны, откладывать войну трудно. Однако она не помешает ведению переговоров о мире. Он примет послов Иоанна всюду, где бы он, король, ни находился со своими войсками, лишь бы только дело ведено было без всякой хитрости с целью установить мирное христианское житье между ними, государями, и их государствами без ущерба его, короля, славе и без вреда для его государства. Он обещает полную безопасность послам Иоанна и их имуществам согласно первой охранной грамоте, высланной в Москву, каков бы ни был результат переговоров[474].

Иоанн не ограничился посылкой Шишмарева. Вскоре после отъезда этого гонца царь отправил новую грамоту, которую переслать велел смоленскому воеводе князю Даниилу Андреевичу Ногтеву с боярским сыном Легково к Шишмареву, чтобы последний вручил ее Баторию. Иоанна встревожили вести, которые он получил из Литвы. Он узнал, что из Орши приходили в смоленский уезд королевские солдаты, захватили в плен «сторожей детей боярских» в Голювицах, подступали два раза с «приметом» к Озерищам, а теперь, по слухам, идут к Заволочью. Кроме того, ему стало известно, что король выступил в поход из Вильны и пришел в Чашники. Ввиду этого Иоанн так писал Баторию: «И ты б, Стефан король, своего слова не порушил, а того дела добраго, что меж нас почалося не порвал, сам ратью не ходить и с коня сета и воротился в свое, в Виленское место, или где велишь у себе нашим послом быти: и панов радных и воевод на наши украины не посылал, и рать свою воротил, и по границам, по всем местам и в Лиолянской земли заказать велел накрепко; а своих есмо послов к тебе отпустили, и наши послы уж нине, в дорозе, а будут на рубежи и ранее того сроку августа пятого на десять дня»[475].

Иоанн становился уступчивее, в чем он и сам сознавался перед королем, отправляя к нему новую грамоту, в которой писал, что, «смиряясь перед Богом и перед ним, королем, велел к нему своим послам идти»[476]. Но уступчивость эта была формальная, так как касалась только места и времени приема Баторием московских послов, но не затрагивала сути дела: Иоанн ни одним словом не обмолвился о существенных уступках, какие он сделает Баторию, чтоб восстановить мир, а ведь только такими уступками можно было сделать переговоры успешными.

Последнюю грамоту от Иоанна Баторий получил 28-го июля, выехав уже из Чашников. Король дал царю такой же ответ, как и прежде. Между тем новый московский гонец привез Шишмареву письмо, но передать его не мог, так как последний уже выехал из королевского лагеря. Приближенные Батория говорили, что это письмо надо распечатать, но король не согласился на это и возвратил его гонцу нераспечатанным[477].