Возвращение - Анатолий Гончар

— Везёт тебе, паря! — второй раз за день раздалось над ухом у истерзанного болью Андрея, когда его осторожно подняли на руки подоспевшие росские воины. — Ишь как стрелами — то утыкали! Осьмнадцать штук насчитали, так все как одна лишь рядом со смертью прошли! Любят его, видать, боги, коли от такого уберегли! Теперь уж наверняка сто лет жить будет!

— Осторожнее, осторожнее, балаболки! Парень и так едва дышит, а вы вокруг него разговоры разговариваете. Тащите его сюда, на травку тащите! Сейчас мы его, "ёжичка", человеком делать будем! — лекарь вроде бы пытался шутить, а в глазах слёзы стояли.

— В долгу мы пред ним неоплатном! — тихо сказал тысячник, глядя, как ратники осторожно обихаживают раненого.

— Мы пред всеми в долгу неоплаченном, — добавил воевода и, воспользовавшись темнотой сгущающихся сумерек, смахнул с лица ненароком набежавшую слезинку…

Три недели Дубов находился на излечении в войсковом лазарете. Раненых кроме него было много, так что он среди них и затерялся, своего Я не показывал, подвигами не хвастался, так что удивлял лекарей лишь ранами многими да здоровьем дюжим. А вначале четвертой недели, как только на ногах держаться начал, так и вовсе из лазарета утёк. Испросил у сестрички милосердной одежку свойскую, по улице пройтись — прогуляться и сбежал, никому не сказавшись. В войско подался, благо стояло оно недалече, трудами Изенкранцевыми с места не двигаясь. В сотни особые Андрей проситься не стал, понимал, что мало пока здоровьечка, чтобы за прочими на равных угнаться. К своей сотенке прежней, где раньше был, и прибился. А тут как раз Изенкранц, подлостью своей натешившись, в столицу засобирался. А значит, войска росские вновь на врага пойти должны были.

И правда, не успела пыль за повозками вольможными осесться, как приказ отдан был на врага двинуться.

— Давно пора было! — ругая Изенкранца, приговаривали бывалые ратники.

— Ить страшны орки в сражении? — интересовались только что прибывшие из ополчения.

— Так когда ж война-то закончится? — озабоченно вздыхали лазаретные медсестрички.

А ворон войны, не слушая никого, вновь расправлял крылья. Орки, благополучно избежав полной конфузии, пополнили свои ряды и прикупили в западных странах оружие. Крепости подновили родовые, сделав их неприступными, и готовились так, как и надлежит готовиться к встрече противника.

К тому времени, когда россы в поход выдвинулись, ещё малость воды утекло, и воевода раздобыл где-то коняжек тонконогих и отряды летучие создал. Сотню, в которой находился Андрей, отвели на переформирование и тоже на коней посадили. Так и двинулись они дальше, где рысью, где пёхом, где без боя, где мечами булатными себе путь прокладывая. Орки, поспешно покидая свои насиженные места, бежали всё дальше и дальше, оставляя одну малую крепость за другой. Изредка случались тяжёлые стычки, но чаще столкновения не затягивались и, потеряв пару — тройку убитыми, орки кидались врассыпную. Был уже полдень, когда отряд конных ратников приблизился к очередному, вставшему на их пути становищу-крепости.

"Добро пожаловать в ад!" — кровавыми аршинными буквами было начертано на каменной стене, окружавшей это селение, а ворота будто нарочно были широко раскрыты. От налетавших порывов ветра их раскачивало, и тогда они издавали пронзительный, надрывающий душу погребальный скрип. Высланный вперёд разведдозор не заметил ничего подозрительного, и конники, не сбавляя шага, ворвались в центр селения. Внезапно ехавшие бросили взгляд вперёд и остолбенели. Страшная, ужасающая картина открылась их взорам. На широкой, залитой кровью площади, лежали десятки обезображенных кроваво-красных женских тел. Содранная с тел кожа кровавыми ошмётками валялась тут же. Тысячи мух вились над и впрямь царившим здесь адом. Некоторые женщины ещё шевелились. Молодой десятник, по воле случая оказавшийся впереди всех, выхватил из-за спины лук и, не раздумывая, послал стрелу в ближайшее, ещё теплящееся жизнью тело, затем ещё и ещё. Он стрелял до тех пор, пока в его колчане не осталось стрел. Выполнив этот акт милосердия, он сполз с коня, опустился на колени и затаил дыхание, словно умер. Всё застыло в оцепенении. Сотня молча стояла над истерзанными телами женщин, и даже у самых старых, опытных вояк при виде этого ужаса сердца сковывали железные обручи. Да, они уже видели подобные ужасы, но то были истерзанные тела казнённых воинов. Здесь же перед ними лежали ни в чём не повинные женщины.

— Прикройте их чем-нибудь! — приказал бледный, как поганка, сотник. Казалось, ещё чуть-чуть, и его вывернет наизнанку, но он не отворачивал своего взгляда.

— Смотрите! Все смотрите, запоминайте, что они сделали! Запоминайте, чтобы бить этих тварей-нелюдей! Нет, и не может быть к ним жалости… — не успел он досказать, как из окружающих хижин вылетели тонкие длинные стрелы, и сразу несколько воинов почти одновременно рухнули на землю.

— К оружию! — взревел сотник, но упал, сражённый сразу двумя выпущенными почти в упор стрелами.

— Бей нелюдей! — зычный клич, разнесясь над площадью, взлетел ввысь, к белым вершинам гор.

— Руби, поджигай, вперёд! Ура! — казалось, само эхо подхватило зычный клич росского воинства. Запылали первые строения. Несмотря на внезапное нападение, укрытия, защищающие орков от стрел, сражение, ими задуманное, не удалось. Разъярённые россы шли напролом. Они поджигали крыши, прорубали двери и, врываясь в дома, не щадили никого, заваливая пол трупами отчаянно сопротивляющихся врагов. Бой был страшен и скоротечен. Все орки были перебиты до единого. И когда сотня покидала селение, в ней не осталось ни одной живой души, только трупы, которые оплакивало завывание поднимающегося в небо пламени. Из девяноста восьми бойцов в сотне осталось восемьдесят. Тела женщин и погибших ратников были похоронены далеко в лесу, а их могилы тщательно скрыты. Девяносто один орочий труп (и это не считая оставшихся в горящих строениях) со вскрытой брюшиной и по самое горло набитой корнеплодами, был вытащен в лес и оставлен на растерзание диким свиньям.

Тёмный, сумеречный лес, изрезанный многочисленными морщинами бегущих по нему ручейков и речушек, нависал своими кронами над двигающимися по нему ратниками. Преследование поспешно отступающего противника пока закончилось ничем. Казалось бы, вот — вот, ещё немного, но легконогие, привыкшие к дальним переходам орки стремительно ускользали. Вся война ограничивалась скоротечными стычками. Выставив заслон, орки отступали, каждый раз уклоняясь от навязываемого им боя. Уставшие, изголодавшиеся россы, добивая последние припасы, без устали костерили и никак не желающего вступить в схватку противника и своего, не намеренного останавливаться, полутысячника.

Истерзанные тела росских женщин и сожжённое орочье селение осталось далеко позади, но воспламенённая в сердцах ненависть продолжала пылать неугасимым пламенем. На четвёртые сутки командирам, да и простым ратникам стало окончательно ясно, что противник водит их за нос — ряды врага значительно поредели, и теперь вместо трёхсотенного орочьего отряда впереди ратников двигалось не более полусотни легконогих горных орков-гоблинов. Остальные, пользуясь удобными развилками, каменистыми руслами рек, устеленными галькой откосами, по два, по три, по пять разбредались в разные стороны, чтобы вновь встретиться в назначенном месте. Разозлённый неудачей полутысячник, идущий в авангарде ратного воинства, был в ярости. Все его планы, все его надежды настигнуть и одним махом уничтожить уходящего противника рухнули. Тех, кто остался, им было не догнать. Впереди двигались самые лучшие, самые выносливые воины оркского племени. Но надежда блеснула своим светом, как всегда, неожиданно: посланный на догляд разведдозор на закате обнаружил искру малую, вроде как в распадке равнинном мелькнувшую. Отправленные туда лазутчики обнаружили крепость с домами глинобитными, умело спрятанную за деревьями да за увитыми плющом стенами каменными. Всё, как есть, разузнали разведчики и двоих с докладом к командиру отправили. Остальные на месте остались, дальше за врагом приглядывать. Приглядели они вражеских наблюдателей. Приглядели, а под утро и пригладили, да так, что никто не пикнул и тревоги не поднял… Вслед за этим, ещё затемно, полутысяча Урядникова спустилась к крепости.

Заняв позиции вокруг селения, россы не торопились напасть. Уже и утро уступило своё место ослепительному дню. Солнечные лучи, подняв с постелей самых ленивых, высушили оставшиеся от ночного дождя лужи. Оркские женщины молча работали, оркские мужчины, рассевшись небольшими группами в тени фруктовых деревьев, степенно попивали чай и вели неторопливую беседу. На окраине селения непривычно громко закуковала кукушка. Один ку-ку, второй ку-ку, третий ку-ку, и над очумевшим селением пронеслось грозное "Ура!", затренькали тетивы, засвистели стрелы. Две сотни ратников, с разбегу перемахивая через высокие каменные стены, в считанные секунды сломили сопротивление не успевших придти в себя орков. Часть их полегла под стрелами, часть была зарублена, лишь самые шустрые (или трусливые?) успели скрыться и забаррикадироваться в своих домах. Из бойниц, расположенных под самой крышей строений, стали вылетать оркские стрелы. Один из ратников, споткнувшись на ходу о валяющийся вражий труп, повалился на землю, и только это спасло его от просвистевшей над головой смерти. Ещё один, совсем юный, упал на землю, неуклюже пытаясь выдрать стрелу, угодившую в самое сердце. Силы его слабели. Заскорузлые пальцы, скребанув об оперение в последний раз, неподвижно застыли. Голова свесилась набок, а открытые глаза с выражением величайшей несправедливости так и остались, не мигая, смотреть на этот, уже ставший ему далёким, мир. Росские лучники не остались в долгу. Вот мелькнувшую в проёме тень настигла тонкая россланская стрела, и длинный худой орк, вскрикнув, не удержал равновесия и сверзился вниз, на твёрдую, утрамбованную тысячами ног землю. Сражающийся на острие атаки десяток, уже потеряв двоих ранеными и одного убитым, меткими выстрелами снял засевших под крышей противостоявших им лучников, и теперь ратники прочёсывали здания, добивая раненых, разя сопротивляющихся. Шум сражения шёл уже в самом центре селения. Воины головного десятка двигались впереди прочих, изрубили трёх бросившихся им навстречу оркских воинов и, высадив кованую дверь самого большого в селении здания, ворвались в его внутренние помещения и оказались в центре просторного, устеленного цветными коврами и украшенного разноцветными мозаиками зала. В дальнем от входа углу, прикрывая ладонями свои страшненькие лица, стояли десятки оркских женщин.