О языке, достойном человека: учебное пособие - Вера Харченко

«Отчаяние приводит к великим откровениям, и кто не испытал его, тому они не доступны. Вам нужно подняться на новую ступень, чтобы стать выше его. Терпите, уясняйте свое сознание, научайтесь новым мыслям и будьте уверены, что Бог всегда с Вами. Впрочем, я напрасно стараюсь в коротеньком письме подействовать на вас. Так это не делается. Вы сами должны трудиться и спасти себя, – иначе Вас никто не спасет» (письмо Н.Н. Страхова В.В. Розанову от 5 января 1890 г.).

«Однако самое оригинальное у паса – в другом. Опыт одиночества он необычайно сильно соотносит с опытом священного, в котором главное – не “позитивный” контакт с божеством, а именно “негативное” чувство (бого)оставленности: “...состояние самоотрицания предшествует позитивным чувствам”...» (Книжное обозрение, 25 декабря 2000 г.).

«В сознании церковного человека опасливое отношение к соблазнам искусства – явление очень нередкое, не чужд ему и Фудель, когда пишет сыну, начинающему филологу, что он выбрал себе интересную, “но и очень опасную специальность”».

«...поэт ставит эксперименты над собственной жизнью. Ходасевич пишет, что это была страшная, иссушающая погоня за эмоциями. А зачем? Чтобы потом выразить их в своем творчестве. Говоря современным языком, это была стратегия поведения. Это то, что и сейчас в поэзии не изжито и до сих пор калечит судьбы».

«Конецкий же, писатель настоящий, знал, ценой какого эмоционального потрясения дается погружение в человеческую боль и каких усилий стоит иногда одна-единственная фраза». Писатель признается: «Возраст сказывается и в том, что все и все, что и кого я вижу вокруг, мне докучает и меня раздражает. Мне не о ком сказать хорошее от чистого сердца». Воздадим должное этому признанию потому, что начинающий художник слова должен предвидеть, что за работу со словами придется платить «по-черному», не только трудом и неудачами, но и психическими перегрузками.

В чем же дело? Только ли в том, что слова заряжены предыдущим использованием их и мы считываем отпечатки прикосновений к ним чужого духа, чужого страдания? Только ли в том, что отечественная литература создала такие головокружительные высоты в литературном творчестве, что посягать на данное поприще – значит налагать на себя сверхответственность, становиться фанатиком слова. Учтем и наблюдение психологов, что именно правое полушарие, дарующее нам образы, связано с отрицательными переживаниями. «Существенно важные данные для понимания природы эмоций были получены при изучении функциональной асимметрии мозга. В частности, выяснилось, что левое полушарие в большей степени связано с возникновением и поддержанием положительных психических состояний, а правое – с отрицательными психическими состояниями»[39].

Таким образом, мы, филологи, бросаем человека внизу, когда он не умеет нормально говорить, грубит, сквернословит, но мы же бросаем человека и наверху, когда тонкая, талантливая творческая натура благодаря проникновению в языковые слои становится уязвимой, недолговечной, в чем-то трагической натурой. Н.Л. Крушинская в подмосковном виварии проводила эксперимент на крысах. По определенной методе были разграничены умные серенькие брайты и глупые черные даллы, после чего умных и глупых, т.е. соответственно брайтов и даллов, соединяли в одинаковых количествах: 3 и 3, 50 и 50, 10 и 10. И что в итоге? Типичная (не только для крыс) ситуация: лидером всегда становился глупый черный далл. Один только раз победил серенький умница, но уже через три дня его, полуживого, вытащили из клетки и еле откачали. «Что же ум, что с ним?» – задает вопрос Н.Л. Крушинская. «А дело в том – потом мы выяснили и это, – что в популяции устойчивых к стрессам глупых даллов, например 18-балльных, значительно больше, чем таких же по устойчивости умных. Так что мы невольно налетали на них. Просто умных с хорошей эмоциональной устойчивостью куда меньше, чем глупых. <...> Вывод однозначен: ум, конечно, хорош и нужен, однако чтобы животному занять лидирующее положение, ему надо быть устойчивым к стрессам, и это главное».

Забудем о крысах и подумаем о том, что, развивая ребенка, шлифуя его знания, нужно В ОБЪЕМЕ ТЕХ ЖЕ УСИЛИЙ укреплять детскую психику. Позаботимся о себе и о своих любимых заранее: сколько у человека ума, столько должно быть и крепости, той самой крепости, которую можно воспитать словом и через слово. И доказательством реальности такого воспитания могут служить судьбы некоторых людей. Приведем одну вынужденно большую цитату.

«Сейчас часто говорят, что чем сложнее система, тем она устойчивее. Но почему-то не проецируют это положение на человека. А ведь у сложно устроенных людей существует многоуровневая психологическая защита. Нижние уровни дают сбой – активизируются верхние. Особенно это актуально сейчас, когда жизнь так неустойчива, так непредсказуема. Куда денется человек с примитивными интересами и желаниями, если однажды жизнь повернется так, что он больше не сможет их удовлетворять? «Верхушки-то» у него нет!

Хочется еще вспомнить западного психиатра В. Франка. Не с чужих слов узнавший кошмар гитлеровского концлагеря и впоследствии очень много общавшийся с бывшими узниками Дахау и Освенцима, он отмечал, что люди заземленные, с животными интересами погибали в лагере быстрее, чем, казалось бы, хуже приспособленные к жизни альтруисты, мечтатели и священники.

Так что просвещенная душа в наше трудное время не только не рудимент, но – залог выживания» (Книжное обозрение, 12 июня 2000 г. С. 4).

Казалось бы, налицо парадокс: эксперимент черными и серыми крысами продемонстрировал слабость ума, а нацистский эксперимент на выживание – силу ума, духовности, интеллекта. Но парадокса нет. Ум требует веры, ум просит духовности, уму нужен позитив, и тогда мозг защитит тело от самых страшных истязаний. Именно и только слово может снабдить человека всем этим: и духовностью, и верой, и положительными интенциями. Да, филологическая культура, как и любая другая, – это, конечно же, мощный шлагбаум, запрет, не разрешение самому себе сквернословить и дерзить, презирать собеседника и унижать его, грубить и передразнивать, сплетничать и лгать (даже в мелочах). Но сегодня мы подчеркнем и другое. Филологическая культура – это еще и поиск позитивного в языке, это неустанная работа со смыслами для оптимального исполнения всех остальных, весьма многочисленных и куда более важных, нежели филология, жизненных работ.

О ценности позитивного восприятия говорит следующий эксперимент, прокомментированный Владимиром Лефевром. Испытуемым предлагали вынимать из коробки диски размером с пятикопеечную монету с двумя бусинками различного цвета: синим и розовым, красным и оранжевым, золотым и черным и т.д., в одну сторону откладывая диски, которые им понравились, которые они расценивают как красивые, а в другую сторону откладывая то, что не понравилось.

Казалось бы, более субъективного задания трудно даже вообразить. Но вот что интересно. Когда этот незатейливый эксперимент проводился с достаточно большим числом испытуемых, процент положительных решений четко составлял так называемое золотое сечение (0,6...), т.е. на каждые 8 дисков 5 расценивались как красивые, хотя теоретически доля красивых предметов должна была совпадать с долей не понравившихся предметов, т.е. составлять не 0,6..., а 0,5. Положительных решений, однако, всегда было больше. Так мы устроены.

И точно так же должен быть устроен и тот язык, на котором мы говорим.

По идее, зная об эксперименте В. Лефевра, я должна рекомендовать работникам средств массовой информации так собирать материал, чтобы на восемь «квантов» информации не менее пяти было позитивных. Но представим себя журналистом. Писать о хорошем, когда в этот же день случилась беда? Обвинять СМИ в очернительстве жизни да можно ли? Так кому же заняться отражением хорошего в жизни? Может быть, нам, гуманитариям? И книги нужны о достойном поведении, и фильмы, и выступления... Но хорошее – крепкий орешек: как бы не впасть в слащавость, назидания, менторский тон, примитивизм... И тем не менее, как пишет американский социолог и этнограф Маргарет Мид, «над тканью хорошего надо работать».

Положительный потенциал речи (использование высоких слов, ласковых и нежных интонаций, оригинальных метафор, интерес к устаревшим словам, терминам, заимствованиям, желание запомнить и использовать понравившийся образ, понравившуюся цитату) – все это и составляет суть филологической культуры.

Вопрос: Рассуждая об обогащении словаря, в качестве примеров Вы чаще приводили не слова, а высказывания. Значит ли это, что лучше запоминать целые фразы?

Ответ: Как ни странно, но фразу, высказывание, цитату запомнить легче, нежели отдельное слово. Даже если мы запишем новое слово, а из словаря выпишем его толкование, все равно оно будет чужаком для нас. Необходим образец контекстного употребления. По такой готовой модели слово можно тиражировать, запускать в производство собственной речи. Это во-первых. А во-вторых, высказывание, афоризм – это еще и красота свежей мысли. Не захочешь – запомнишь.