Свобода и любовь. Эстонские вариации - Рээт Куду

Но мы жили в квартире Андруса, а не в моей.

Я не могла здесь ничего изменить, не могла переставить никакую мелочь. Андрус был связан какой-то странной клятвой. С рассказа об этой клятве ему бы и начать наши отношения. Но теперь было поздно: Париж далеко, мое таллиннское жилище сдано в наем, а Андрус связан обещанием, что его квартира принадлежит ему так же, как той обольстительной беглянке. Квартира была записана на его имя, не существовало никакого письменного договора, прописки, вида на жительство… Только та клятва на верность, которая для меня была хуже любой официальной бумаги, любого законного постановления. Андрусу хотелось ждать — и он ждал. Такие убийственные всплески благородства были частью его натуры: “та, что ушла, не должна лишаться родины, ее всегда ждет прибежище”… Но мне-то как пережить это благородство? Живя с любимым мужчиной в его квартире, ждать, когда в нее вернется женщина, которая отправилась на поиски легкой и лучшей жизни? Легкой и лучшей любви?

Любить упрямо великодушного, прямолинейного, жесткого, волевого и безрассудного Андруса было в самом деле нелегко. Он влюбил меня в себя, привязал к себе. И теперь выясняется, что в нашей общей квартире у меня нет своего уголка, я всего лишь караульщица. В родном доме я вместе с матерью караулила несуществующих новых хозяев. А в доме Андруса — несуществующую любовь, которая, тем не менее, губила существующую. Напрасно было объяснять ему, что искательнице счастья дом Андруса никогда не напомнит о прежнем счастье. Скорее он напомнит о крушениях и ошибках. Да и что такой даме делать в нашем городке? Она сойдет с ума или доведет до сумасшествия Андруса. Человеку, влюбленному во внешний мир, никогда уже не полюбить нечто земное. Хотя бы наш городок. Или Андруса… Снова влюбиться можно только в новой зарубежной поездке — все равно во что, все равно в кого…

Однажды — этот день я запомню навсегда — я решаюсь протестовать. Протест робок и невнятен. Андрус в недоумении.

— Ты хотела бы оказаться в Париже?! — спрашивает он.

— В Париже? В Париже?! — передразниваю я, пытаясь скрыть причину своего отчаяния, которое Андрус давно уже окрестил патологической ревностью. — Изъясняйся членораздельно!

— Изъясняясь членораздельно, нужно отметить, что Париж — столица Армении. Не так ли? Завтра я привожу покупателя, так что приготовь свои шедевры и не скули! — энергично завершает он и выходит, слишком громко хлопнув входной дверью, словно платежеспособность покупателя зависит от звучности хлопка.

На другой день покупатель и в самом деле является. Точнее, покупательница. Она не супруга писателя, министра или директора банка из бывших сотрудников КГБ, однако носит достаточно звучное имя, произнося которое испытываешь определенное удовольствие. Женщина очаровательна, она прекрасно сохранилась. Меня даже пугает ее шарм и обилие улыбок, ни в одной из которых не участвуют глаза.

— Да купит ли она? — размышляю я про себя. — Лучшие покупательницы — это те милые дамы, которым принесли известность и богатство не их собственные дела, а фамилии, полученные от мужей. Покупая картину, они способны предложить достойную цену, чтобы слегка сбить спесь с собственных мужей.

Я вспоминаю эту мудрость, усвоенную во время поездок, и мне приходится признать, что как личность эта дама намного превосходит своего богатого супруга. Брылястые щеки и водянистый взгляд ее благоверного я помню по телеэкрану, а женщина в самом деле красива. Которая она у него? Вторая? Третья? Давно ли они женаты? Чем новее брак, тем смелее женщина играет толстым кошельком своего государственного мужа, тем выше цену предлагает.

Мы смотрим в глаза друг другу почти как заговорщицы.

Андрус самодовольно посмеивается и, ни разу не взглянув на мои рисунки, удаляется готовить кофе.

Его безразличие меня оскорбляет.

По-моему, несправедливо ценить только мои фантастические рисунки. Но ему нравится, когда картина содержательна. Мои нынешние опыты ему непонятны. Многочасовые усилия нарисовать пальцы — ну и что с того, что это его пальцы!… Или попытки уловить движение… Андрус уже сообщил мне, что для передачи движения есть кино и видео, а я способна на большее.

А если мне ничего другого не хочется?

Я хочу поймать, передать через изображение тела сводящую меня с ума сущность любимого мужчины — через его пальцы, ступни, шею, грудную клетку, бедра — даже через волосы на груди. Андрус в знак протеста не смотрит мои рисунки. Его не интересует анатомия собственных пальцев — если надо, свои руки и ноги он изучит и без моей помощи. В увеличительном стекле моих рисунков он не нуждается. Его не интересует изображение собственных суставов. Как спортсмена его интересует только результат.

— Но твое тело и есть результат твоих усилий, — пытаюсь я объяснять, — результат твоей воли. Когда я смотрю на тебя, я счастлива, что умею рисовать. Это единственная возможность спорить с тобой. Однажды я хочу нарисовать такую картину, которую ты повесишь вместо талисмана — взамен той, что у тебя в машине.

— Тот рисунок я не сниму никогда! — отрезает он.

И теперь гостье решать: кто из нас прав.

— Ах, какие рисунки! — восклицает она. И на ее лице появляется выражение, которое меня потрясает.

— Какая модель! Такого мужчину хочется узнать! — щебечет гостья.

Прежде чем я успеваю осмыслить эти слова, рисунок вырывают из рук женщины. Гневно и в высшей степени невежливо.

Андрус стоит за ее спиной и злобно рычит:

— Эти рисунки я не продам!

— Это рисунки, которые хочу продать я. И продам! — кричу я в ответ. — Квартира твоя, но рисунки-то по крайней мере мои.

— Твои-и-и? — тянет он. Высокомерно, осуждающе, враждебно, издевательски.

Я полна решимости протестовать, но мне неясно, с чего это Андрус так вскинулся. В какой-то миг мне кажется, что все это — дерзкая торговая хитрость. Ворвавшись в комнату, он хотел всего-навсего взвинтить цену.

Женщина берет со стола еще один рисунок и называет цену, заставляющую меня ликовать. Я еще раз радостно вздыхаю и пытаюсь понимающе улыбнуться. Но мои ахи и улыбки напрасны. Андрус не замечает меня. Они оба не замечают меня, они буравят друг друга взглядами.

Затем женщина звонко смеется:

— Никогда бы не подумала, что натура — это вы! Вы… Такой мужчина, вы можете добиться любой женщины, а вместо этого хороните себя в этом захолустье.

— Вы напрасно принимаете меня за жиголо, мадам! — огрызается Андрус.

— Что с тобой? — робко спрашиваю я.

— А ты, маленькая сводня, лучше молчи! — рявкает он в неудержимом гневе.

Возмущенная покупательница медленно поднимается со стула:

— Это неслыханно! Сами приводите меня сюда, показываете рисунки — и сами же оскорбляете. Будьте уверены, эта малярша нигде и никогда не продаст ни одной своей работы! По крайней мере, в Эстонии! Уж у меня-то хватит связей! Не надейтесь, я не прощу вам никогда!

Дама начинает усиленно дышать, и в какой-то миг мне становится боязно, что ей не хватит воздуху и она задохнется.

— Я? Я-то в чем виновата? — растерянно шепчу я. — Я же хотела продать эти листы!

— Хотели? — ядовито скалится дама. — Я никак не могу понять, чего же вы хотели. На ваших картинках даже пальцы Андруса… то есть этого мужчины… выглядят эротично, не говоря уже обо всем остальном. А эти позы?! Признаю, это искусство. Уж я-то разбираюсь. Человек на рисунках божествен, а натурщик груб, невоспитан, глуп. Вот уж точно, у спортсменов весь ум в ногах. Так истолковать мои слова! Жиголо?! Сводня?! Я бы на вашем месте и минуты не потерпела бы такого мужчину рядом с собой, немедленно бы сбежала…

— Посоветуйте лучше вашему мужу заняться спортом! — ядовито вставляет Андрус. — А эстонских жиголо вам еще предстоит воспитать! Прощу прощения, ценительница искусства!

— Ну это уж слишком, — вопит дама. — Это неслыханно! И я должна выслушивать эти оскорбления?! Да, вы со своей дурочкой подходящая пара, она рисует вас в виде Аполлона, а оценить-то не способна! Вы просто не понимаете своих возможностей. Такой необузданный мужчина нашел бы в столице достойных ценительниц. Столица отшлифовала бы вас. Деньги, поездки, успех… А здесь, в глухой провинции, вы можете только позировать. В столице могли бы всё!

На прощание дама бросает на Андруса такой долгий взгляд, что приходит мой черед глотать воздух.

От этого взгляда я словно немею и весь вечер не в силах спорить с Андрусом.

Женщина, оказывается, хотела купить не рисунки, а его самого! С ума я сошла, что ли, предлагая на продажу такие эротические работы?! Обнаженное тело моего возлюбленного! Все мои наброски, рисунки — все немедленно отдаю Андрусу. Пусть делает с ними, что хочет. Хочет — уничтожит, хочет — сохранит. Не хочу я, чтобы мои работы вели его в кровати столичных красоток!