Удушье - Чак Паланик

Гора казалась такой большой, что им придётся идти мимо неё вечно.

Когда мамуля отпустила его, глупый мальчик подобрал трубочку. Протёр от крови краем рубашки и отдал ей.

— Трихлорэтан, — объявила мамуля, протягивая и показывая ему трубочку. — Все мои тщательные исследования показывают, что это лучшее из существующих лекарство против опасных излишков человеческих знаний.

Она запихала трубочку обратно в сумку.

— К примеру, вот эта гора, — сказала она. Взяла глупый подбородок малыша между большим и указательным пальцами, заставив его посмотреть вместе с ней. — Эта большая славная гора. На один мимолётный миг, как мне кажется, у меня получилось её рассмотреть.

Притормозила очередная машина, что-то коричневое и с четырьмя дверями, слишком поздней модели, поэтому мамуля прогнала её, помахав рукой.

В коротком проблеске мамуля видела гору, не думая о лесозаготовках, лыжных курортах и лавинах, о поддержке живой природы, геологии тектонических плит, климатических зонах, пристанище под сенью или местоположении инь-ян. Она видела гору, не обрамлённую языком. Не заключённую в клетку ассоциаций. Она видела её, не глядя сквозь призму всех правдивых вещей, которые она знала про горы. Увиденное в том проблеске было даже не «гора». Это не был природный ресурс. У той вещи не было названия.

— Вот и большая цель, — сказала она. — Найти лекарство от знаний.

От образования. От жизни внутри собственного разума.

Машины проезжали мимо по шоссе, и мамуля с маленьким мальчиком пошли дальше мимо горы, по-прежнему торчавшей на одном месте.

Ещё со времён библейской истории про Адама и Еву, человечество было немножко слишком умнее того, что пошло бы ему на пользу, рассказала мамуля. Ещё со времён как съели то яблоко. Её цель была отыскать если не лекарство, так хоть способ лечения, который вернул бы людям их невинность.

Формальдегид не помогал. И дигиталис не помогал.

Ни одна природная дурь не срабатывала нормально: ни курение мейза — шелухи мускатного или земляного ореха. Ни семена укропа, листья гортензии или латуковый сок.

По ночам мамуля пробиралась с маленьким мальчиком по задним дворам других людей. Она пила пиво, оставленное людьми для улиток и слизней, обгрызала их дурман, паслен и кошачью мяту. Она притискивалась к припаркованным машинам и вынюхивала их бензобаки. Откручивала крышку в газоне и нюхала масло обогревателя.

— Думаю, раз уж Ева смогла втащить нас в эту кашу — то я смогу нас вытащить, — говорила мамуля. — Бог вообще любит видеть энтузиастов.

Притормаживали другие автомобили: машины с семьями, набитые багажом и домашними собаками, но мамуля взмахом руки прогоняла их все.

— Кора головного мозга, мозжечок, — рассказывала она. — Вот где твоя проблема.

Если бы ей только удалось опуститься до использования одного лишь мозгового стебля — она была бы исцелена.

Всё стало бы куда выше печали и радости.

Не бывает рыб, страдающих дикими сменами настроения.

Актинии всегда хорошо проводят время.

Гравий хрустел и осыпался у них под ногами. Проезжающие мимо них машины создавали собственные тёплые порывы ветра.

— Моя цель, — сказала мамуля. — Не упростить себе жизнь.

Сказала:

— Моя цель — упростить себя.

Она рассказала маленькому мальчику, что семена ипомеи не помогают. Она пробовала. Эффект не сохраняется. И листья сладкого картофеля не помогают. Как и златоцвет, экстрагированный из хризантем. Как и нюханье пропана. Как и листья ревеня и азалии.

После проведенной на чужом дворе ночи она оставляла надкушенным почти каждое растение, что после обнаружат люди.

Всякие косметические лекарства, рассказывала она, всякие там нормализаторы настроения и антидепрессанты, — избавляют лишь от симптомов большей проблемы.

Любая зависимость, говорила она, это просто способ лечения той же самой беды. Наркотики, обжорство, алкоголь или секс — просто очередной способ найти покой. Сбежать от того, что мы знаем. От нашего образования. От надкушенного яблока.

Язык, заявляла она, это всего лишь наш способ объяснить и развеять великолепие и величие мира. Разобрать. Рассеять. Она сказала, что люди сроду не могли мириться с тем, как на самом деле прекрасен мир. Как его невозможно объяснить и понять.

Впереди них по шоссе был ресторан с припаркованными вокруг грузовиками, большими по размеру, чем сам ресторан. Некоторые из новых машин, которые отвергла мамуля, стояли тут же. Доносился запах самой разной еды, которую жарили в одном и том же горячем масле. Доносился запах моторов грузовиков, которые работали вхолостую.

— Мы больше не живём в реальном мире, — сказала она. — Мы живём в мире условностей.

Мамуля остановилась и сунула руку в сумочку. Взяла мальчика за плечо и стала, глядя на гору снизу вверх.

— Последний раз одним глазком на реальность, — сказала она. — И пойдём завтракать.

Потом сунула в нос белую трубочку и вдохнула.

Глава 24

Если верить Пэйж Маршалл, моя мама прибыла из Италии уже беременная мной. Это было через год после того случая, когда кто-то вломился в церковь в северной части Италии. Всё это написано в мамином дневнике.

Если верить Пэйж Маршалл.

Моя мама сделала ставку на какой-то новый вид родильной обработки. Ей было почти сорок. Замужем она не была, мужа не хотела, но кто-то пообещал ей чудо.

Тот же самый кто-то был известен как кое-кто, укравший картонную коробку из-под кровати священника. В той коробке были последние бренные мощи одного человека. Кого-то знаменитого.

То была его крайняя плоть.

Это была церковная реликвия, что-то вроде наживки, которой заманивали толпы народу в церкви в средние века. Один из немногих ещё сохранившихся знаменитых пенисов. В 1977 году один американский уролог приобрёл дюймовый сушёный пенис Наполеона Бонапарта за сумму около четырёх тысяч долларов. Футовый пенис Распутина, кажется, лежит где-то в Париже, на вельвете в полированном деревянном ящичке. Двадцатидюймовый монстр Джона Диллинджера вроде бы хранится в бутыли с формальдегидом, в Армейском медицинском центре им. Уолтера Рида.

Если верить Пэйж Маршалл, в мамином дневнике написано, что шести женщинам были предложены эмбрионы, созданные из этого генетического материала. Пять из них так и не были доношены до срока.

Шестой это я. А крайняя плоть была — Иисуса Христа.

Вот такой моя мама была ненормальной. Даже двадцать пять лет назад у неё уже ехала крыша.

Пэйж засмеялась и наклонилась с ниткой чистить зубы следующей старухе.

— Надо отдать твоей матери должное за оригинальность, — добавила она.

Если верить католической церкви, то Иисус объединился со своей крайней плотью при воскресении и вознесении. Если верить истории святой Терезы из Авилы, то когда Иисус явился ей и взял её в невесты, крайнюю плоть он использовал, как обручальное кольцо для неё.

Пэйж выдернула струну между зубов женщины, забрызгав кровью и едой линзы собственных очков в чёрной оправе. Чёрный мозг на её голове покачнулся туда-обратно, когда она пыталась рассмотреть верхний ряд старушечьих зубов.

Она сказала:

— Даже если рассказ твоей матери правда, нет доказательств того, что материал был взят от действительной исторической личности. Скорей уж окажется, что твой отец был каким-нибудь нищим еврейским неизвестно кем.

Старуха в кресле, растягивающая рот вокруг рук доктора Маршалл, закатила глаза и вытаращилась на меня.

А Пэйж Маршалл заявила:

— Теперь ты вроде бы должен спокойно согласиться сотрудничать.

Сотрудничать?

— Согласно моему курсу лечения для твоей матери, — пояснила она.

Убить нерождённого ребёнка. Говорю — даже не будь я им, всё равно, мне кажется, Иисус бы не одобрил.

— Конечно, одобрил бы, — возразила Пэйж. Она выдернула струну, брызнув на меня застрявшим в зубах кусочком. — Разве Бог не пожертвовал собственным сыном, чтобы спасти людей? Разве не в этом вся история?

Вот, снова она — тонкая грань между наукой и садизмом. Между преступлением и жертвой. Между убийством собственного сына и тем, что сделал Авраам с Исааком по Библии.

Старуха убрала лицо прочь от доктора Маршалл, вытолкнув языком струну и кусочки окровавленной пищи изо рта. Посмотрела на меня и сказала своим скрипучим голосом:

— Я тебя знаю.

С автоматизмом чихания, я ответил — «Простите». Простите, что трахал её кота. Простите, что проехал по её клумбам. Простите, что сбил истребитель её мужа. Простите, что смыл её хомячка в унитаз. Потом вздохнул, и спрашиваю у неё:

— Я ничего не забыл?

Пэйж попросила:

— Миссис Цунимитсу, откройте пошире рот.

А миссис Цунимитсу отозвалась:

— Я была с семьёй моего сына, мы ужинали, а ты чуть не подавился до смерти, — говорит. — Мой сын спас тебе жизнь.

Продолжает:

— Я им так гордилась. Он до сих пор рассказывает эту историю людям.