Россия и европейский империализм - Владимир Владимирович Василик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть еще один “наполеоновский след” в трагедии – слова капитана Маржерета: “Puisque le vin est tiré, il faut le boire. – “так как вино откупорено, надо его выпить”, это – любимая поговорка Наполеона, легко узнаваемая современниками Пушкина.
Наконец, это и достаточно исследованная тема «мнения народного» и виртуальности, мнимости как Самозванца, так и Наполеона[175]. В трагедии на пренебрежительные слова Басманова «Да много ль вас, всего-то восемь тысяч», Гаврила Пушкин высказывает важную для пушкинской концепции истории мысль:
Но знаешь ли, чем мы сильны, Басманов?
Не войском, нет, не польскою подмогой
А мнением. Да, мнением народным».
Однако, само народное мнение характеризуется достаточно нелестно:
…безсмысленная чернь
Изменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истины глуха и равнодушна,
А баснями питается она.
Ей нравится безстыдная отвага…
На феномене постоянной удачи, “безстыдной отваги”. постоянной авантюры и держался Наполеон; как только удача отвернулась от него, рухнул его режим. Портрет “ изменчивой, мятежной черни, преданной пустой надежде,” точно соответствует состоянию французского общества времен революции и наполеоновских войн, позднее Лермонтов кинет французам горький, но справедливый упрек:
Как женщина, ему вы изменили,
И, как рабы, вы предали его.
Однако в трагедии есть еще одна тема, связывающая ее с революционным и наполеоновским временем, это – ниспровержение легитимизма и утверждение “популистского”, демократического принципа. Характерен диалог Гаврилы Пушкина и Басманова. Жалкая попытка Пушкина легитимизировать Самозванца проваливается, и тогда он выдвигает совершенно иную аргументацию:
Россия и Литва
Димитрием давно его признали,
Но, впрочем, я за это не стою.
Быть может, он Димитрий настоящий,
Быть может, он и Самозванец. Только
Я ведаю, что рано или поздно
Ему Москву уступит сын Борисов[176].
Тема “мнения”, как мнимости, призрачности, самообмана достаточно освещена исследователями[177]. Для нас важно то, что на место легитимизма выдвигается принцип признания, законность, исходящая сверху, подменяется “мнением» снизу – тем, которое сделало Наполеона первым консулом и императором, а затем вернуло на престол.
Итак, сюжет Наполеон и Лжедимитрий кажется достаточно изученным. Однако, некоторые моменты, на наш взгляд, подлежат дальнейшей разработки. Среди них – сцена «Лес», начинающаяся с разговором над падшим конем, и завершающаяся сном Самозванца.
Самозванец исчезает из трагедии за четыре сцены до ее окончания. Многие исследователи уже заметили один важный момент: Отрепьев появляется из сна и уходит из действия во сне[178]. К их наблюдениям относительно нереальности, виртуальности существования Самозванца необходимо добавить, что в православной традиции сон часто символизирует смерть, это – наиболее благоприятное время для деятельности демонских сил. “Просвети очи мои, Христе Боже, да не когда усну в смерть, да не когда речет враг мой: “Укрепихся на него” – говорится в вечерней молитве. Часто суетность мира и жизни в православной гимнографии сравнивается со сном: “Воистину суета всяческая, житие же сень и соние…”[179]. Подобное понимание не было чуждо Пушкину: в “Медном Всаднике” задается вопрос:
…иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?[180]
В шестой главе “Евгения Онегина” сон ассоциируется со смертью:
Как в страшном, непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно...[181]
Эта ассоциация еще ярче видна в стихотворении “Наполеон”:
Европа гибла; сон могильный
Носился над ее главой.
Итак, сон Самозванца и в начале, и в конце трагедии может быть связан со смертью, суетой, тщетностью. Однако он имеет еще одно значение: Лжедимитрия можно ассоциировать с Наполеоном – ночным гостем, “исчезнувшим, как тень зари” стихотворения “Недвижный страж дремал на царственном пороге”:
То был сей чудный муж, посланник Провиденья,
Свершитель роковой безвестного веленья[182],
Сей всадник, перед кем склонилися цари,
Мятежной вольности наследник и убийца,
“Сей хладный кровопийца,
Сей царь, исчезнувший, как сон, как тень зари.[183]
Отметим, что Самозванца также называют “чудным”.
“Опасен он, сей чудный Самозванец” – говорит Борис Годунов:
По ходу трагедии он воспринимается как “посланник Провиденья”:
“Хранит его, конечно, Провиденье” – слова боярина Пушкина.
Наконец, не случайно изображение Самозванца верхом в сцене “Граница Литовская” и сцена с павшим конем в сцене “Лес”. Самозванец-всадник сопоставим с «Всадником, перед кем смирилися цари», который исчезает «как сон». Однако, у них может быть общий архетип: – четыре апокалиптических всадника (Откр. 6, 2-8), черты которых, по нашему мнению близки к герою стихотворения «Недвижный страж» и сопоставимы с деятельностью Наполеона.
Проведем сравнительный анализ по пунктам
Тема Антихриста представлена в стихотворении «Недвижный страж дремал на царственном пороге» также и сравнением – исчез, как тень зари. Выше мы уже говорили о словах Христа: «Аз есмь звезда светлая и утренняя» (Откр. 22, 16). Однако, не следует забывать, что утренней звездой – Люцифером, или денницей, называется также сатана – в прошлом, блистающий благодатной славой Ангел, а затем носитель вечного мрака, могущий, однако, принять вид «ангела светла», но уже не обладающий подлинным светом, а лишь его виртуальным, обманчивым подобием. Сатана-Люцифер онтологически вполне описуется словами «тень зари». Однако подобное же сравнение применимо и к его слуге Антихристу. И соответственно, параллель между всадником-Наполеоном и всадником Самозванцем в конечном счете выводит нас к теме антихриста.
Что касается образа Самозванца-антихриста, то в трагедии он достаточно очевиден:
В каком-то смысле проблема Самозванца – это вопрос об антихристе. Действительно, если царевич Димитрий принят “в лик ангелов небесных” и стал “великим чудотворцем”[184], и как мученик Христов он является богоносцем и христоносцем[185], то кем становится человек, принявший на себя имя и облик святого? В ряде мест трагедии Самозванец характеризуется как слуга дьявола, или бесовский фантом. Вот что о нем говорит Афанасий Пушкин:
…спасенный ли царевич,
Иль некий дух
