Жизнь ни о чем - Валерий Исхаков

Понятно, что мы воспринимали откровения Натали достаточно по-детски. И совсем по-детски придумали для себя правила соревнования: каждую неделю мы должны были встречаться и рассказывать друг другу о том, что каждому из нас удалось сделать необычного, не такого, как все. Такое деяние мы называли без ложной скромности «подвигом». И тайным голосованием решали, чей «подвиг» круче, кто занял первое место, кто второе и т. д.

Я, помню, однажды обошел всех, когда опубликовал стихи в многотиражке Уральского университета: никто даже не догадывался, что я пишу стихи, а тут публикация, фамилия и даже фото…

Вера нас удивила тем, что тайно окрестилась в церкви…

Андрей… Не помню, чем удивил Андрей, что-то было, наверное, зато страшно поразила всех Нина, когда в девятом классе забеременела от Юрия Михайловича и вышла за него замуж.

Было это в восемьдесят втором году, еще при Брежневе даже, не при Горбачеве. Те еще были времена. А она ведь не сделала из замужества тайну, и всех учителей пригласила на свадьбу, и все ее друзья, кроме меня, были и в загсе, и на банкете в ресторане, и вволю полюбовались на наших педагогов во главе с директором и представителем районо, и на то, как все они старались делать вид, что ничего особенного не происходит.

Не знаю, как это удалось, кажется, папаша у Юрия Михайловича был крупная партийная шишка, но была сверху дана команда шума не поднимать, скандала не устраивать, сделать вид, что ничего не произошло, и дать возможность новобрачной закончить школу и перестать подавать дурной пример остальным учащимся. И, конечно, самое интересное было потом, после свадьбы, когда новобрачная — уже замужняя женщина во взрослом платье, с золотым обручальным кольцом на пальце — как ни в чем не бывало пришла и села за свою парту рядом с Верой. Хотел бы я посмотреть, как весь класс рассматривал, передавая по рядам, Нинины свадебные фотографии и как физичка, тоже беременная, только уже на четвертом месяце, прогуливалась на переменке под руку с Ниной и они сообща обсуждали свое интересное положение…

Но как раз я ничего этого не видел, и не был на свадьбе у Нины, и не голосовал за ее первое место в нашем тайном соревновании. Я слишком занят был тем, что сейчас с некоторой иронией называю своим «подвигом». Зато остальные были единогласны: Нина честно заслужила первое место. Это было куда круче поступка Бори, который незадолго до выпускных экзаменов набил физиономию соседу по даче, получил десять суток и на экзаменах блистал стриженной наголо головой.

Вернемся, однако, к Прекрасной Даме и к ее желанию танцевать. Юрий Михайлович согласился стать партнером Нины, и мы начали готовить номер на четверых, который, забегая вперед, отмечу, имел бешеный успех и был дважды повторен на бис в Новый год, а потом еще на 8 Марта и почти заслонил собой нашу с Ниной обычную программу.

Тренировались мы вечерами, после занятий, тайно, чтобы был сюрприз — и как раз потому, что тайно, договорились тренироваться не в школе, а у меня дома. У меня и музыка была отменная, и комната специально приспособлена для тренировок: мама моя, как я уже говорил, до старости любила бальные танцы и дома зачастую помогала мне осваивать новые па. И Нина тоже часто забегала, чтобы перед соревнованиями бегло припомнить программу. После занятий мы шли провожать женщин: Юрий Михайлович провожал Нину, с которой, как оказалось, жил по соседству, а я — Натали. Это она так просила, чтобы я провожал — под предлогом, что Юрию Михайловичу удобнее не возвращаться потом к себе через весь город по морозу, на самом же деле мы просто договорились еще немного упражняться вдвоем, когда никто не видит.

— Я как-то стесняюсь при Юрии Михайловиче, — говорила мне Натали. — Да и Ниночка меня смущает, она все же слишком хорошо танцует на фоне меня…

Причина была, конечно, не в одном смущении: у меня ей приходилось тренироваться в обычном учительском костюме, сняв только жакет и оставшись в юбке и белой строгой блузке, дома же она могла надеть то самое платье, в котором ей предстояло выступать. Платье было, конечно, не специально для танцев сшито, как Нинины, скажем, костюмы, но максимально приближено к требованиям: черное, шелковое, блестящее, с голой спиной и большим декольте, с разрезом до бедра сбоку. Под такое платье, разумеется, бюстгальтера не наденешь, и даже дома, со мной, Натали его не надевала, чтобы сразу привыкнуть и не смущаться потом. И когда она склонялась передо мной, в вырезе платья, как на блюде, мерцала маленькая, млечно-белая, с нежным розовым соском, грудь.

Тут надо оговориться. Настоящие бальные танцы — это скорее спорт, чем развлечение, они ничего общего не имеют с теми танцами-обжиманцами под томный саксофон на полутемной, а то и вовсе темной площадке, что специально для того и придуманы, чтобы можно было легально прижать даму к себе покрепче. Бальный танец — это бешеный темп, четкий ритм, это движение двух независимых тел по двум отдельным траекториям, и хотя при движении тела время от времени соприкасаются, им (телам) не до объятий и прижиманий, нервная система танцоров просто не успевает отреагировать на эти мимолетные прикосновения, да и не в состоянии она реагировать: все силы, все физические и психические ресурсы подчинены главной задаче — не сбиться с ритма, не перепутать последовательность движений, не допустить ошибки. Конечно, ради Натальи Васильевны мы с Ниной пошли на определенные послабления. Музыка играла медленнее, чем обычно, количество шагов, которые нам приходилось делать в минуту, было намного меньше привычного для нас. Но все же это был настоящий танец, и двигались мы — я с Натальей Васильевной, Нина с Юрием Михайловичем — точно так же, как двигались мы с Ниной во время наших тренировок и выступлений. Словом, на тренировках нам было не до глупостей. И если доводилось мне прижать к себе несколько раз партнершу и ощутить ошеломляющую близость ее тела, то происходило это случайно: когда, например, при очередной попытке исполнить сложное па партнерша пошатнулась, я поддержал ее — не думая, не успевая подумать, как мне ловчее ее поддержать, — и вдруг она оказалась в моих объятиях, отделенная от меня эфемерной преградой тончайшего шелка…

Случайностью можно объяснить и другую оплошность, допущенную Натали. По крайней мере я это тогда воспринял как случайность и сейчас не хочу думать иначе, хотя взрослое, порядком развращенное воображение, подсказывает, что это было проделано ею с расчетом, а я лишь по молодости лет упустил случай, не воспользовался благоприятной возможностью.

Случилось это совсем уже незадолго до Нового года. Мы с Натали тогда выпили немного — очень уж замерзли, мороз был сильнее обычного, и она сразу, еще не переодевшись и не сняв сапог, только сбросив легкую шубку мне на руки, налила нам по рюмке коньяка. Мы выпили, стоя, в кухне, она в сапогах, я с ее шубкой на руке, потом она махнула рукой и налила еще понемногу — мне меньше, чем себе, не хочу развращать учеников, пробормотала еще, помнится, еле слышно, и вышла в коридор. Я выпил, вышел вслед за нею, повесил шубку на крючок, а она присела на табуретку и положила ногу на ногу, чтобы снять сапог. Коньяк придал мне смелости и ухарства. Я встал перед Натали на колени, расстегнул молнию, аккуратно снял сапог, затем другой. Потом, словно это входило в мои обязанности, расстегнул пуговицы на теплом вязаном жакете (пальцы немного дрожали, но она делала вид, что не замечает), помог ей снять его и как-то автоматически, не задумываясь, что я делаю, пошел с жакетом в руках за Натали следом в крохотную ее спальню, где она всегда переодевалась, прежде чем выйти ко мне, и где я до сих пор ни разу не был. Она спокойно шла впереди меня, будто так и надо было. Вошла, включила свет — не верхний, яркий, а маленькое бра над кроватью, и при свете — точнее полусвете крохотной розовой лампочки стала спокойно расстегивать молнию на юбке.

Тусклое освещение, думаю, сыграло свою роль: при ярком свете мое присутствие было бы слишком очевидно и неуместно, тут же я как бы прятался, скрывался в тени, она же, слабо освещенная, не чувствовала публичности своей наготы. К тому же — и это, возможно, даже важнее тусклого освещения мы с ней уже довольно много времени были партнерами, мы привыкли, притерлись друг к другу, хотя и не в такой степени, как мы с Ниной, но все-таки и к тому же и Нина и я, мы оба вместе и по отдельности много рассказывали ей о наших совместных выступлениях, о поездках, о ночевках в чужих городах, в убогих гостиницах и общежитиях, где порой приходилось спать вповалку в одном номере десятерым, не разбирая, где мальчик, а где девочка, а иногда было так холодно, что Нина брала свое одеяло и перебиралась ко мне в койку — вдвоем, тесно прижавшись и накрывшись двумя одеялами вместо одного, было куда теплее…

Словом, Натали достаточно привыкла ко мне уже не как к ученику, а как к партнеру, и не особенно стеснялась. Хотя и не демонстрировала нарочно свою наготу. Привычно, как делала из вечера в вечер, возвращаясь из школы, расстегнула молнию, сняла юбку, сложила аккуратно и повесила на стул поверх жакета. По случаю холодов были на ней, конечно, теплые вязаные колготки поверх обычных чулок, и она сняла их, после чего осталась в тонкой белой блузке, доходившей ей до середины бедер. Не снимая блузки, она подошла к трюмо и, по-прежнему стоя ко мне спиной, стала что-то делать перед зеркалом — как я догадался, она расстегивала лифчик, не снимая блузки, и после ряда ухищрений ей это удалось. Лифчик был небрежно брошен на кровать и, по-прежнему стоя ко мне спиной, Натали стала расчесывать щеткой волосы, покачивая бедрами и напевая негромко нашу обычную, «рабочую» мелодию.