Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе - София Шуазель-Гуфье

Я осмелилась при этом заметить, что если б все люди следовали морали Евангелия, морали столь отрадной, столь доступной каждому, можно было бы, приняв принципы этой божественной книги, обходиться без других законов. Император одобрил мою мысль.

Я бы желала, чтоб короли могли так же, как я, послушать этого государя, чтобы запомнить все его слова и руководствоваться ими в своем поведении. Его Величество перевел разговор на произведения философов XVIII в., Вольтера, Руссо, Дидро, д'Аламбера и др. Из произведений Вольтера я знала только его трагедии, «Генриаду», исторические его сочинения; Руссо я почти не знала. Государь уверял, что философия Руссо менее повредила религии, чем сочинения Вольтера. Многие филантропические идеи этого писателя, по-видимому, нравились государю и подходили к складу его ума. Я также отметила некоторое соответствие между идеями государя о всеобщем мире и сочинением Сен-Пьера. Государь одобрительно отозвался о «Гении Христианства», произведении по справедливости так же знаменитом, как и его автор, о философии Канта, столь глубокой и отвлеченной, что можно считать ее непонятной и непонятой даже самим Кантом.

Среди этой серьезной беседы государь вдруг прервал себя, смеясь. «Не знаю, — сказал он, — что мне вздумалось читать курс морали, беседуя с хорошенькой женщиной. Если б меня слышали, надо мной, наверно, стали бы смеяться». Я поспешила ответить, что я воспользуюсь этим курсом морали и благодаря Его Величеству стану лучше. «Ах! вам этого не надо, вы много лучше нас. Впрочем, — заметил он, — такие разговоры со многими женщинами неуместны; есть такие, которым постоянно нужны сказочки».

Разговор вскоре вновь перешел к Наполеону. Александр, с полным основанием, удивлялся изумительной непредусмотрительности этого великого воина, отважившегося идти в опустошенную страну с шестьюстами тысяч человек, без всякого провианта и жизненных запасов; и последствием этой непредусмотрительности явилось мародерство и неповиновение армии… Наполеон сам говорил лицам, умолявшим его издать армии строгие приказы для прекращения грабежа: «Что же мне делать? Надо же им чем-нибудь жить». «Наполеон думал, — продолжал государь, — что легко поднять русский народ, соблазнив его в разных прокламациях перспективой свободы. Но как было неполитично оскорблять религиозные взгляды русского народа, допустив, чтобы французские войска безнаказанно совершали кощунства в святых местах, освященных религией. При виде оскорблений и расхищений, совершаемых по отношению к предметам их культа, русские сочли за ловушку все сделанные им предложения; и, всегда верные своему Богу и своему государю, вместо того, чтобы бежать навстречу своим мнимым освободителям, они удалились в глубь лесов со своими женами, детьми и скотом; и сами поджигали свои жилища, не переставая тормозить движение неприятельских войск. О, мои бородачи! — с энтузиазмом воскликнул государь, — они много лучше нас! Вот где еще можно найти патриархальные нравы, глубокое уважение к религии, любовь к Богу, полную преданность личности государя!..» Александр стал говорить затем об услугах, оказанных этой кампании евреями, которые подожгли мост, чтобы задержать движение французов. «Они выказали удивительную преданность,» — сказал государь. — «Да, удивительную», — повторила я, думая в эту минуту лишь о совершенных евреями жестокостях. Заметив сейчас же, что восклицание это с моей стороны было более чем наивно, я спохватилась и прибавила: «Судя по себе, Ваше Величество, я не вижу в этом ничего удивительного…»

Император опять заговорил о личности Наполеона, его манерах, небольшом росте и т. д. «Ваше Величество, — сказала я, — весьма редко бывает, чтобы государь соединял в себе все качества». — «Но примеры этому бывают», — сказала г-жа Ф. «О, да, конечно…» — с живостью подхватила я. Тотчас угадав, кого я при этом разумею, государь, краснея, закрыл себе лицо обеими руками и сказал с самой любезной улыбкой: «Пожалуйста, без комплиментов».

На следующий день город собирался дать большой бал по случаю годовщины дня рождения Его Величества, но государь отказался от этой почести и сказал мне по поводу этого отказа, мотивированного столькими причинами: «Я подумал, что в данных обстоятельствах танцы и даже сами звуки музыки не могут быть приятны».

Я поспешила выразить сочувствие столь справедливой мысли.

Прощаясь со мной, государь изволил вновь любезно выразить свое участие ко мне и благоволение. Я проводила государя до передней, где его ждал любимый его кучер Илья, который напился чаю с моим лакеем и горничными, в то время как, по моему приказанию, другие слуги смотрели за лошадьми государя. Кучер остался очень доволен проведенным вечером, который был даже весьма шумен, так как долгий, громкий смех доносился до гостиной, где я сидела с государем, который, по счастью, не обратил на это внимания. Илья уверил моих людей, что он расскажет об их дружеском приеме своему господину, которому, сказал он, это, наверно, доставит удовольствие. Слуга этот своим прекрасным характером вполне заслуживал безграничную привязанность к нему императора. Мне рассказали о нем трогательный эпизод.

Государь имел обыкновение ездить по улицам Петербурга в дрожках или зимой в санях, запряженных в одиночку. Лошадью правил Илья. Однажды, когда государь объезжал город, Илья повез его в грязную, плохо застроенную улицу. «Зачем ты везешь меня в этот квартал?» — спросил государь. Илья тотчас повернул назад. Тем не менее в другой раз он опять повез государя в то же место. Государь, очень удивленный, сказал: «Ты не без причины все возишь меня на эту улицу?» Принужденный отвечать, Илья сказал: «Если Ваше Величество дозволит, я отвечу, когда мы проедем подальше». Государь согласился. Подъехав к одной хижине, Илья остановился. «Ваше Величество, — сказал он, — вот жилище вдовы моего прежнего хозяина, который уступил меня Вашему Величеству». Государь ничего не ответил; но, вернувшись во дворец, он дал честному Илье денег для передачи прежней хозяйке, с обеспечением ей пенсии на остаток ее дней. Муж этой дамы потерял все состояние оставил ее в нищете[8].

Он повез его из Таганрога в Петербург и, несмотря на сильный холод и свои преклонные годы, спал все ночи на колеснице, везшей драгоценные останки государя.

ГЛАВА ХII

Праздник в честь Александра. Варварская почесть, отвергнутая государем

В годовщину рождения императора Александра государю представлялись разные лица. Немногие оставшиеся в Вильне представители литовской аристократии зашли ко мне из замка. Господа эти были еще под впечатлением величественного обращения императора Александра и его речи.