Ангел Экстерминатус - Грэм Макнилл

— Брат! — позвал Пертурабо и быстро осмотрел верхние ярусы Талиакрона в поисках снайпера.

Прокрутив в уме момент выстрела, он проанализировал траекторию пули и триангуляцией получил точку, из которой стреляли. Там никого не было, что, впрочем, и неудивительно: любой уважающий себя снайпер должен был давно уже скрыться.

Раздался грохот шагов, и Железный Круг сомкнулся, заключив своего хозяина в несокрушимое кольцо. Роботы приняли боевую стойку и подняли щиты, так что оба примарха оказались в тени, которую отбрасывала эта стальная стена. На правом виске Фулгрима виднелось аккуратное входное отверстие раны, но выходного отверстия не было. Снаряд, выпущенный из оружия неведомого убийцы, все еще оставался в черепе примарха.

— Фулгрим, скажи что-нибудь.

— Брат… — Из-за ручейков крови, стекавших по его лицу, глаза Фулгрима казались черными как оникс.

— Я здесь.

— Только представь, — прошептал он. — Теперь ты сможешь сказать, что был там…

— О чем ты?

— Ты был там, когда убили Фулгрима.

— Не смеши меня, — возмутился Пертурабо. — Это пустяки. Мы оба получали куда более серьезные ранения.

— Боюсь, что ты ошибаешься, брат, — ответил Фулгрим и схватил его за руку, словно собирался прощаться.

Кровь продолжала течь по лицу Фулгрима, и Пертурабо подумал, что всего этого просто не может быть. Даже организм легионера уже справился бы с кровотечением, а уж физиология примарха должна была остановить кровь практически мгновенно. Неужели Император зашел так далеко, что решился использовать ассасина с отравленным оружием? От мысли о столь подлом приеме ярость Пертурабо раскалилась до яркости сверхновой. Только трус будет искать другой способ расправиться с врагом, кроме честного поединка, а предположение о том, что его собственный генетический отец мог задействовать тайных убийц, пятнало все воспоминания о нем.

Роботы с грохотом зашевелились: их молоты с визгом накапливали энергию, искусственные мышцы гудели от нарастающего напряжения. Кто-то приближался, и стражники готовились уничтожить его.

Фулгрим едва заметно пошевелился и произнес:

— Это Фабий. Он мой апотекарий…

— Пропустить, — скомандовал Пертурабо, и Железный Круг расступился, открывая проход для сгорбленной фигуры в доспехе Детей Императора.

Фабий с первого взгляда не понравился Пертурабо: у него были впалые щеки, косматые волосы, а глаза смотрели так пристально, словно апотекарий прикидывал, какого размера гроб подойдет примарху. Доспех сидел на нем кое-как и больше напоминал панцирь погибшего существа, в котором теперь гнездился паразит, убивший его старого владельца. За плечами Фабия виднелось некое механическое приспособление, похожее на паука. Он склонился над своим раненым примархом, и Пертурабо уловил омерзительную смесь запахов, исходивших от апотекария: бальзамирующая жидкость, неизвестные ядовитые химикаты и вонь застарелой крови, которая напоминала о скотобойне и не поддавалась никаким дезинфицирующим веществам.

Без сомнения, этот воин уже был сверхчеловеком, но и на руках, и на голове под жидкими волосами у него виднелось столько хирургических шрамов, что Пертурабо показалось, будто апотекарий решил на этом не останавливаться. Может быть, гротескные создания в карнавалии Фулгрима — тоже его работа?

— Повелитель! — воскликнул Фабий, осматривая рану, из которой текла ярко-красная, насыщенная кислородом кровь. — Вот что, должно быть, Сыны Хоруса пережили на Давине. Хуже этого мне ничего испытывать не доводилось.

— Заткнись и лечи его, — приказал Пертурабо. Мелодраматичность казалась ему неуместной, сравнение с Магистром войны — раздражало.

— Фабий, — сказал Фулгрим. — Я чувствую его у себя в голове.

— Что это было за оружие? — спросил апотекарий у Пертурабо.

— Не знаю, но для болт-снаряда входное отверстие слишком маленькое, а для лазерного оружия — слишком большое повреждение тканей. Рискну предположить, что стреляли сплошным снарядом из какой-то винтовки.

Кивнув, Фабий обернулся к Фулгриму, и пришедший в движение нартециум скрыл, что именно он делает. Пертурабо собирался уже покинуть защитный Железный Круг и пойти выяснить, что происходит снаружи Талиакрона, но он не доверял апотекарию и не хотел оставлять брата с ним наедине. Что-то в этом человеке подсказывало, что в его обществе опасность вскоре будет грозить любому: чужая плоть казалась ему привлекательным холстом, на котором хирург может писать бросающие вызов природе картины.

По другую сторону сомкнутых щитов бурлила разъяренная и испуганная толпа зрителей. Их страх нарастал: они видели, как упал Фениксиец, и с каждой секундой домыслы о его судьбе, порожденные неведением, становились все более фантастическими. В последний раз окинув Фабия подозрительным взглядом, Пертурабо вышел из-под защиты телохранителей.

Оказалось, что кузнецы войны из Трезубца уже ждут его. Они кружили по периметру, установленному механическими стражами, словно быки-гроксы, оберегающие телящуюся самку. Рядом стояли и Дети Императора — так коршуны следят за стадом, когда от него отобьется самый слабый. Воины Фулгрима держались с предельным напряжением: им не терпелось узнать, что с их примархом, но они не хотели вызвать гнев Железных Воинов и стражей Пертурабо.

Вперед выступил воин в богато украшенном доспехе катафракта, увешанном гирляндами костей и с кусками кожи, натянутыми на пластины брони. Лицо воина изуродовали страшные ожоги, которые до конца так и не зажили — в том числе из-за неправильного лечения. Мутные белесые глаза с неестественно яркими розовыми сосудами сочились вязкой жидкостью, и эти «слезы» стекали по неровностям шрамов.

— Кто ты? — спросил Пертурабо.

— Юлий Кесорон, первый капитан. Фениксиец…?

— Он жив. Примарха не может убить какой-то жалкий бандит с ружьем, который толком не умеет стрелять.

— Позвольте нам его увидеть, — попросил Кесорон и уже двинулся к своему примарху, когда Пертурабо положил руку ему на грудь:

— Не вынуждай меня применять силу.

— Но он наш примарх, — запротестовал воин.

— А еще он мой брат, — отрезал Пертурабо.

Белесые глаза Кесорона быстро осмотрели самые верхние ярусы Талиакрона, но невозможно было понять, о чем воин думает.

— Вот она, хваленая предусмотрительность Железных Воинов, — сказал он наконец, и Пертурабо захотелось разбить ему голову Сокрушителем наковален за такое высокомерие. — Этого не должно было случиться.

— Не должно было, — согласился Пертурабо, сдерживая гнев. — И не случилось бы, не возжелай Фулгрим театрального представления. В этом случае даже воины Вальдора не смогли бы защитить его.

Кесорон уже собрался возразить, но Пертурабо не дал ему сказать:

— Пока ты ничем не можешь помочь своему примарху. Займись лучше тем, кто совершил покушение: выследи его и убей.

— Охота уже началась, — ответил Кесорон. — У одиночки, решившегося на такую гнусность, нет никаких шансов. Он не уйдет и на полкилометра от здания, как его схватят.

— А если нет?

— Даже если каким-то чудом он скроется от поисковых отрядов, с планеты он выбраться не сможет и никак не обойдет корабли на орбите.

Пертурабо обдумал это предположение и обнаружил в нем слабые места.

— Я бы согласился, если бы у вашего флота было хоть какое-то подобие боевого построения.

В ответ на это Кесорон ощетинился и сжал кулаки, что не ускользнуло от внимания Пертурабо.

— Хочешь умереть, человечек? Или, присягнув Хорусу, легион моего брата разом и одичал, и поглупел?

— Хорусу мы не присягали, — рявкнул Кесорон.

Пертурабо был потрясен, но не стал задавать дальнейших вопросов, вместо этого отметив про себя возможные последствия этого признания.

— Тогда учти вот что, Юлий Кесорон, первый капитан. Это моя планета и мой театр, ты же — просто досадная помеха. Еще раз подвернешься под руку, и я действительно тебя убью.

Кесорон отошел назад с виноватым видом, хотя при этом казалось, что угроза смерти вызвала в нем приятное возбуждение.

Не обращая больше на него внимание, Пертурабо вновь оглядел верхние ряды амфитеатра и остановился взглядом на том месте, откуда стрелял ассасин. Хорошая позиция, все основные входы и выходы легко просматриваются. Много тени, обеспечивающей маскировку, и удобный путь отхода в глубине здания. Для снайпера, кем бы он ни был, лучше места не найти.

Внезапно Пертурабо понял, что ненавидит Талиакрон. Теперь величие театра посрамлено, и своей изначальной цели он не послужит. Очередное творение Пертурабо, задуманное как произведение искусства, было изуродовано теми, кого он когда-то любил. Неужели все, что он создает ради красоты, обречено, едва родившись?