Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

В один из этих горячих дней погиб Иван Конев — помпотех 2-й батареи и полный тезка нашего командующего фронтом. Чудесный парень, не чета нашему Корженкову.

Три наших СУ-152, целый день наступавшие на пятки отходящего противника, под вечер застряли перед железнодорожной [108] насыпью, которую держал под контролем «Тигр». Он удобно устроился в отдалении на возвышенности и открывал убийственный прицельный огонь с дистанции 1000—1500 метров, как только в секторе его наблюдения появлялось что-нибудь, достойное его внимания. Словом, прижал.

Тогда Конев, человек энергичный и не робкого десятка, рассердился. Его просто бесила безнаказанная наглость «Тигра», и, кроме того, действия экипажей наших самоходок показались ему не очень уверенными. «Разве так надо? Дай-ка я сам...» — С этими словами помпотех (он, наверное, раньше воевал водителем) высадил из машины своей батареи водителя Полянского и сел за рычаги. Под прикрытием насыпи Конев с помощью наблюдателя развернул самоходку орудием в том направлении, где «пасся», время от времени меняя позицию, «Тигр». Орудие заранее зарядили бронебойным и с заведенным двигателем стали выжидать момента, когда вражеский танк разрядит свою пушку по какой-нибудь цели. Для этого другая самоходка начала проявлять «активность», ползая вдоль насыпи и показывая немцам из-за нее то конец орудийного ствола, то самый верх башни. В «Тигре» не выдержали. Выстрел грянул — машина Конева ринулась на откос и почти вылезла на полотно. Однако «Тигр» опередил выстрелом (много значит унитарный патрон!) нашу самоходную установку, вздыбившуюся над насыпью. Снаряд попал в маску, левее ствола. Машина, так и не успев принять горизонтального положения, сползла задом под откос.

Все, кроме Конева, вылезли из люков. Помпотех остался сидеть за рычагами, упершись толстым налобником танкошлема в триплекс. Его окликнули, но ответа не последовало. Заглянули в люк. Болванка не влетела внутрь башни — она застряла в лобовой броне. Головка снаряда даже выставилась немного из броневого листа в полуметре над склонившейся головой водителя. Экипаж, оглушенный ударом по броне, с трудом вытащил Конева наружу: помпотех был человек крупный и тяжелый и по-прежнему не подавал признаков жизни.

Как раз в эту минуту, «хромая», приползла моя машина. С Конева стянули комбинезон, сняли шлем и гимнастерку, но на обнаженном до пояса теле не нашли ни единой царапины. Ни врача, ни санинструктора среди нас не было. Стали растирать Ивану грудь, делать искусственное дыхание — ничего не помогает. Все подавленно замолчали... Тут наводчик из экипажа [109] Полянского, растерянно вертевший в руках шлем помпотеха, случайно обратил внимание на небольшую дырочку в плотной материи с наружной стороны шлема. Дырочка оказалась сквозной. Кто-то поерошил густые волосы Ивана и обнаружил на темени крошечную запекшуюся ранку...

Здесь же, за насыпью, слегка ранило вне машины водителя Русских. Ребята считают его «сачком» и говорят, что он дешево отделался. Но почему везет вот таким?

Наступила темнота, и в нашей низине, да и наверху, в поле, почти ничего нельзя стало различить. Можно было, пользуясь ночным временем, просто уйти из этой ловушки, но мы решили наказать ставший нам поперек горла танк, который и теперь продолжал бить на звук мотора. На фоне безлунного темно-синего неба, как смутная тень, как призрачное видение, возникнет вдруг черный расплывчатый силуэт, полыхнет ярко-оранжевой ослепительной вспышкой — и тотчас исчезнет, сольется с чернотой поля, подвинувшись вниз по склону высоты. Болванка с противным коротким свистом пронесется над невысокой насыпью, кажется, над самой твоей головой. Из наших машин могут действовать три. Первая часть нашего плана — занять огневые позиции. Это делаем по примеру погибшего Конева: одна из машин бегает с нашей стороны насыпи, то и дело резко увеличивая обороты, так что в густой, могучий рев шестисотсильного дизеля врывается пронзительный визг пробуксовывающего вентилятора, а две другие на возможно малом газу, стараясь не выдать себя искрами из выхлопных патрубков, по одной ползут от насыпи, удаляясь друг от друга, в сторону деревни, хаты которой едва белеют позади нас, на бугре. Отъехать самоходкам необходимо на такое расстояние, чтобы насыпь не мешала стрелять по черному полю. Ночная охота началась. Поднявшись по склону на высоту насыпи, обе машины выключили двигатели. Теперь все экипажи начнут слушать «Тигра». Шума работающего бензинового двигателя, который установлен на немецких танках, не расслышишь, когда наш двигатель работает даже на холостом ходу. Издеваясь над нашей «глухотой», «Тигр» попросту будет играть с нами в «кошки-мышки», оставаясь неуслышанным, а ты не будешь знать, где сверкнет его выстрел и откуда ждать очередной болванки.

Но вот условный сигнал по рации: «Перепелка! Спать пора!» Это значит, что отвлекающая машина (эту роль отвели [110] нашей СУ) должна заглушить двигатель, чтобы те две наверху могли засечь на слух фашистский танк. И мы тоже напряженно вслушиваемся, открыв люки, кроме командира, который держит связь по радио с другими экипажами, и лежащего на насыпи наблюдателя из машины с неполным экипажем. Всем хочется отплатить за Ивана Конева.

— Нет, не спится, — раздается в наушниках Кузнецова зевающий голос, и я снова начинаю вовсю реветь и рычать мотором, пока наши наверху производят грубую наводку, разворачивая самоходки в том направлении, откуда донеслось приглушенное расстоянием жужжание «тигриного» двигателя.

«Тигру» достаточно довернуть башню, чтобы поймать нас в прицел, а самоходке приходится крутиться всем корпусом. У нас раздельное заряжание — у них унитарный патрон и полуавтоматика. Но наших машин три, и одного попадания бронебойным снарядом из нашей пушки достаточно для уничтожения любого танка. Кроме того, немцы сейчас видят не больше, чем мы, то есть ничего.

В соответствии со сложившейся обстановкой продолжаем проводить свой план. Нашей машине задача: спровоцировать «Тигра» на выстрел, а двум другим, ожидающим наготове, — успеть ударить по вспышке. Наше орудие тоже заряжено, и по всему виду Петрова, прильнувшего к прицелу, чувствуется, как не терпится нашему наводчику влепить снаряд в лоб фашисту.

Погазовав на месте, моя самоходка начинает взбираться кормой вперед на бугор, выделывая зигзаги и добросовестно рассыпая снопы красноватых искр, чтобы из «Тигра» могли заметить. Ждать долго не пришлось — сверкнул огонь на конце орудийного ствола немецкого танка и на мгновение выхватил из чернильной тьмы, разлившейся над полем, очертания угловатой массивной башни, а секундой-двумя позже сердито рявкнули почти в один голос, во всю мочь своих шестидюймовых глоток, две самоходки, и две зеленовато-синие трассы прошили темноту. Петров задержался с выстрелом, так как целился на ходу и к тому же по памяти: слишком неверный ориентир — мгновенная вспышка выстрела в непроглядной черноте огромного поля. Все три самоходки быстро сменили свои позиции, оставаясь, однако, выше уровня насыпи, готовые в любой момент продолжить дуэль.

В танк, по-видимому, мы не попали, но и повторять свой прием нам больше не пришлось: бронированный зануда, получив [111] такое грозное предупреждение, не отвечая, уполз в ночь. Командир немецкого танка не стал рисковать своей головой и машиной, тем более что свою задачу «Тигр» выполнил, заставив нас топтаться на месте целых четыре часа...

— Выпалили в белый свет как в копеечку! — в сердцах подытожил Петров, не любивший тратить снаряды зря. — И почему на случай ночных стрельб не придумают для нас какого-нибудь осветительного снаряда? Есть же у фрица и «фонарь» для летчиков, и осветительные ракеты для пехоты...

Ночь прошла в движении, и рассвет догнал нас на марше. Днем в каком-то селе, из которого перед самым нашим приходом удрали немцы, не успев даже поджечь крестьянских хат, все, кто только мог ходить, высыпали на широкую улицу встречать нас, натащили яблок, слив, арбузов. А ведь остановилась колонна лишь затем, чтобы узнать, по какой дороге отступили фашисты. Пока комбат расспрашивал жителей, женщины и дети, особенно вездесущие мальчишки, совали в руки и карманы самоходчиков, проталкивали в смотровые люки или клали на крылья и забрасывали на башни машин свои нехитрые гостинцы, весело крича и перебивая друг друга. Поднялась настоящая веселая суматоха. Оставив шлемофон на сиденье, вылезаю, как и другие, размять ноги, а главное — порадоваться на счастливые лица и сияющие глаза людей, окруживших наши машины. Из кучки женщин торопливым семенящим шагом выходит старушка в черном платье и черном платке, замирает на минуту, приглядываясь, и вдруг с плачем обнимает меня:

— Сыну... сынку Васылю.

Горло ее перехватывают сильные спазмы, и она то молча припадает головой к моей груди, смачивая комбинезон слезами, то жадно всматривается в лицо мое, прерывисто шепча: