Газета Завтра 337 (20 2000) - Газета Завтра Газета

— Но эта особинка для Вас уже стала характерным приемом, который Вы использовали, начиная с повести "Хлеб — имя существительное", потом в любимой Шолоховым и Закруткиным "Карюхе", и, завершая романом "Драчуны", в котором Вы даже клички собак сохранили. Не случайно талантливый критик Михаил Лобанов, в ставшей взрывной для эпохи застоя статье "Освобождение", метко охарактеризовал Вас как писателя "именно увиденной, пережитой действительности" и добавлял, что именно это "и придает убедительность его картинам". Вы не опасались, что документальность вызовет резкое неприятие тех, кто иначе видит произошедшие события?

— Да, об этом меня предупреждал Юрий Бондарев, когда узнал о моем замысле: "Ты хлебнешь горюшка со своими невыдуманными героями. Обязательно отыщутся, которые будут не согласны с описываемым тобой. И не так это было. И не так говорил такой-то..." Конечно, я заколебался. Мне было бы проще оперировать придуманными именами, опираясь на конкретные события. Свободнее было бы. Может быть, даже художественнее получилось бы. И вот в минуты сомнений меня уколола в сердце такая мысль: те люди, о которых я пишу, ведь они были действительными людьми, это их обжигало в военном пекле сначала между Доном и Волгой, а потом в Сталинграде; это их, конкретных и родных, крестили в кровавой купели непридуманных. Справедливо ли, что о них не узнают! Если Бог продлил мои дни, сделал меня литератором, то для чего-то существенного. Я должен рассказать правду. Ведь я видел, кто был ранен, а кто погиб из моих товарищей, как погиб, где похоронен. Я помню эти вырытые ямки в степи, эти воронки от бомб, в которых мы хоронили своих фронтовых друзей. Кто, кроме меня, может рассказать об этом?

— Но ведь настоящая правда может быть суровой для детей и внуков конкретных людей?

— Этой правды незачем стыдиться потомкам моих товарищей. Только в одном случае я изменил фамилию: командира минометной роты, в которой я был политруком. Он сбежал в горячую пору сражений в медсанбат, а потом ухитрился попасть — минометчик — в интендантскую академию в Ташкенте. И не потому, что я пожалел его.

— Из этических соображений?

— Я изменил фамилию потому, что он был жив. Даже прислал мне из Одессы письмо. Он представлял себя везде как участника Сталинградской битвы. Дети его гордились своим отцом. Как же я могу лишить их такого счастья? Я пощадил их.

— И были отклики на роман?

— Как только вышла первая часть, я получил письмо... теперь уже из-за границы от одной женщины: "Дорогой Михаил Николаевич! У меня на фронт ушли трое братьев, и все они погибли. Куда бы мы ни писали, никакого ответа. Мама уже умерла — она долго ждала сыновей. Не было бы таких политруков, как Вы, я бы не узнала о своих братьях-героях". А еще одна женщина узнала о судьбе своего отца. Мы с этим Иваном дружили. Он погиб на моих глазах. Я догадался упасть, а он — не стал. Пулеметная очередь из самолета прочертила огненную строку по его телу. Он мне показывал фотографию жены и двухлетней дочки. Это был 42-й год...

— Я понимаю этот роман Ваш как нравственный долг перед теми, кто не дожил до Победы. Но, судя по тому, что на Вашем столе лежит общая тетрадь, Вы уже пишете что-то новое.

— Это роман, над которым я сейчас работаю.

— И можете обозначить тему?

— Могу. Многое изменилось не только в нашей стране за прошедшее десятилетие, но и за границей. Раньше мы были для них освободителями, а теперь стали оккупантами. Так и называется мой будущий роман "Оккупанты". Правда, я подзаголовком сузил регион действия, обозначив тему как "Венская рапсодия. Оккупанты в Австрии". Работа уже началась. В романе будет много и смешного, и драматического, в частности, о трагедии любви русского и немки. Впервые я расскажу о том, как меня чуть не арестовали...

— И это будет тоже документальное произведение?

— Да, видишь план его! (раскрывает тетрадь. — А.П. ) И здесь не будет ни одного вымышленного имени. Наумов будет называться Наумовым. А началом у меня будет фрагмент эпилога из "Моего Сталинграда" — он будет очень кстати этаким мостиком из одного романа в другой.

— В итоге у Вас получается цикл романов о войне?

— Да, целый цикл. Но это будет уже последней книгой — итог войны. Я надеюсь ее написать, тем более что журнал "Москва" уже объявил о ее публикации.

— Недавно "Историческая газета" по просьбе ветеранов опубликовала знаменитый приказ № 227 о мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной Армии и запрещении самовольного отхода с боевых позиций. Об этом приказе писали в демократических изданиях, как о репрессивном, жестоком. Но читая его, я пришел в шок от той обнаженной правды, которая была в этом официальном документе, подписанном народным комиссаром обороны И. Сталиным. Это было откровенное обращение к советским воинам — без эмоций — о тяжелейшем положении Советского Союза. Это был призыв к решительным действиям по защите Родины. В нем были даны жесткие рекомендации о том, что надо делать: "Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу?" Но больше всего меня поразило вот это: "Территория Советского государства — это не пустыня, а люди — рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети. Территория, которую захватил и стремится захватить враг, — это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжающие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более семидесяти миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас уже нет преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит, загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину".

Все ужас произошедшего в том, что тогда, когда Сталин открыл воинам истину настоящего положения на фронтах, была надежда мощными усилиями народа вернуть все это назад. Но ведь сегодня не только перечисленное Сталиным ушло, без войны, вопреки воле народов, которые не хотели разрушения Советского Союза: референдум это доказал. Я тоскую не о советско-партийной империи, но об утраченных возможностях, о разумных идеях братства и справедливости. И еще: нам все время говорили о сталинских заградительных отрядах, но из этого приказа стало ясно, что первыми применили их немцы осенью 1941 года, чтобы поднять дисциплину в своих войсках, и это им удалось, а Сталин посчитал разумным перенять это для предупреждения трусости в своей армии. Как вы, молодые бойцы, тогда восприняли этот приказ от 28 июля 1942 г.?

— Да, на такую горькую правду мог тогда отважиться только один человек. Я об этом писал в первой части "Моего Сталинграда", показываю реакцию солдат и офицеров на приказ № 227. Дело в том, что этот приказ был спа-си-тель-ным. Все перевернулось в наших душах, все буквально. Он пронял насквозь всех нас — от рядового до командующего фронтом. Только тогда мы поняли, что уже действительно лучше умереть, чем отступать назад. У нас всем было выдано по две противотанковые гранаты, всем без исключения. И мы спасли тогда Сталинград. Мы спасли Победу. И спасли мир.

— А помнит ли хоть кто-нибудь об этом за границей?

— Все-таки вспоминают. В 1993 году меня пригласили, после того как был опубликован в "Роман-газете" "Мой Сталинград", во Францию на празднование годовщины разгрома фашистов под Сталинградом. Я был на станции метро, которая так и называется "Сталинград", был в школе с тем же именем. До этого я был в Бельгии и Голландии. И там в столицах этих стран лучшие улицы названы в честь Сталинграда. Для них имя Сталина — символ сокрушения фашизма. Мне говорили, что там, на Волге, вы спасли не только себя, но и нас здесь. После разгрома под Сталинградом немцы стали заискивать перед ними. Вот что такое Сталинград!

— Я хочу Вам напомнить слова де Голля, которые он произнес после опубликования хрущевского доклада и последующей антисталинской пропаганды. Он был в полном недоумении: "Честно говоря, непонятно, почему вы так поступили со Сталиным, умаляете его заслуги, отрицаете его роль. Это, по-моему, был выдающийся человек, и он много сделал для общей победы, для возвышения России". Неплохо бы вывесить эти справедливые слова, как лозунг на улицах: уважайте свою историю, не топчите своих героев!