Роксолана Великолепная. Жизнь в гареме (сборник) - Марина Дяченко

— А во-вторых?

— Во-вторых потому, что я только как служанка послушная…

Опять удивился Сулейман этой странной беседе:

— Во-первых, ты и как служанка не совсем послушная!

— А во-вторых? — уже раскованнее спросила девушка.

— Во-вторых — говори ты в-третьих, потому что не закончила.

— Закончу! — тряхнула она своим золотыми волосами. — Поэтому в-третьих я думаю, что только тогда можно отдаться мужчине, когда его любишь…

Растерялся немного султан.

— Значит, тебе нужно понравиться? — спросил немного насмешливо.

— Да, — ответила наивно.

— А ты знаешь, что я за такие слова я мог бы взять тебя силой в свой гарем как рабыню?

— И имел бы только рабыню… — спокойно ответила Настя.

— Понимаю. А как женщина ты хотела бы, чтобы твоей воле подчинялись все мои палаты. Правда?

— Нет, — ответила искренне как ребенок. — Не только палаты, но и вся твоя земля! — и вызывающе тряхнула своим золотом.

Сулейман был удивлен сверх меры. Тень жесткости совсем исчезла с его уст… Подошел к окну, вглядываясь в ясную ночь.

— Я задал тебе много вопросов… Спроси меня, о чем хочешь… — Повернулся к ней.

Настенька внимательно посмотрела на него — не глумится ли. Нет. Спросила серьезно:

— Почему у тебя покрасневшие глаза?

И снова был поражен султан.

— Потому дел было много… Но так спрашивала только одна женщина — моя мать, когда я был мальчиком… — Тихо сказал. — Какой подарок ты хочешь? Жемчуга, рубины? Что хочешь?

— Позволь мне читать книги… Люблю поэзию, особенно персидскую. Омара Хайяма всего. Он такой радостный…

— Ты знаешь персидский язык?

— И арабский тоже. Хуже, чем турецкий, но понимаю…

— Этого не может быть… — снова удивился Сулейман.

— Учитель Абдуллах давал мне читать и твои стихи… Они у тебя такие грустные. Меня это поразило… Видимо, ты очень одинокий…

Это окончательно ошеломило Сулеймана. Оцепенел. Неожиданно схватил ее за плечи и начал целовать со всей жаждой молодости. Защищалась изо всех сил. В борьбе с ней увидел молодой Сулейман серебряный крестик на ее груди, который держала она одной рукой, как если бы это был ее спасение.

И этот крестик действительно защитил Настю от первого взрыва султанской страсти. Встал Сулейман, снял свой золотой султанский сигнет (символ власти), положил на шелковую подушку со словами:

— Я снял свой сигнет, хотя это вопреки обычаям. Сними и ты свой крест.

Но Настя, хотя и была уставшая, покачала головой — нет, и готова была защищаться дальше.

И снова подошел Сулейман к окну, вглядываясь в звездное небо, а потом сказал тихо, не оборачиваясь:

— Ты самая удивительная женщина из всех, что я знал… Кто ты, откуда, как тебя зовут?

Настя смотрела на высокую фигуру Сулеймана с благосклонностью. Понравился он ей. Ответила, будто бы тихо пела:

— Я с Украины. В школе невольниц меня звали Хюррем, а здесь твой славный сын называет меня Роксолана… Отец мой священник православный. Твои татары вывезли меня силой из дома, в день венчания. И продали меня как невольницу…

— Ты была уже женой другого? — обернулся Сулейман.

— Нет, — ответила спокойно. — В день венчания вывезли меня.

— Как звали твоего жениха?

— Степан.

— Он красивый?

— Да.

— Красивее меня?

Настя промолчала. Султан немного нахмурился:

— Думаешь о нем?

— Да… — с достоинством ответила девушка. — Как и о матери, и об отце. Не знаю даже, живы ли они… Снятся каждую ночь… Ты этого не поймешь. Ты повелитель в своей стране, а я рабыня на чужбине…

Сулейман внимательно посмотрел на Роксолану — и, может, впервые в этой наложнице увидел не женщину, существо для наслаждений, а человека.

— Можешь идти…

Бесконечные коридоры гарема. Впереди молча шел Хассан. У смущенной Насти было впечатление, будто бы весь гарем не спал этой ночью… Раз за разом будто случайно отодвигались занавесы комнат и будуаров по обеим сторонам коридоров и выглядывали из них любопытные лица невольниц, одалисок… Ощущала на себе взгляды их удивленных глаз — то полных любопытства и зависти, то неприкрытой ненависти. Чувствовала раздражение в каждом своим нерве. Не знала, как идти, что делать с собственными руками, как держать голову. Шла, как между двумя рядами огней и розог. Едва сдерживала слезы.

Когда подходила к своей комнате — выглянула Махидевран, презрительно улыбнувшись. Настя поклонилась ей по-прежнему, как раньше, хотела остановиться, но Хассан шел вперед, и она последовала за ним. Хотела было войти в свою комнатку для рабынь, но Хассан покачал головой и направился дальше. Наконец открыл дверь…

Настя вошла — и чуть не утратила равновесия. Помещение было огромное, светлое, украшенное ценными коврами. Служанки и евнухи, находившиеся в нем, низко ей поклонились. Поклонился и Хассан перед растерянной девушкой:

— Благословенно пусть будет имя твое, Роксолана Хюррем, и пусть Аллах принесет через тебя добро и ласку свою в вельможный Дом Падишаха! Это твои слуги. Если эти комнаты тебе не понравятся, о, Хюррем, можешь взять другие.

— Эти комнаты превосходны… — ответила Настя и посмотрела в окно. Там уже светало и слышалось щебетанье ранних птиц в садах сераля.

— Спасибо за первое доброе слово, Хюррем, — сказал довольный, дал знак евнухам и слугам — все вышли, кроме двух невольниц. Они засуетились и принесли своей госпоже ночную одежду. Хотели надеть, но Настя отправила их, стала осматривать свои владения. Была здесь и купальня, и гардеробная с прекрасными флаконами дорогих духов.

Фаворитка гарема и ее слуги. Художник Шарль Амадей Филипп Ван Лоо

Чего там только не было! На маленьких столиках из черного дерева стояли благовония из Индостана, прекрасные масла и многое другое, чего Настя никогда не видела.

Настя села на ковер. Засыпая и шепча молитву она не выпускала из руки серебряный крестик.

Такой же крест возвышался на куполе церквушки в далеком Рогатине…

А было ли на самом деле: яблоневые сады, поля пшеницы, тихая река Липа, аисты над ней, и постаревшие отец с матерью во дворе дома. Прощались они со Степаном, собранным в дальнюю дорогу. Помогали ему зашить золотые монеты в пояс… Снаряжали телеги… Низко кланялись, благословляли, слезы проливали… Смотрели вслед ее суженому…

Часы на столе султана пересыпали без устали золотой песок. Ахмед-паша сидел на шелковой подушке перед Падишахом, который нервозно ходил по комнате. Наконец, немного успокоился.

— Мое сердце пленила христианская невольница необыкновенной красоты и ума. — Сказал. — Как высший хранитель Корана не хочу переступать святых заветов его и силой брать ее.