Герои в красных галстуках (сборник) - Валентин Столяров

— Это где наши танкисты с «тигров» да «пантер» шкуры обдирали?!

Да… Только то было в степи по левую сторону от Прохоровки, а наше Сагайдачное — по правую, километрах в двенадцати… В конце сорок второго пришел немец и к нам. Бабы, ребятишки — все, кто оставался в селе, попрятались. Мы со старшей сестрой в кладовку забрались. Слышим, загудело, заурчало. Потом из автоматов застрочили. Просто так — по стеклам… Эти ушли — появились другие и давай по хлевам да погребам: «курка, яйко, млеко…» Обчистили, хуже саранчи… Как-то пригнали пленных. Я у окошка сидел…

— Ты чего, Алеша?

— Тише… Гудит?!

— Да нет вроде. Может, почудилось?.. Постой, постой…

— Они — бомбардировщики или штурмовики. Фрицевские!.. Держитесь, товарищ лейтенант, тут скоро свернуть можно. В кустах схороним машину, переждем.

ЗИС-5, тяжело перевалившись через глубокую колею, скрылся в тени редких деревьев. Они выскочили из кабины и, пригибаясь, отбежали несколько шагов, когда все окрест заполнил резкий, зловещий свист.

Содрогнулась земля, больно ударил по барабанным перепонкам тяжелый взрыв. И еще… еще… Каждый раз все ближе.

Но вот гул самолетов стал удаляться.

— Пронесло вроде…

Лейтенант, стряхивая мучнистую пыль с новенькой гимнастерки, чуть удивленно и уважительно произнес:

— Видно, приходилось под бомбежкой бывать.

— Ничего, я везучий. Так меня, старший сержант Литвинов окрестил.

— А на передовой боязно?

— Было боязно… На той неделе под Верхопеньем. Пока бой шел, снаряды на предельной скорости подвозили — ничего. А когда стихло, ушли наши вперед. Вылез я из кабины, глянул кругом, а села-то нет. Нет Верхопенья — только головешки черные дымят.

Алешка внезапно умолкает, сбрасывает газ — машина еле ползет. В наступившей тишине отчетливо слышится нарастающий гул моторов.

— Опять тяжелые… Теперь уже не свернешь — мел кругом, аж слепит. Держитесь, товарищ лейтенант. В лоб атаковать будут. Надо проскочить прямо под ними — не успеют прицельно бросить…

ЗИС, тяжело подскакивая на ухабах, оставляя за собой столб пыли, понесся по дороге. Самолеты грохотали уже над головой. Снова — леденящий кровь свист. Грузовик крепко тряхнуло.

— Молодец, Алеша! Ну и молодчина! — азартно и совсем по-мальчишечьи выкрикнул лейтенант.

— Сейчас развернутся. Фриц не фриц будет, если в погоню не кинется.

Надсадный, настигающий рев и пронзительный свист.

— Мимо, мимо!.. Целы-невредимы!

«Мессершмитты» сделали еще круг, но свиста бомб не последовало, только зло застучали пулеметные очереди.

Алешка, красный от возбуждения, крутнув баранку, озорно подмигнул соседу:

— Живем, товарищ лейтенант. Теперь одна забота, чтоб мешки с пшеном не прожгло, а то рассыплю по дороге, и кулеш со свинцовой крупой окажется…

Лейтенант, ломая спички, старался раскурить папиросу.

— Покури, — предложил он наконец Алешке и тут же спохватился: — Да, совсем забыл…

Сколько их было, встреч, на фронтовых дорогах…

Память не сохранила ни имени, ни фамилии лейтенанта. Хотя, прощаясь у Обояни, он вручил Алешке наспех нацарапанный карандашом на картонке от папиросной коробки адрес: звал к себе домой, где у него — «самая заботливая на свете мама…»

Прошло всего несколько недель, и Алешка Борзых стал водителем в дивизионе истребителей танков. Шли упорные бои за Витебск. Под проливным огнем в самое пекло боя подвозил Алешка орудие, ловко с ходу разворачивал, и оно прямой наводкой расстреливало бронированных «пантер» и «тигров». Не раз в критическую минуту приходилось ему становиться и подносчиком снарядов, и вторым номером у заряжающего.

В Витебск их 204-я стрелковая дивизия вошла первой и с того дня стала именоваться Витебской. Орденами и медалями наградили особо отличившихся воинов дивизии. Среди них и юного бойца Алешу Борзых.

Перед строем дивизиона по всем правилам воинского устава получал он первую в своей жизни награду — медаль «За боевые заслуги».

И дорога, чистенькая, вымощенная камушек к камушку щебнем, и ровные с зацветшей зеленой водой дренажные канавы по ее сторонам, и бор сосновый вековой, не тронутый войной, — все настраивало на такой странный, давно позабытый мирный лад.

Вдруг захотелось выключить мотор, оторвать усталые руки от ребристой баранки, выпрыгнуть на дорогу и, перескочив через канаву, кинуться в чащобу. Отыскать куст малины или заросли черники и кидать в рот пригоршни пахучих ягод, и валяться под соснами на горячих от солнца полянах, подставляя лицо ласковым лучам. И слушать, слушать тишину — удивительную, исцеляющую…

Вдали тяжело ухнуло и, будто речная гладь, упруго заколебалась земля. Ухнуло еще раз. И еще, еще. Это под Шяуляем — перешли в наступление части дивизии. Туда и торопится с боеприпасами и продовольствием их колонна.

Алешка оглядывается — от последнего поворота его отделяет уже с полкилометра, а второй машины все еще не видно.

«Ничего, нагонят. Уж если…» — Додумать он не успевает. До слуха доносится непонятное стрекотание. Алешка сбавляет газ, вслушивается — треск уже отчетливей.

Впереди — развилка. «Студебеккер» притормаживает. И тут же из-за темно-зеленой стены сосен на развилку вылетает и, повернув, мчит навстречу мотоцикл с черно-белыми крестами.

Алешкина растерянность длилась не больше секунды. В следующую он рванул ручку тормоза и, схватив винтовку (она всегда лежала рядом на сиденье), кинулся на дорогу, загородил ее, выставив вперед оружие.

Немец проехал еще несколько метров. И Алешка, готовясь нажать на спусковой крючок, закричал отчаянно громко:

— Стой! Стой!.. Хальт!

Мотоцикл замер. Немец, будто игрушка-дергунчик, вскинул разом обе руки. Алешкины пальцы впились в винтовку.

«Стрелять или не стрелять?.. Сколько их еще там? Двое, трое — если разведка, а если целая колонна — с бронетранспортерами или даже танками? А у нас на все девять машин — шесть винтовок да два автомата… Может, выстрелить и поскорей развернуть машину предупредить товарищей?».

Алешка напряженно прислушивается — нет, кроме далеких взрывов, ничего не слышно. Немец делает какое-то еле приметное движение, и Алешка снова наводит на него винтовку, взмахами ствола показывает: слезай. И тот, не опуская рук и не сводя глаз со странного маленького русского, что-то быстро-быстро лопочет и соскакивает с седла на дорогу.

Ну вот наконец и свои. Выскочили из кабин, окружили мотоцикл и пленного. Кто-то выхватил из коляски автомат, кто-то сдернул с немца каску со словами: «Теперь уж спасать голову ни к чему…» — и умолкли. Алешка, как и все, с удивлением смотрел на взъерошенные, неправдоподобно рыжие волосы мотоциклиста.

— Ну, брат Алексей, и фрица ты заарканил — не простого, огненного…

Незамысловатую шутку эту товарищи скоро припомнили вновь — пленный оказался не простой птицей, его затребовали в штаб дивизии. А на Алешкиной гимнастерке рядом с первой появилась вторая серебристая медаль со скрещенными винтовкой и клинком.

В 1945 году к ним прибавилась третья — «За взятие Кенигсберга». Позади остались десятки освобожденных городов, впереди начиналась Германия. Там, под Штеттином, Алешку и его старших боевых друзей ждала ликующая, пьянящая, как сама весна того незабываемого года, весть о Победе.

Алексей Стефанович Борзых сейчас живет и работает на родной Белгородщине, в поселке Скородное.

П. Грабор

Сын полка

орка проснулся от грохота и гула. Где-то за окном пронзительно выла сирена воздушной тревоги. Мать схватила его за руку и потащила в погреб, где уже укрылись три Жоркиных брата и сестренка. Не успели глаза приглядеться к темноте, как послышался крик соседки:

— Денисьева, твой дом горит!..

Жорка стремглав выскочил из подвала и увидел, как из-под кровли струйками пробивался дым. «Зажигалка попала», — промелькнуло в голове. Забежав в сарай и схватив брезентовые рукавицы отца, Жорка кинулся к водосточной трубе.

— Витька, айда за мной! — на ходу крикнул он брату-близнецу и полез вверх. Витька поспешил за ним.

Ребята быстро вскарабкались на крышу и распахнули чердачную дверь. Едкий дым и появившиеся язычки пламени преградили им дорогу. Пока Витька боролся с огнем, засыпая его песком, Жорка ловко схватил одну, потом другую маленькую зажигательную бомбу и выбросил их наружу. Потом поспешил на помощь брату. Вскоре им удалось ликвидировать пожар. Взлохмаченные и перепачканные сажей, ребята победителями спустились вниз, где их ждала испуганная мать.

— Вы что, сгореть захотели? — запричитала она.

— Не бойся, мама, — ответил Жорка. — Это совсем не страшно…

Когда фронт приблизился к городу настолько, что со стороны Дона стали явственно слышны орудийные выстрелы, по улице Орджоникидзе, мимо Жоркиного дома, к Чернавскому мосту потянулись вереницы беженцев и отступающие части. И, глядя на них, Жорка вспоминал отца, который в первый день войны ушел добровольно на фронт и, судя по письмам, сражался где-то под Ленинградом. Жорка и другие ребята выходили из дому и поили уставших от июльской жары воинов. Чем еще они могли помочь им? Так продолжалось несколько дней. А однажды, когда Жорка и Витька вышли на улицу, их встретила пустынная мостовая и какая-то гнетущая тишина. Лишь гарь от пожаров окутывала город. Казалось, все вокруг вымерло.