Лекции по патрологии I—IV века - Н. И. Сагарда

Господствующий у протестантских церковных историков взгляд на задачи и постановку изучения древнецерковной литературы

Ввиду живого интереса, который в настоящее время проявляется к литературным памятникам первых веков христианства, для науки, имеющей дело, согласно ее наименованию, с той именно частью древнехристианской литературы, которая называется патристической, открываются, по–видимому, самые широкие перспективы и прочно обоснованные надежды на дальнейшее успешное развитие. Однако несмотря на то, что литературное наследие древнейших отцов Церкви и церковных писателей более и более выдвигается на первый план богословской научной работы, в настоящее время приходится особенно подчеркнуть тот факт, что среди западных протестантских ученых, которым теперь преимущественно принадлежит поле научного исследования в области древнехристианской литературы, обнаруживается прямо отрицательное отношение к патрологической науке: ею или явно пренебрегают, или совершенно отказывают ей в праве на существование. Основанием для такого отношения на первых порах служили многочисленные и весьма серьезные недочеты в прежних патристических курсах, недостатки в понимании и приложении исторического метода, пренебрежение к литературной стороне рассматриваемых произведений и т. д. Указывали на отсутствие в патрологической науке не только собственного и ясно выраженного принципа, но даже твердо установленного понятия, почему находили, что она решительно не достигает своей цели. Можно ли резче выразить приговор над всеми патриотическими курсами, чем как это сделано Franz Overbeck'oM: «Кто перед рядом фолиантов отцов Церкви, — говорит он, — спросит себя, что это собственно за литература и как она возникла, тот, во всяком случае, напрасно обратится за ответом к общеупотребительным в настоящее время учебникам по патристике»[130]. Поэтому уже почти полвека тому назад ставили задачей устранить неясность, окутывающую эту ветвь академического преподавания, и решали вопрос, можно ли из обломков старой рухнувшей патристики и богатого наличного старого и нового патрологического материала восстановить новое научное здание, стоящее на собственном фундаменте, или же весь он может быть обращен в качестве материала для особенного здания, являющегося уже составной частью других богословских дисциплин[131]. На Западе тогда этот вопрос решали в благоприятном для патристической науки смысле, хотя вместе с тем предъявлены были настойчивые требования относительно существенных реформ в ее постановке[132].

В настоящее время на Западе вопрос о патристической науке с точки зрения суждений о недостатках в постановке ее и о невозможности для нее при этих условиях достигнуть своей цели переведен на принципиальную почву, и представители новейшего направления в протестантской церковно–истори–ческой науке отказывают патрологии в праве на существование потому, что будто ее идея — ложная, основания — бессодержательны. Она основывается на заимствованном из догматики понятии «отца Церкви» и этим понятием якобы так связана, что может быть не историей, а только каталогом, так как вместе с понятием «отца Церкви» она получает и готовый список тех произведений, которые она должна рассматривать и изучать[133]. На могиле патрологии должна расцвести история древнехристианской литературы, которая осветит всю письменность древнего христианства с чисто литературно–исторической точки зрения; в этой истории нет места для оценки богословского и церковного значения писателей[134].

Если бы построяемая таким образом история древнехристианской литературы не ставила своей задачей непременно стать на место патрологии и расцветать на ее могиле, то обе науки — патрология и история древнехристианской литературы, не исключая одна другую, могли бы взаимно дополнять друг друга: как выяснится далее, патрология и история древнехристианской литературы исследуют в существенном один и тот же материал; поэтому в сообщении фактов, в определении того, что действительно восходит к древнейшим временам Церкви христианской, в твердой установке того, что тот или другой писатель действительно написал, открывается широкое–поле для общей и мирной работы, а освещение одного и того же материала с различных точек зрения исключало бы односторонность в изучении. Правда, к замене истории древнецерковной литературы историей древнехристианской литературы в XIX в. привели рационалистические положения; но из этого еще не следует, что история древнехристианской литературы по своему понятию непременно должна основываться на рационалистических предположениях или что она несоединима с положительными христианскими воззрениями; следовательно, со стороны патрологии вполне возможно мирное сожительство с историей древнехристианской литературы. Напротив, рационализм самым существом своим побуждается отрицать у истории древнецерковной литературы право на существование, потому что она самым наименованием своим указывает на лежащие в ее основе положительные христиански–церковные начала. И в действительности, отрицание самой идеи, из которой развивается патрологическая наука, прямо и ясно показывает, что в основе этого отношения лежат именно воззрения и предположения новейшего рационалистического протестантизма с его отрицательным отношением к самой идее Церкви и к историческому осуществлению ее на самых первых порах существования христианства. Кафолическая Церковь, по уверениям этой школы, образовалась только почти к концу II в. и явилась как конечный результат жаркой борьбы совершенно противоположных сил; само собой понятно, что она — чисто человеческое учреждение. Но раз отрицается идея Церкви, естественно не может быть и никакой церковной литературы, а есть только вообще христианская литература. Отсюда понятен и взгляд на «отцов Церкви»: они были носителями и представителями только личных воззрений, которые, в зависимостиот изменчивых отношений и обстоятельств времени, также были изменчивы. Определенной веры, о которой они могли бы свидетельствовать, совершенно не было, так как церковная вера, которая, несмотря на внешнее развитие, постоянно была бы и оставалась существенно той же, по этому воззрению есть совершенно неисторическая фикция. Отсюда и выражения «церковная литература», «патристическая литература» не могут быть ничем иным, как только именем без содержания. Различие между «церковным» и «нецерковным», «православным» и «еретическим» будто бы лишено всякого внутреннего оправдания, всякого фактического и исторического обоснования, так как то, что сегодня еще считалось церковным, завтра может быть запятнано Церковью в качестве еретического.

Естественно, что с этой точки зрения в писаниях отцов не находят единства учения[135]. При таких принципах, положенных в основание изучения древнехристианской литературы, которые при этом признаются единственно возможными и допустимыми, у патристической науки отнимается всякая почва.

Научно-церковная точка зрения на предмет

Contra negantem principia поп est disputandum [с отрицающим принципы не спорят]. В изложенном сейчас взгляде мы, очевидно, видим перед собой конечный результат глубокого духовного разрыва, в XVI в. разделившего западный христианский и научный мир в частности на два противоположных лагеря, которые, представив собой два существенно различных понимания христианства, более и более удаляются друг от друга и, исходя из различных основных точек зрения, стремятся к различным целям. И в основу уничтожения старой патрологической науки и замены ее историей древнехристианской литературы полагается не историческое исследование в собственном смысле, а философские и богословские предположения, с точки зрения которых бросается свет и на исторические факты. Возражения против такого рода принципиальных воззрений завели бы нас слишком далеко от нашей науки; почему в противоположность им мы ограничимся простым указанием на исповедуемые нами принципы и прежде всего на основное учение положительной веры о Божественном происхождений Церкви и на те общепринятые конечные выводы изысканий положительной исторической науки, которыми убедительно устанавливается, что уже в конце первого века эта Церковь выступает организованным целым: она является в это время с определенным церковным управлением и церковной дисциплиной, с праздничными временами и постами, с литургией, если и не письменной, то однако определенной в своих главных частях, с собранием канонических писаний; это — во внешнем проявлении ее жизни. Во внутренней жизни ее отличает чистота, глубина и определенность основного христианского учения, твердость исповедания, ясность и уверенность в отношениях к окружающему. Церковь от начала обладала определенной суммой спасительных истин, полученных от Божественного Основателя, и сохранила их верно и без искажений. С другой стороны, для православного богослова не представляется ничего предосудительного и ненаучного в том, что в основание дисциплины полагается понятие «отца Церкви», заимствованное не столько из догматики, сколько из самой жизни древней Церкви, тем более что православная богословская наука не преувеличивает значения творений отцов и чужда злоупотреблений их авторитетом. Признавая и настойчиво указывая в отцах Церкви надежнейших и авторитетных руководителей в религиозных вопросах, изучая их творения, представляя их в доказательство правоты своего учения, православные богословы от древних лет и до настоящего времени не утверждали в отцах Церкви непогрешимости и безусловной для верующих обязательности следовать их мнениям. С этой точки зрения совершенно возможно применение к изучению патристической литературы строго научного метода, и для патрологической науки решительно исключается опасность обратиться в простой каталог извне данного списка произведений. Наконец, по поводу исторических справок относительно отсутствия единства учения в творениях отцов Церкви и уклонений от признанного церковного учения и для устранения всяких недоразумений в этом отношении, необходимо принимать во внимание тот бесспорный исторический факт, что уже в первые века существования церковной литературы наблюдается известное расстояние между объективным содержанием христианства, как оно дано в сознании кафолической Церкви, и субъективным пониманием его отдельными писателями, именно, в той мере, как эта литература делалась научной, и в различных степенях, которые изменялись в зависимости от личности писателей. Но не должно отождествлять веру и богословие. Хранителями и полномочными выразителями веры были не литературные личности, взятые в отдельности, а сама кафолическая Церковь. В этом и заключается выдающееся историческое значение церковной организации.