Ведогони, или Новые похождения Вани Житного - Вероника Кунгурцева

Только вот как незаметно выйти на волю — чтоб бабушка Торопа, явно приставленная шпионить за ними, не увидала, а хорт не поднял лай?! Стеша предложила оставить лешака на улице рядом с хотом, авось Забой тогда не станет тявкать…

Так и сделали. В глухую полночь ребята с посестримой выбрались из дому — старушка, кажется, не слыхала — хорошо, что спала она не на общих полатях, а на печной лежанке… Проскользнув мимо будки, — лешачонок спал на земле, загородив могучим телом будочную дыру, — ребята услыхали глухое ворчанье пса, но этим дело и ограничилось. Мигом выскользнули со двора. Златыгорка выпустила из долгих рукавов своих птичек. Помятые птахи тоже поворчали для порядка — и вспорхнули по местам: на левое да правое плечо хозяйки.

Обойдя башню кругом и не заметив ничего подозрительного, караульщики подошли к сцене, на нее вели три ступеньки, бока со всех сторон были зашиты досками, только в одном месте дощечек не хватало, наверно, ребятишки, играя в прятки, проломили. Протиснулись по очереди в дыру, под сценой места, чтобы уместиться, вполне хватало. Устроились — и стали ждать. У них‑то свои ведь прятки!.. Спохватились: а вдруг этот гад уж внутри?! Заслали соловейку наверх. И тот, вернувшись, пропел, всё, де, спокойно, почивает, де, Соколина одна — и устроился над ними, на дощатой сцене рядом с жаворленочком.

Время тянулось медленно, и земля к ночи остыла, бр–р, холодно! Ребята под бока к Златыгорке подкатились, та обняла их, а так‑то еще хуже — глаза стали слипаться. Как бы не проворонить альпиниста, или кто он там есть!

Тут Ване приспичило, пришлось выползать наружу. Понадеявшись, что не взбредет ходоку в этот самый неподходящий момент явиться, мальчик отбежал подальше, чтоб бабам не слыхать было журчанья‑то. А когда вернулся, сунулся под сцену, глядь, а там — сонное царство. Стал расталкивать посестриму — та храпит и просыпаться не желает, Стешу стал трясти — тот же результат… Да что это такое! И тут первые петухи заголосили. Высунулся наружу — вроде тихо всё, нет никого, глянул: а и птахи на сцене задрыхли. Мальчик дуть на них принялся — перья все вздыбились, а им хоть бы хны, головки под крылья сунули и спят! Вот ведь незадача! Ваня уколол тогда десантницу булавкой — девочка промычала что‑то во сне, но не проснулась! Это что‑то не ладно, — решил тогда мальчик, выскочил из‑под сцены, подкрался к двери башни: нет, железная дверца заперта, всё в порядке. Голову задрал — и по стене никто не лезет. Ага, это с этой стороны, а с других‑то сторон… Ваня решил обойти башню кругом, держась возле самой кладки. Три шажка сделал — и увидал… Кто‑то под окошечком стоит! Малорослый кто‑то… Справлюсь, решил Ваня, и ни секунды не раздумывая, бросился на стоящего — и свалил с ног…

— Ага, гад, попался!

А гад стонет да причитает по–женски, глядь, а это — бабушка Торопа на земельке валяется.

— А вы что тут делаете? — отскочил Ваня — и увидел, что в сторону откатился какой‑то предмет, обронила его старуха при падении. Бабушка живо на ножки вскочила и бросилась к потере, но Ваня опередил ее, поднял: камень, что ли…

— Это что такое? — Ваня строго спрашивает, поглядел: а у бабушки из кармана конец веревки свисает, и догадался: каким‑то образом с помощью вервия она хотела передать камень Соколине. Но зачем? А та повздыхала, повздыхала — да вынуждена была отвечать, это, де, камень–оберег, чтоб никто не мог девушку нарушить.

Ваня подержал камень на вытянутой руке — здоровый оберег‑то, с голову младенца будет, таким и убить можно…

А бабушка Торопа частит, только, де, старому базыке Колыбану не говори, гостенёк, а то, де, не сдобровать мне, поплачусь за доброе‑то дело, больно ведь крут старик, разбираться не станет, выгонит из Деревни — да и вся недолга, тогда придется бабушке пропадать… Ване жаль стало старуху, обещался молчать, а бабушка тут заторопилась, дескать, клятву дай: чтоб мне дороги домой не найти, ежели я выдам бабушку Торопу, — мальчик и поклянись…

— Ну, тогда я пойду, — старушка‑то говорит, и поволоклась с камнем своим обратно несолоно хлебавши.

А Ваня к сцене вернулся, залез под нее — и опять принялся будить караульщиц, но ничего у него не вышло, так и пришлось самому сторожить до рассвета: но никто больше к башне не явился. А под утро проснулись десантница с посестримой — и понять ничего не могут, как это они всё проспали!

Отоспавшись, — полдня прокемарил, — стал Ваня думать, и многое ему показалось подозрительным… Чего это Торопа Колыбана испугалась: ежели камень–оберег для того, чтобы заугольник не появился — старик только спасибо бы сказал… И потом — давно надо было оберег‑то передать: сразу, как Соколину в башню посадили, а не сейчас, когда вон уж сколько времени прошло… Или… или прознала старуха про альпиниста, дескать, именно теперь понадобится девушке оберег… Да, но почему так быстро сдалась Торопа, так и не передала ведь камушек‑то! Ох, что‑то тут не так! И еще: очень уж крепко уснули подруги его, да вместе с птичками… Как будто мертвой рукой их обвели…

Ваня улучил момент, и когда Торопа во дворе возилась, рассказал всё, что случилось ночью, своим. Мальчик рассудил, что клятва его только Колыбана касается. Десантница согласилась, что всё это очень подозрительно. Стали рыться в мешках да ларях, искать камешек–оберег, чтоб рассмотреть его как следует. Но не нашли — заховала бабушка камень так, что не откопаешь… Зато в сундуке, замок которого Стеша открыла заветной заколкой, увидели они среди всякого барахла — мертвую руку!

Десантница воскликнула, сундук мертвеца, де, это! А Ваня тут вспомнил, что на уроках Василиса Гордеевна про мертвую руку говорила, — небось, это рука казненного злодея!.. (У этой‑то костлявой ручки на мизинный палец еще и перстень был нацеплен с рубином…) Так и есть, использовала, значит, бабушка Торопа кости мертвяка, обвела караульщиков мертвой рукой — вот они и задрыхли! Хорошо, что он отлучился в этот момент, не попал под мановение руки, потому и не заснул.

— А что это за мертвая рука? — с опаской глядя на то, как посестрима достает кости из сундука, спрашивала девочка. Ваня передал всё, что знал про то, как рука действует. А Златыгорка сказала, что как раз бы им с матерью сгодилась мертвая ручка‑то, для дверного, де, запора в тереме… Но всё ж таки решили не трогать жуткую руку — положили на место. Подумали: надо только быть начеку, чтоб вновь не воспользовалась бабушка сонным средством — нынешнюю‑то ночь опять ведь решено было идти в караул!

Прокрались мимо пустующей будки, — хорт на этот раз расположился в ногах Березая, — но и леший, и зверь оба спали крепко, и не выдали своим шумом полуночников. Вот только неизвестно, спит ли бабушка Торопа… Ваня пытался у ней днем порасспрашивать, дескать, а зачем вы оберег‑то не передали Соколине, али этой ночью пойдете?.. Но старушонка отнекнулась, передумала, де…

На этот раз, чтоб не застали их врасплох, решили разделиться: Златыгорка забралась под сцену, а ребята спрятались за колодезным срубом, стоявшим позади башни, не ахти какое, конечно, укрытие, тем более что в эту ночь полная луна на небо выкатилась, но что делать… Зато две‑то стороны разом не успеет обвести мертвой рукой зловредная старушонка, ежели опять придет под башенные стены. И понадеялись еще, что нарушитель с задов, со стороны обрывистого берега, не пойдет к башне, ведь именно тут они и укрылись в тени сруба‑то…

Долгонько на темную башню глядели — даже глаза устали: никто по ней не лез… И тут Степанида Дымова зашептала:

— А может, и нет никакого любимого у Соколины? Может, врут всё Златыгоркины птички?.. А мы тут, как дураки, сидим вторую ночь… Ведь только с птичьих слов нам это известно. А почему мы должны им верить?!

И вдруг Ване на плечо жаворонок слетел — и зачивиликал:

— Ваня, поспешите к башне‑то, охальник уж внутри!

— Как! — Ваня воскликнул. — Не может быть! — И Стеше кивнул: — Слышишь!

— Ничего я не слышу, — досадливо сказала девочка.

— А–а, — махнул мальчик рукой, он совсем забыл, что десантница не понимает пернатого языка.

А птичка уж к хозяйке полетела на доклад, щебеча на лету:

— Некогда мне разговоры с тобой разговаривать, соловей там один на часах‑то стоит.

Мальчик Стешу потянул за собой, тут и предупрежденная посестрима из укрытия выбралась, у башенных стен встретились. Толкнулись - дверь в башню оказалась запертой! Что за наваждение! И по стене никто ведь не лез… Или всё‑таки лез? Может, проглядели?!

А птички на верхотуре, у открытого окошечка, сидят и докладывают:

— Да он тут не один, их тут, кажись, трое! — соловей‑то выщелкивает.

Ваня с посестримой переглянулись — что это значит?! Златыгорка по–птичьи снизу спрашивает, как это, дескать, трое?

— Да ты до трех и не досчитаешь, — Ваня шепотом ворчит. А соловей услыхал как‑то — на Ванину голову спланировал и принялся считать: — Раз, — потом Златыгорке на мягкую шапку: — Два, — а после таким же макаром на Стешин голубой берет: — Три. Что съел? Не уме–ею!..