«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А.Н.Пыпин. 1850-е годы. Петербург. Фотограф В. Шенфельд
Заметим, что этот текст отчасти напоминает знаменитую клятву Герцена и Огарёва на Воробьевых горах, но – с принципиальной разницей. Два барчука-бастарда хотели разрушить Россию как государство, а два юных студента-разночинца хотели ее реформировать и строить. И чуть позже, из дневника 1849 г. (21 год): «Если писать откровенно о том, что я думаю о себе, – не знаю, ведь это странно, – мне кажется, что мне суждено, может быть, быть одним из тех, которым суждено внести славянский элемент умственный, поэтому и нравственный и практический мир, или просто двинуть вперед человечество по дороге несколько новой. Лермонтов и Гоголь, которых произведения мне кажутся совершенно самостоятельны, которых произведения мне кажутся, может быть, самыми высшими, что произвели последние годы в европейской литературе, <…> доказывают, что пришло России время действовать на умственном поприще, как действовали раньше ее Франция, Германия, Англия, Италия» (Чернышевский, I, 127). Это, конечно, мысли не о личной славе. Речь шла о движении человечества, которому он хотел содействовать, причем понимая, что движение мысли может перейти в Россию, и этому надо с честью соответствовать.
А личная слава, как он и ожидал, и боялся, практически убила его. Ибо слава сопровождается фантомами.
Девственник и искушение женской прелестью
Но известно, что главное искушение, которое переживает праведник (от святого Антония до отца Сергия) – это женщина. Думаю, Блаженный Августин, который завел сожительницу, чтобы побороть соблазны плоти, потом оставил ее, несмотря на рождение сына[79], вполне может быть поставлен в этот ряд. В отличие от Белинского в бордели не ходил, все же сын протоиерея, была матрица семейного поведения, отношения к женщине. Но плоть слаба, и видения распаляли мозг и тело.
В Ленинграде в 1972 г., приехав на свою первую большую конференцию и гуляя по городу с другими ее участниками, я увидел и тут же показал другим в одном из закоулков (в арку под домом и направо), улицу не помню, большую надпись на небольшом двухэтажном доме: «ЖЕНСКИЕ БАНИ ИМЕНИ ЧЕРНЫШЕВСКОГО». Почему Чернышевского, а не Клары Цеткин или Надежды Крупской? Легкая извращенность чудилась в этой надписи. Юрий Иванович Суровцев, член правления Союза писателей, возглавлявший нашу группу аспирантов из Москвы, тут же достал фотоаппарат и сфотографировал вывеску, сказав, что постарается в этом разобраться, что это «какая-то диверсия». Чем закончилась разборка, не знаю, но, конечно, это была аллюзия, так читался в советское время четвертый сон Веры Павловны, как призыв к решению «женского вопроса».
В нашей, да и не только в нашей исследовательской литературе главное внимание обращают на избранницу НГЧ – Ольгу Сократовну Васильеву. Ее практически никто не одобряет, считая духовной и человеческой катастрофой женитьбу Николая Гавриловича на дочке Сократа Васильева (мистически – он принял казнь как Сократ, древнегреческий мудрец, казненный за идеологическое преступление, имя которого носил тесть). Но, как понятно, любовное действо необходимо имеет двух персонажей, и трудно сказать, кто был пассивен, а кто активен в этом процессе. Нельзя сказать, что Николая Гавриловича окрутила взбалмошная и не очень твердых нравственных правил саратовская девица, а он как пасхальный барашек был своего рода жертвой ее разнузданности. Вместе с тем все говорят почти что хором, что инициатором этого брака был сам НГЧ, понимавший достаточно отчетливо, какое создание берет он в жены. Конечно, для саратовцев это выглядело некоей фантасмагорией, что сын протоиерея, единственный ребенок очень благочестивой и нравственной семьи, взял в жены особу, которую вряд ли выбрал бы в супруги даже самый обыкновенный саратовский обыватель. Слишком она была неординарна, своевольна, да и фривольна в отношениях с представителями другого пола. Знакомство с Ольгой Сократовной Васильевой произошло у НГЧ в январе 1853 г., хотя уже почти три года он, вернувшись из Петербургского университета, был преподавателем саратовской гимназии. Не видел ее раньше? Не обращал внимания? Не замечал? Хотя не заметить ее ищущему женщину молодому человеку было трудно, слишком вызывающе откровенна она была.
А Чернышевский и впрямь искал женщину. Периоды жизни, характерные для творческих мужчин, когда они ищут то, что называется жизненным тылом, любовь и спокойствие, чтобы была «обитель дальняя трудов и чистых нег» (Пушкин). Тогда труд обретает для художника высший смысл. Напомню жениховскую гонку сорокалетнего Достоевского после каторги и особенно после смерти жены, Марьи Дмитриевны, и ухода от него его любовницы Аполлинарии Сусловой: он искал женщину, с которой он мог бы не только удовлетворять свои сексуальные потребности, но сделать ее спутницей своей непростой жизни. Ему повезло с Анной Григорьевной Сниткиной. Вспомним роман «Семейное счастье» Льва Толстого, в котором он описывает возможную неудачу в браке. В результате, хотя женился по любви и на преданной ему девушке, в течение всей его жизни верной жене, он бесился, мучился, и ушел от Софьи Андреевны…
И все же ситуация Чернышевского весьма сильно отличалась от ситуации других русских гениев. Объясняется это различие довольно просто. И Достоевский, и Толстой прошли в молодости опыт продажных женщин. Причем этому не мешало чтение поэтов вроде Шиллера и Гёте. В отличие от Чернышевского разночинец Белинский, юноша тоже восторженный, пережил все искушения и результаты любви публичных девиц, ругая за это… Шиллера. В письме Станкевичу он писал весьма откровенно: «До чего довел меня Шиллер! Помнишь ли, Николай, как для всех нас было решено, что подло и бесчестно завести связь con amore с девушкою, ибо-де, если оная девица невинна, то лишить ее невинности – злодейство, а если не невинна, то может родить (новое злодейство), может надоесть, и надо будет ее бросить (еще злодейство!); а как человеку нельзя жить без жинки и все порядочные люди – падки до скоромного, – то мы логически дошли до примирения и выхода в блядях и со всеми их меркурияльными последствиями. Видишь, куда завел нас идеальный Шиллер! И куда сам он
