Замок - Елена Волкова

Ксавьер Людовиг остановился, потрясенный открывшейся ему картиной запустения. "Как же это возможно? Ведь не далее, чем вчера, здесь была образцовая чистота. Конечно, мебель и утварь пострадали в той схватке, но ведь не в этом дело! Столько паутины, пыли…"

Он подошел к ближайшему окошку и, на всякий случай встав сбоку, чтобы уберечься от возможных солнечных лучей и чужих глаз, потянул задвижку. Железные петли оказались проржавевшими и выпали из рамы, и одна из ставен скрипнула и открылась сама собой; верхняя петля хрустнула и отошла от рамы вместе с гвоздями, и ставня повисла на нижней, перекосившись, скрипя и покачиваясь. Стекло было тусклым и серым. Ксавьер Людовиг стал протирать стекло рукой, но слой пыли был очень плотным и поддавался плохо, и вдруг стекло качнулось — оказалось, ничто не удерживает его в раме — и выпало наружу. Ксавьер Людовиг едва успел отдернуть руку, прикрыть лицо и отступить в тень: солнечный свет ослепительного летнего утра резанул по глазам, ослепляя и выжимая слезы. "Значит, это всего лишь пыль и грязь! Но как?.."

Прикрывая глаза рукой, он вышел из кухни, идя по следам, оставленным на пыльном полу. Он никого не догнал, только услышал стук колес и увидел, как два крытых экипажа удаляются от замка по центральной аллее.

Но больше, чем самоуверенные распоряжения незнакомца, удивляла панорама разграбленного и запущенного родового гнезда: мебели и картин не осталось, в лучшем случае можно было обнаружить обломки деревянных деталей и пустые рамы от картин и зеркал. Во многих окнах стекла частично были выбиты, и сквозняки гоняли по полу мусор и сухие листья. Белые перила мраморной лестницы были грязны, а ступени, не менее грязные, выщерблены. Хрустальная люстра парадного фойе лежала на полу разбитая, осколков же хрустальных подвесок не было видно — то ли скрыл слой пыли и мусора, то ли растащили местные жители, готовые поживиться любой мелочью.

Он прошел по изуродованной лестнице наверх, пересек небольшой зал с выходом на террасу, где в прежние времена дамы, отдыхая от танцев, кокетничали с кавалерами, а кавалеры сплетничали о дамах. Картины запустения, пыль и паутина в углах казались с каждым шагом все ужаснее. Вздох облегчения вырвался из его груди, когда он остановился в проеме большой двустворчатой двери: танцевальный зал почти не пострадал. Пыли и паутины там было не меньше, чем в других комнатах, но люстры, по-прежнему зачехленные, не валялись разбитыми на полу, а висели под потолком, на котором хоть и с трудом, но все же угадывалась богатая роспись; паркет не был взломан, и зеркала тоже уцелели. Правда, бархатные шторы на высоких окнах напоминали грязные тряпки и не все канделябры были на своих местах, но это уже не казалось важным. Ксавьер Людовиг пересек зал, шаги его гулко раздавались в пустом помещении, а пыль мягкими серыми хлопьями оседала на сапогах.

— Что происходит? — спросил он вслух, не сомневаясь, что ему ответят. — Что все это значит?

И ему ответили. Голос, тихий и усталый, раздался, как и прежде, над правым плечом:

— Что ж, мой мальчик, постарайся сохранить спокойствие. Прошло сто пятьдесят лет.

Среди пассажиров, прибывших в Кронвальд дилижансом из Кале, находилась молодая особа с карими строгими глазами и темно-каштановыми волосами, тщательно уложенными в гладкую прическу. Ее дорожный костюм и шляпка, хоть и хорошо сшитые и довольно элегантные, тем не менее больше пристали бы пожилой матроне и потому вызывали толки и недоумение остальных пассажиров. По их общему мнению, столь пригожая молодая женщина должна лучше разбираться в одежде. Тем более, что ее объемистый чемодан, привязанный вместе с багажом остальных пассажиров на крыше дилижанса, и саквояж, не выпускаемый ею из рук, были совершенно новыми, из дорогой, еще скрипящей и пахнущей кожи, несомненно, купленные незадолго до поездки и в одном из самых модных лондонских магазинов. Выйдя из дилижанса перед лучшей в городе гостиницей и не дожидаясь, пока кучер отвяжет и снимет ее чемодан, путешественница подошла к портье, стоявшему на крыльце и не спешившему на помощь пассажирам дилижанса, потому что дилижанс — это ведь не фамильная карета с гербом, и чаевые всегда жалкие, так что не стоит и суетиться. Вон едет крытая повозка — это посерьезнее. Если позовут, тогда, конечно, ничего не поделаешь…

— Меня зовут Доминика В.Кр., на мое имя должен быть заказан номер.

Портье моргнул два или три раза и засуетился, распахивая перед ней дверь:

— Да, сударыня, будьте любезны, проходите, пожалуйста. Сюда, пожалуйста. Конечно, ваш номер готов. — Он знал, что на имя Доминики В.Кр. заказан еще на прошлой неделе лучший номер гостиницы, но не такой представлял он себе клиентку этого номера.

Хозяин гостиницы встретил ее лучезарной улыбкой, согнулся в поклоне и лично проводил на второй этаж в отведенные для нее апартаменты с большим балконом и хорошим видом из окна, а портье уже тащил следом ее чемодан.

Доминика прошла на балкон и опустилась в стоявшее там плетеное кресло. Вид открывался действительно замечательный: речка, холмы и замок. Да, замок был великолепен, целенький, словно театральная декорация. "Легенда, конечно, не представляет из себя ничего особенного. Странно, что до сих пор не нашелся никто из наследников. Интересно, сколько на самом деле у меня денег? И какую взятку нужно дать главе городского управления и нотариусу, чтобы… чтобы купить этот замок? Вот было бы смешно!.." Она улыбнулась своим мыслям. Конечно, она не будет покупать этот замок. Зачем он ей? И вообще, она ничего не будет покупать. Ну, может быть, несколько платьев, шляпок… Так, самое необходимое. Но не здесь, конечно. За одеждой надо ехать хотя бы в Прагу. Или в Вену. Да, в Вену лучше всего. Знаменитая Венская Опера! Она будет посещать театр каждый день! А потом можно поехать в Италию. Да, а потом в Грецию. А осенью, в ноябре, когда зачастят дожди, вернуться сюда, сидеть у камина и читать книги из старухиной библиотеки. Интересно, что там за дом? Адвокат говорил, что большой…

Доминика закрыла глаза. "Господи Боже, спасибо тебе. Наконец-то кончилась эта проклятая бедность! Кто сказал, что бедность — не порок? Уж, наверное, не тот, кто от нее страдал!"

Нужда всегда дышала им в затылок. Но однажды на отца пало подозрение в растрате казенных денег, и он, не вынеся позора и не доводя дело до суда, застрелился. За это она его всегда слегка презирала. Разве это выход? A семья? Думал ли он о них, когда писал в прощальном письме "Господь не оставит вас своей милостью"? Ей было тогда шесть лет, брату — семнадцать. Мать сразу постарела на двадцать лет. Бедность прочно обосновалась в их доме. Брату пришлось бросить учебу, и он стал работать помощником конторщика в лавке. Прошло три года. Просвета не было. Мать болела. Тогда брат решил попытать счастья в восточных колониях. Но он даже не доплыл туда: в океане их корабль попал в шторм и утонул, никто не спасся. Они еще не успели получить ужасную новость, как однажды утром не проснулась мать. Ее кое-как похоронили, а Доминика попала в сиротский приют. Боже, забыть бы о тех годах! Не забывалось… В возрасте семнадцати лет она покинула приют. И что? И куда? При этом в ней всегда жили воспоминания, которые можно было бы назвать воспоминаниями о воспоминаниях родителей. Хотя об этом никогда не говорилось вслух, но это всегда носилось в воздухе: что не всегда была бедность, и не всегда был сырой и туманный Лондон. То, что они не англичане, Доминика знала всегда. Взять хотя бы ее имя — совершенно не английское, оно всегда и у всех вызывало недоумение и подозрение: иностранка? Истории семьи она не знала, но теперь, став взрослой и собрав по крупицам все недомолвки, вздохи, сказанные и несказанные слова, кое-какие дорогие вещицы и безделушки, о которых она не знала и которые после смерти отца извлекались из спрятанных где-то коробок и продавались за гроши, пришла к выводу, что они — беглецы. Но воспоминаниями и предположениями о былом благополучии сыт не будешь, надо было зарабатывать на жизнь. С трудом нашла она место горничной. Рекомендаций не было. Ничего не было, кроме хорошей внешности и отчаяния в глубине не по возрасту серьезных глаз. Первые несколько недель все было просто замечательно. Потом началась обычная история: хозяин, как это часто случается, посчитал, что юные горничные для того и приходят в дом, чтобы щипать их за бока. Она пожаловалась хозяйке, по неопытности и наивности не зная, что это только ухудшает положение. Так и случилось. Пришлось уйти. Правда, хозяйка написала ей хорошее рекомендательное письмо и она довольно легко нашла новое место. Но история повторилась. И потом еще, и еще раз, и везде находились или не- старые еще отцы семейств, жаждущие свежих впечатлений на стороне, или подросшие сыновья. Ее отказы и возмущения вызывали, кроме раздражения, недоумение — ведь ей за это заплатили бы, подарили бы что-нибудь. Прислуга, а корчит из себя леди. Но она к этому времени уже утвердилась в мысли, что она действительно леди и что унижение не будет вечным. Между тем домогательства повес, молодых и не очень, стали невыносимыми. Из последнего дома она ушла со скандалом, который сама же и спровоцировала. Затея удалась — ей заплатили довольно щедро в обмен на обещание не компрометировать семью. Она сняла жалкую однокомнатную квартирку с закопченной кухонькой в трущобном районе Лондона и стала искать место компаньонки при одинокой старухе.