Последние заморозки - Евгений Пермяк

И этого отца её детей, сильного и безвольного, забирает в свои руки какая-то блудливая сибирская бродяжка Ийка, прижившая на стороне ребёнка, а до этого перебежавшая своим кошачьим бесстыдством дорогу Руфине…

Не-ет! Нужно говорить полным голосом. И пусть, на худой конец, Руфина не сумеет из её когтей отобрать своё счастье, но она хотя бы откроет Алексею глаза.

Решив так, Руфина искала случая поговорить с Ийей. Случай этот вскоре представился. Руфина шла на завод. Ей встретилась Ийя с ворохом покупок, она явно шла к Векшегоновым.

— Ийя, извини меня, — остановила её Руфина, — я должна поговорить с тобой. Я должна сказать тебе, что твоё поведение, твоя охота за Алексеем вызывает возмущение.

— Чьё? — спросила Ийя.

— Очень многих… И моё, — ответила Руфина. — Я прошу тебя, если ты честный человек, оставить Алексея.

— Для кого? — снова односложно спросила Ийя.

— Для той, которая достойнее тебя и нужнее ему.

— Я такой не вижу, Руфина, — будто сожалея, ответила Ийя. — Такой могла бы стать ты, но для этого тебе нужно заново родиться.

Тут Ийя покосилась на башенку дома, торчащую за высоким дулесовским забором. Руфина теряла самообладание:

— В Сергее я тоже любила Алёшу. А не изменяла ему… Ты понимаешь это или не понимаешь?

— Нет, я этого не понимаю, Руфина, и не пойму, если ты не скажешь, что такое измена и с чего она начинается. С мыслей ли, добродетельно обращённых к другому человеку… Например, к Мише Дёмину. С поцелуев ли, носящих самый безвинный характер. С обещания ли прекрасному юноше стать его женой и совместного строительства дома для своей будущей семьи… Я не знаю, с чего, по-твоему, начинается измена.

У Руфины побелели губы, и она сказала, цедя сквозь зубы:

— Ты уже видала виды, Ийя. Тебе лучше знать, что измена одному человеку — это брак с другим человеком. Каким бы ни был этот брак. Хоть вагонным.

— В таком случае, Руфина, Алексей женат на мне задолго до его предполагаемого брака с тобой. И не ты на меня, а я на тебя должна быть в обиде… Не так ли?

Руфина уже не могла далее сдерживаться. Её теперь не узнала бы и родная мать. Руки её дрожали. Она не помня себя крикнула:

— Мне хочется плюнуть в твоё бесстыдное лицо!

— Плюнь, если тебе будет легче, а не тяжелей, когда ты придёшь в себя.

Руфина отвернулась и заплакала. Ийя подошла к ней и сказала:

— Не надо так ронять своё достоинство. На улице ещё очень светло. Идут какие-то люди… Они плохо подумают о тебе… Рассмейся.

Мимо проходили соседи. У Руфины хватило ума, и она сказала:

— Ты рассмешила меня до слез. Прощай! — И, сверкнув глазами, пошла в сторону завода.

Отношения были выяснены.

14

Уличный скандал стал известен Степаниде Лукиничне, хотя о нем ничего и никому не сказала Ийя.

Не стала размышлять Степанида Лукинична, как быть и что надо делать. И часа не прошло, как она появилась у Дулесовых.

— Каким это ветром? — выбежала к ней навстречу Анна Васильевна.

— Худым, Анна, ветром, — ответила Степанида Лукинична и без «здравствуй» начала: — Анна, попридержи язык своей дочери. Жалеючи говорю. Ийя Сергеевна теперь моя внучка, а я за внуков умею стоять.

— Да о чем ты, Степанида Лукинична? Что такое сделала моя Руфочка?

— У неё спроси, если в самом деле не знаешь. Спроси, а потом скажи, что если она хоть одно худое слово молвит про Ийю Сергеевну, если хоть один раз вздумает заговорить с ней, тогда начну разговаривать я. А я старуха запасливая, памятливая. И если надо будет, у меня найдутся клейкие и несмываемые слова. И коли уж они скажутся, то, пожалуй, Руфине Андреевне трудно будет жить не только на нашей улице, но и в нашем городе.

Постояв у порога, поразмыслив о чем-то, Степанида Лукинична хотела было уйти, но задержалась.

— У сынка Ийи Сергеевны будет наша фамилия. А ежели она будет наша, значит, и он наш. Вот это-то самое и внуши Руфине Андреевне. Да хорошо внуши! На этом, стало быть, и желаю здравствовать.

А тем временем наступление продолжалось… Руфина добилась встречи с Алексеем. Он пришёл к дяде Николаше. К Николаю Олимпиевичу. А дяди не оказалось дома. Её встретил Алексей.

— Ты-то зачем здесь? — спросил он.

А она:

— Не буду ничего придумывать. Я упросила Николая Олимпиевича позвать тебя. Другого места нет. К нам ты бы не пришёл. И к тебе я не могу прийти.

— Ну почему же…

— Не надо об этом… Зачем говорить о мелочах, когда не сказано главное.

— Главного уже нет, Руфина.

— Нет, есть, Алёша. Сядь. Сядь хоть на минуту. Я ни о чем не буду просить тебя. Я только хочу сказать тебе. Предупредить тебя.

Руфина провела Векшегонова в комнату и усадила. Это произошло так быстро, что тот не успел даже снять шапку.

— Алёша! Я очень много думала. Не о себе, а о тебе… Ты не бойся… Я ни о чем не буду просить тебя. Я только хочу сказать, что ребёнок, которого она боится показать тебе, сломает все, что ты напридумал, во что поверил…

— Руфина! Я прошу тебя… Ты не имеешь права…

Он не договорил. Руфина перебила его:

— При чем тут право? Кроме права есть правда. И я обязана её сказать. И ты выслушаешь её. Я умоляю тебя…

Руфина опустилась на колени и заплакала. Алексей растерялся:

— Что тебе нужно от меня, Руфина?

— Ничего. Я только хочу, чтобы ты выслушал меня. Сядь.

Он сел. Руфина села поодаль.

— Только не перебивай меня. Потерпи пять минут. Потом мы расстанемся.

— Говори…

— Алёша, Ийя удивительная женщина. Я готова молиться на неё. Я поражена её волей. Её умением держать себя. Такую, как Ийя, нельзя не полюбить. Но случилось непоправимое.

— Что?

— Между вами стал третий человек.

— Я не знаю его и не хочу знать, — раздражённо сказал Алексей. — И если ты хотя бы товарищ, то не говори об этом неизвестном человеке. Я не хочу о нем знать. Ты слышишь, Руфина, я не хочу…

— Я могу замолчать. Но замолчит ли он, этот неизвестный третий человек? Он всегда, всю жизнь будет стоять между вами. Он будет сидеть с тобой за столом. Жить в одном доме. И днём и ночью. Он никогда не оставит тебя… Не выдумываю же я небылицы. Это сама правда. Жизнь. И как бы ты ни был счастлив сейчас, ты навсегда останешься несчастным вторым… Несчастным вторым.

— Почему же вторым?

— Потому что он отец её сына, а ты отчим.

— А ты змея.

— Наверно. Но и змеиный яд бывает лекарством.

— Лечи им Серёжу.

Алексей попытался уйти. Но Руфина загородила дорогу. Она стала в дверях.

— Я не могу желать тебе зла. Хотя бы потому, что люблю. И любовь велит мне предостеречь тебя. Алёша, пусть она приведёт своего сына, и ты увидишь, кто придёт вместе с ним.

Руфина освободила дверь.

Алексей мог уйти, но не уходил. По всему было видно, что слова Руфины сеют в нем сомнения, а может быть, и боязнь. Его лицо никогда ничего не могло скрыть.

— Ты недобрый человек, Руфина.

— Как хочешь, так и думай обо мне, Алёша. И мне тоже позволь думать, как я могу. Тебе будет трудно, а потом невозможно жить с её прошлым. Ты никогда не примиришься с ним. Сначала ты будешь скрывать свои страдания, убеждать себя примириться, а потом не выдержишь, напишешь письмо и сбежишь.

— Остановись, Руфина. Хватит предсказывать… Этого не случится.

— Не обманывай, Алёша, самого себя. Я ведь вижу, что ты не веришь своим словам.

Алексей не хотел далее слушать Руфину. Он направился в переднюю и сказал на ходу:

— Я никогда не разлюблю её…

А оказавшись на улице, он продолжал не то убеждать себя, не то оспаривать Руфину:

«И если в самом деле вместе с её сыном придёт третий человек и мне будет и больно и трудно — я буду нести эту тяжесть, потому что не кто-то, а я был виновником всего этого. Я и должен за это расплачиваться».

Дома он не сказал, что видел Руфину. Тогда бы пришлось рассказывать обо всем. А как расскажешь об этом? Как поделишься с Ийей боязнью встретиться с её сыном, потому что вместе с ним на самом деле придёт и этот третий человек, с которым Ийя была так же близка, как и с Алексеем?

Как горько ему сейчас! Он хочет, он всеми силами стремятся побороть в себе ненависть к этому неизвестному третьему, но это не в его силах.

Вот тебе и светлый человек Алексей Романович Векшегонов, поклявшийся жить для счастья других!

Векшегонов, вырви из своего сердца низменные чувства, посеянные Руфиной! Разве можно позволить зачёркнутому минувшему отравлять такое хорошее сегодня и завтра? А оно будет ещё лучше, хотя бы потому, что время затушует прошлое и заставит забыть его.

Это верно. Но сегодня-то, как жить сегодня? Как заставить себя улыбаться, когда стало трудно смотреть ей в глаза? Ведь это уже не та Ийя, которую он знал три года тому назад.

Пусть уж лучше бы не расцветала она, а оставалась той же Опиской, только бы не было у неё этих двух «третьих». Да, теперь они оба «третьи», ставшие между ним и Ийей. Это им она обязана первыми материнскими радостями и порождённой материнством красотой. Им, а не ему.