Африканскими дорогами - Владимир Иорданский

— Что же ты здесь делаешь?

— Я наблюдаю за своими женами и жду их выручку.

— Сколько у тебя жен?

— Две. Моя первая жена уже продала свой урожай sa сорок тысяч франков. На эти деньги я рассчитываю купить радиоприемник и отложить немного на кровельное железо для своего дома.

— А что ты дашь жене?

— Я еще не знаю. Посмотрим, если она не будет шуметь, я подарю ей отрез материи.

— И ты находишь нормальным такую трату денег, которые тебе не принадлежат?

— Я внес за нее высокий выкуп. А почему ты мне задаешь все эти вопросы? Разве у тебя поступают иначе? Что ты пристаешь ко мне, словно полицейский?»

Пересказав этот разговор, журналист с горечью писал, что и сами женщины и все остальные крестьяне находили это положение естественным, в порядке вещей. Но позволительна ли подобная эксплуатация женского труда? Допустимо ли это порабощение женщины в независимой африканской стране? Нет. Вместе с тем опыт показывал, что ни просветительство, ни административные меры не в силах покончить с глубоко укоренившимся обычаем. Он отомрет только после того, как изменятся производительные силы конголезской деревни, а вслед за ними и производственные отношения.

Пожалуй, именно в подходе конголезских революционных демократов к проблемам крестьянства особенно ощущалась одна черта, отличающая их от прогрессивных деятелей других африканских стран; они не пытались замазать общественные противоречия, напротив, отчетливо видели и их глубину и их своеобразие. Поэтому когда я спрашивал, откуда ожидается сопротивление курсу на укрупнение деревень, то получал самые полные разъяснения.

— Змея раздавлена, но еще извивается, — заметил правительственный комиссар в Кинкале, говоря о племенных вождях и знати. Действительно, с этой стороны политика правительства может встретить ожесточенное сопротивление. Ведь переселение крестьян неизбежно лишит всякого реального содержания земельные права вождей, их права на пальмовые рощи и фруктовые деревья, на речные потоки, которыми с немалой выгодой для себя они распоряжались в течение поколений.

Лестница бедности

В деревнях Тропической Африки мне не раз приходилось убеждаться в том, что у бедности множество ведущих вниз ступеней.

Казалось бы, глинобитная мазанка крестьянина фанта с грубо рубленной мебелью, с двумя-тремя чугунами вместо посуды — это дно нищеты. Но нет. Чуть дальше к северу, в краю, населенном племенами гонджа, люди живут еще беднее. Брошенная на земляной пол циновка заменила здесь кровать, хозяин дома одет в тканную деревенским ткачом холстину, посуда — глиняные горшки. Однако и это не предел. В деревушках племен лоби, живущих у границ Ганы с Верхней Вольтой и Берегом Слоновой Кости, крестьяне носили одежду из тканей только по праздникам. Месяцами здесь не ели мяса.

Специалисты из ООН подсчитали, что в некоторых африканских странах доля национального валового продукта на душу населения составляет 50–60 долларов. Может быть, подобные подсчеты важны для статистических сопоставлений, но они отнюдь не передают подлинной бедности африканского крестьянина. Его нищету не выразить в долларах.

…Долгое время подобные взгляды на бедность африканской деревни не вызывали у меня и тени сомнения. Они казались самоочевидными. Но однажды мне пришлось убедиться, что может существовать и совершенно иной подход к этой проблеме. Больше того, он был, пожалуй, справедливее и, во всяком случае, оптимистичнее общепринятого.

— Вы смотрите на нас сверху вниз, — говорил мне ганский журналист Кофи Батса. — Вы относитесь свысока, сами того не замечая, к нашей культуре, к нашему искусству, к нашему образу жизни.

— Попробуйте представить, как мы видим свою бедность и свое богатство, — продолжал он. — То, что вам кажется как бы спускающейся вниз лестницей бедности, тому, кто находится внизу, представляется путем к зажиточности, к прогрессу. Он понимает, что будет жить свободнее и богаче, если ему удастся овладеть навыками и мастерством своих более удачливых соседей.

Позднее мне неоднократно приходилось убеждаться в обоснованности этого мнения. Оно не было искусственным, надуманным парадоксом.

В мире африканской деревни, лишенном, на европейский взгляд, самых необходимых орудий труда и предметов быта, были распространены совершенно своеобразные представления о бедности и богатстве. Сами эти понятия, в их европейском смысле, вряд ли существовали у многих этнических групп; они словно бы смешивались с представлениями об удачливости и невезении, о процветании и упадке. Наконец, высокое место в племенной иерархии значило в общественном мнении намного больше, чем накопление каких-либо материальных ценностей.

Для тех, кто непосредственно занимался проблемами развития сельского хозяйства в Тропической Африке, этот круг вопросов приобретал самое прямое практическое значение. Как стимулировать интерес крестьян к улучшению земледельческой техники? На какие группы деревни следовало опереться, внедряя новые агротехнические приемы и новые культуры? На каких путях искать систему землепользования и отбросить окружающие земледелие различные запреты и суеверия? Часто возможность сделать хотя бы небольшой шаг вперед в деле развития сельского хозяйства зависела от точности ответа на эти вопросы.

— К тому же наши аграрные общества, — говорил мой знакомый, — были лишены столь типичного для европейского общества духа наживы. Они обеспечивали удовлетворение насущных потребностей человека в пище, в одежде, в культуре.

Это замечание также было во многом справедливо. Оно привлекало внимание к одной из характерных особенностей архаичного аграрного общества — к исключительно тесной взаимосвязи и взаимозависимости всех его звеньев. Существующие орудия труда позволяли обрабатывать столько земли, сколько было нужно для пропитания общины. Сложившаяся в деревне и освещенная обычаем и легендами система организации труда определяла место в аграрном процессе каждого крестьянина — от мала до велика. Даже незначительное нарушение в работе одного звена мгновенно вызывало болезненные потрясения в деятельности всего организма.

Работавшие в деревне специалисты часто становились свидетелями того, как замена традиционной мотыги плугом сопровождалась обострением социальных конфликтов, а одновременно способствовала усилению эрозии почв и падению их плодородия. Зачастую им не удавалось побудить крестьян приобрести тягловый скот, потому что все земли были заняты под посевами и пастбищ не было. К тому же у некоторых этнических групп скот традиционно выпасался только кочевниками-скотоводами. Наконец, распространение в деревне какой-либо доходной культуры — кофе, арахиса, хлопка — нарушало существующую систему разделения труда между мужчинами и женщинами, а иногда вызывало земельный голод.