Повесть о полках Богунском и Таращанском - Дмитрий Петровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В десять часов утра пятого февраля Щорс ввел свои знаменитые героические полки — Первый Богунский и Второй Таращанский — в Киев. Он был встречен на Подоле движущейся с Крещатика делегацией киевлян (арсенальцев) хлебом-солью, положенными на двух блюдах с вышитыми украинскими узорами полотенцами, на одном из которых красовалось нашитое красным: «Миколе Щорсу», на другом: «Батьку Боженко».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БАНДИТЫ
Он, що ж бо то тай за ворон,
Що над лісом кряка..
Старинная украинская песняПЕРВАЯ БАНДА
Городнянщина освободилась от кулачья.
Киев был взят богунцами и таращанцами в начале февраля 1919 года. Кулачье в тылу было разоружено, и их вожаки расстреляны. Контрреволюционное восстание по ту сторону Днепра началось в Мозыре. Прорвавшийся к Гомелю генерал Стрекопытов был разбит.
После ликвидации Стрекопытова Городнянщине уже непосредственно не угрожала контрреволюция. В борьбе с кулачеством и затем со Стрекопытовым крестьянство в уезде закалилось, и беднота стала организовываться в комбеды.
Помещичьи и казенные земли распределялись между беднотою. Продразверстка наладилась, зерно к весне было засыпано по гамазеям.
Еще в Козельце Денис взял пленных петлюровцев и среди них группу глуховских тыдневцев из бывшего Дубовицкого полка, отколовшихся от Красной Армии во время партизанского конфликта на Зоне. Ему удалось вернуть часть из них обратно в Красную Армию.
Между тем на Глуховщине анархия продолжала развиваться. Понабралась туда чуть не половина всей махновщины. Всего у них было чуть не сорок вожаков.
Численность их войска — примерно тысяч шесть или восемь.
И Александр Бубенцов, назначенный председателем Черниговского губкома, договорившись с губвоенкомом, согласился на просьбу Щорса направить Дениса Кочубея с его отрядом на Глуховщину для борьбы с контрреволюцией в тылу. Денис отправился туда немедленно эшелоном со своими четырьмя оставшимися у него эскадронами.
Поезд остановился на станции Терещенская. Денис вышел из теплушки и отдал распоряжение отвести эшелон на запасной путь. В это время к нему подошли трое военных и один штатский, видимо ожидавшие его.
Штатский, поздоровавшись, сказал, подталкивая одного из военных, физиономия которого показалась Денису знакомой:
— Он нас не узнаёт! Ты нас не узнаёшь, Кочубей? Мы — остерцы, свидетели твоего осеннего ареста и люди, обязанные тебе освобождением в январе. Не помнишь?
Но Денис уже вспомнил — во всяком случае одного из военных: это был тот самый офицер, которого назначил матрос Силенко комендантом остерской тюрьмы в ночь взятия города. Теперь Денис, вглядевшись в него, узнал в нем офицера, подходившего к волчку его камеры. «Маскировавшийся гетманчук», — подумал он.
Денис обернулся к сопровождавшим его двум эскадронным— Душке и Антону Буленко — и сказал:
— Взять эту сволочь!
— Я местный военком, — заявил офицер. — Это что же такое? Вы в своем уме?
Двое военных, стоявшие в стороне, не протестовали против этого ареста. Наоборот, как только увели арестованного, они подошли к Кочубею и заявили:
— Рады вашему прибытию. Надеемся, что наконец получили настоящую опору.
— Разрешите представиться, товарищ Кочубей, — сказал идущий рядом с Денисом человек, — и представить моих товарищей. Я — командир батальона УЧК, а это мой начальник — пред УЧК.
— А я начальник конной милиции, Евтушенко моя фамилия, — представился подошедший третий.
— Вы можете мне дать сейчас дислокацию?
Один из военных достал карту и показал.
— Мой отряд в засаде под Маковом, Не отводите эшелон с пути. Он до Макова может идти по ширококолейке, Здесь мы тесним отколовшуюся от бандитского центра группу, она засела в лесах между Маковом и Шосткой.
Денис рассматривал карту.
— В Шостке у вас кто?
— Шостка охраняется Особым московским отрядом. Бандиты пытались ее захватить прошлой ночью, но были отбиты. Вот оттуда-то они и ушли в этот лес.
— Садитесь в мой вагон, товарищи, — сказал Денис, — и, пока доедем до Макова, проинформируйте меня обо всем.
— Деловой! — сказал Евтушенко Кийку, комбату, когда Денис отошел.
— Сразу взял на прицел гада!
— Кто из вас местный? — спросил Денис, когда все уселись в теплушке.
— Я местный, — сказал Евтушенко. — А товарищ Киёк — новгород-северский.
— Так расскажите теперь толком: в чем у вас тут дело? Что за банда такая?
— Про Тыдня, должно, знаете? — спросил Евтушенко. — Он — организатор Дубовицкого полка, что был на нейтральной зоне.
— Так, знаю. Самовольно ушел с Зоны.
— Да, я тоже из его отряда. И на Зоне был с ним-Но нас человек пятьдесят после ухода откололись — за советскую власть, когда Тыдень пошел против. И Васька Москалец с нами был, что сейчас адъютантом у Тыдня. Он от нас послан для связи к нему — через него и идет нам вся информация. Опять же— Рубан, которого вы откомандировали с Козельца для агитации, он здесь. Он тоже теперь с нами и тоже сейчас находится при Тыдне. Тыдень, в общем сказать, наш, но пока не распутался совсем. Вас дожидается. Ну, а прочие — шушера. Их тут до сорока человек, ватажков: есть и местные, есть и приблуды. Есть и от Махна, и от Петлюры, да, должно, что и от шляхты есть. Всякой твари по паре. Все они думают на Тыдне и его популярности воронье гнездо скублить[21]. Он уже и сам теперь все раскумекал, в какую сетку запутался. Да человек он с амбицией: раз с советской властью поспорил, оправдаться перед нею должен делом; а это теперь не так просто. Я говорил с ним. «Ты мне не протекция, что ты мне веришь, говорит. Мне надо, чтоб мне сам Ленин поверил. Я же свою амбицию имею. Я же не изменник какой, — мало что анархист, я могу рассуждать и своей головой и ответ держать. Да если б советская власть имела толкового человека в Глухове, то она могла бы меня понимать, а если сто дермачей (это он о ватажках) карьеру свою на мне играют, то я к этим, окромя презрения и классовой ненависти, ничего не имею».
— Значит, его здесь затравили? — спросил Денис.
— Мало сказать — затравили: в гроб живым загоняют, — сочувственно отозвался Евтушенко.
— Как так? — заинтересовался Денис.
— Это я докажу, — сказал Киёк. — Дело это губ-кому известное; мы докладывали.
— Хорошо, — сказал Денис. — Но все-таки остальные-то кто же — сорок вожаков? И в каких отношениях с Тыднем?
— Артамонов — прапорщик, бывший командир Тыдневского, или Дубовицкого, полка. Сейчас у них наждак получился в отношениях — протерлось. Маслов — местный земец, самый считается у них грамотный, полный интеллигент, анархист, редактор газеты, агитатор; бьет в вожди и тянет к себе и Артамонова от Тыдня. Ященко — петлюровец. А по всему видать, польский агент — поляк сам. Под этим ходит Щекотюк. И сосватали они Маруську да Бусла, хоть эти и махновцы, а просто сказать — бандиты. Кривущенко был еще, «нищанец», или как там это, «Нище», что ли, был такой немецкий, сказать, анархист-антихрист. Книжка у него, «Золотустра» какая-то?
— Ницше и Заратустра, — поправил Денис.
— Ну, вот я ж и говорю — «Залагустра». Тот говорил: «Я есть герой сверхчеловечный и никого на свете не признаю над собой. Идите за мной, и все будете, как я, природные герои». И вот за ним герои: Убийбатько, Костюченко, Карай, Федосенко, а после и Шуба приступил — пастух простой, но геройский хлопец. Кривутенко месяц тому убили в городе, — заманули и убили. А дальше идут уже просто сплошные бандюги. Знаю одного, был геройский парень действительно. С оккупацией дрался на первый сорт. Спортился. Хрип тоже — оторви да брось. Полуботько да Рубан — эти вроде сознательные. Полуботько — бывший учитель. Ну, Рубана ж вы знаете? Он за нас. Агитатор только из него не вышел. Есть там у них еще одна дивчина грамотна. Учительша, геройская дивчина. Она с ними по случайности. Есть еще слипый — бандурист. Ну, просто бандурист, а тоже у них за атамана. Там еще их до черта. Разве всех перечтешь! Перебить всех придется, вот тогда и сосчитаем. Ну вот, мы уже и доехали. Маково, товарищ Кочубей!.. Ага, совсем забыл сказать: они ж сейчас в разброде. Тыдень объявил вне закона десятерых «вождей», в том числе и самого Артамонова и Маслова. Так что они тоже где-то тут гуляют. Ну, для порядка всех надо бить по очереди.
Поезд остановился, и Евтушенко спрыгнул.
— Здесь дороги расходятся навкрест, товарищ Кочубей, — сказал Евтушенко. — Вот видно отсюдова, с бугорка, — показал он пальцем.
С горки от станции по белому мокрому мартовскому снегу был виден ровный крест расходящихся дорог у опушки огромного хвойного леса, за которым белели башни монастырской колокольни, золотели купола. День был на редкость ясный. Первая солнечная теплота дня весеннего равноденствия. Было девятое марта.