Командир штрафной роты - Владимир Першанин

— Роту развалить не дам.

Двоих, наиболее злостных нарушителей, которых «воспитывать» было бесполезно, по рапорту Лагутина отправили на фронт без присвоения какого-то звания. Помню, один из них храбрился:

— Ничего, я свое взял. Повоюем и рядовым.

Зато второй, придя в себя, чуть не взвыл. Он был поумнее, знал, что максимум через неделю окажется в окопах. Пытался каяться, но Лагутин жестко отрезал:

— Будь мужиком. Тебя сколько раз предупреждали? Иди, собирайся. Не захотел по-человечески, лежи рылом в грязи.

Остальные нарушители поутихли, хотя поздно вечером то в одном, то в другом месте перемахивали через забор к своим подругам курсанты. Жизнь не остановишь.

23 июня 1944 года началось наступление наших войск в Белоруссии. Мы жадно слушали сводки с фронта, расхватывали газеты. Цифры впечатляли. За шесть дней советские войска продвинулись на сто с лишним километров. Четыреста бомбардировщиков под прикрытием ста двадцати истребителей нанесли мощный авиационный удар по окруженным частям противника. Жрите, гады! Вспоминайте сорок первый год. Четвертого июля был освобожден Минск Мы радовались, обнимались, некоторые ребята из Белоруссии плакали. Они три года не имели вестей от своих близких.

В конце июля состоялся первый выпуск курсантов. Это были бойцы, проходившие службу еще до войны, воевавшие и уже вполне сформировавшиеся командиры. Сто двадцать младших лейтенантов, в новенькой форме, с портупеями, с кобурами на боку печатали шаг под марш «Прощание славянки».

— Счастливо, ребята!

— Встретимся в Берлине!

— Удачи!

До Берлина из них дойдут немногие.

А я познакомился с девушкой. Худенькая, небольшого роста, в синем цветастом платье, она стояла на краю танцплощадки. Компания оживленно переговаривалась, слышался громкий смех. Но я понимал, как скованно и напряженно чувствуют себя большинство девушек. Многие из них за три года войны потеряли близких, пережили эвакуацию, работали по двенадцать часов без выходных, на скудном пайке. Танцы, возможное знакомство с хорошим парнем были для них единственной отдушиной.

Знал я и то, что, несмотря на обилие в городе курсантов, солдат, офицеров, половина девчат уйдут домой одни, без провожатых. Слишком много мужчин забрал фронт. И еще я заметил, как отличаются некоторые группы девушек друг от друга. Неподалеку от нас стояла еще одна группа. Хорошо одетые, в крепдешиновых платьях, модных жакетах, туфлях на высоких каблуках. Держались они более уверенно. К ним чаще подходили, приглашали на танец. Предпочтение они отдавали офицерам.

Еще я увидел пару женщин лет тридцати с лишним, которые отличались от молодежи своим возрастом. Я толкнул локтем приятеля, Гришу Божко, бойкого парня, тоже фронтовика. Он меня и вытащил на танцы.

— Глянь, и старушки приходят, — ляпнул я.

— Сам ты старушка. Бабенки в соку, и никаких проблем. Смело подходи и договаривайся. Захватишь по дороге бутылку да пожрать, и вся ночь твоя.

— Где я эту бутылку с закуской возьму?

— Они покажут. В тылу все продается.

Я уже бывал с ребятами на рынке. Покупали молоко, сигареты, домашние пирожки, изредка самогон. Все стоило очень дорого. Я невольно помял в кармане галифе две пятичервонцевые бумажки и несколько рублевок. Нищета! Гриша, дождавшись начала танца, одернул гимнастерку и направился к группе разодетых «красавиц», которые мгновенно сделали вид, что кавалеры их не интересуют. Даже отвернулись.

После танца Гриша вытер пот и сплюнул.

— Не понравилась?

— А ну ее на хрен! Ломается, как пряник. Папа с мамой! В аптеке работает. А в каком училище учитесь? Годичном! Значит, надолго к нам? Навсегда! Через месяц звездочку нацепят, и вперед.

— Пойдешь еще? — спросил я.

— Пойду, — решительно ответил Гриша. — Эллой зовут, театр любит. Я тоже. Особенно буфет.

Гриша был злой и возбужденный. Орден Красной Звезды тускло поблескивал рядом с двумя нашивками за ранения.

— Я ее не упущу. Девица тертая. Будет ей театр и представление: «Раздвинь, солнышко, ножки». Она хоть знает, что война еще идет? Правда, далеко от Волги, но идет. И не скоро кончится.

— Угомонись, жених. Раскукарекался.

Гриша ушел после танцев с Эллой, а я, успев на два последних танца, познакомился с худенькой девушкой. Таней из Воронежа. Проводил ее до барака в поселке железнодорожников, узнал, что она работает крановщицей в депо, а в Воронеж к матери ее пока не отпускают из-за военной необходимости. Живет в комнате еще с одной девушкой-диспетчером. Подруга спит после смены, и пригласить она меня не может.

— Если хочешь, встретимся? — после затянувшегося молчания предложил я.

— Можно…

Пару вечеров мы просто гуляли, а потом я остался у Тани ночевать. Чаще одного-двух раз в неделю встречаться не удавалось. Таня работала по сменам, а у нас шли усиленные занятия и экзамены. Выпускали потоком младших лейтенантов. В конце августа, проучившись на курсах неполных четыре месяца, я сдал выпускные экзамены и прошел последний раз торжественным маршем по плацу под ту же «Славянку». Все, теперь я офицер!

Пошел вместе с Гришей фотографироваться. В селе у нас перед войной редкие земляки-лейтенанты приравнивались к председателю колхоза. Уважали Красную Армию и красных командиров. Одну ночь удалось выпросить перед отъездом и попрощаться с Таней.

Наверное, как и все девятнадцатилетние мальчишки в таких ситуациях, я говорил о любви, будущей встрече после Победы… женитьбе. Таня была старше меня на год и мудрее, как все женщины. Она мало верила, что мы когда-нибудь встретимся, но, видно, в душу я ей запал. Провожая меня, она расплакалась, хотя до этого держала себя крепко.

— Возвращайся живым! Я буду тебя ждать.

В свой полк я, конечно, не попал. И даже фронт был другой. Четвертый Украинский, 237-я стрелковая дивизия. А номер полка не сохранился ни в памяти, ни в оставшихся документах. Может, потому, что в этом полку воевал до очередного ранения около месяца. Даже в справках о тяжелом ранении и лечении в эвакогоспитале 2020 указан только номер дивизии.

Зато я хорошо запомнил, что 2 сентября 1944 года я прибыл во второй батальон и был направлен в четвертую роту. Представился командиру роты, старшему лейтенанту Илюшину. Здоровяк, с кирпичным, обожженным южным солнцем лицом. Добродушный по характеру, на груди орден Отечественной войны и медаль «За боевые заслуги». Сообщил, что мне «повезло». Через несколько дней возобновится наступление. Я узнал, что продвижение фронта идет тяжело. Даже не зная, какие силы немецких войск нам противостоят, я понял, что здесь, в Карпатах, совсем другая война, чем на равнинах восточной Украины. Огромные холмы, километров по 10-20 в окружности и высотой с километр, густо поросшие лесом. Сплошная зеленая крыша. На таком холме может свободно укрыться целый полк Каменистые утесы, ущелья и стремительные горные речки. Узкие, хорошо простреливаемые хребты, соединяющие горы. С Карпатами мне еще предстояло знакомиться, а второму взводу, которым меня назначили командовать, я был представлен по прибытии.

Илюшин кратко рассказал мою военную биографию, упомянул снайперский счет и ушел, сказав, что остальное я решу сам со старшим сержантом, Леонтием Бедой. Взвод насчитывал тридцать шесть человек В строю стояли тридцать четыре. Двое дежурили в траншее у пулеметов. По совету Беды я отпустил второго номера станкового пулемета и одного наблюдателя на свои места в траншею. Никогда бы не подумал, что три с лишним десятка человек — это так много. Шеренга по два бойца выстроилась метров на двадцать.

Кроме Леонтия Беды мне представились еще два сержанта, командиры отделений. Один, в возрасте, лет под сорок, второй — лет девятнадцати, как и я. Чувствовалось, что он закончил учебку. Отрапортовал четко, звонким мальчишеским голосом, что личный состав третьего отделения в полном составе несет службу согласно Уставу и приказам руководства.

— Сержант Мухин! — закончил он доклад.

Среднего роста, крепкий, как боровичок, он был туго затянут ремнем. Блестящий от смазки автомат висел, как и положено, на груди. Я не помню, что говорил своим первым подчиненным в жизни. Что-то про долг, дисциплину, необходимость постоянно учиться военному делу. Слава богу, моя, в общем-то, пустая речь длилась очень недолго, что подчиненным понравилось. Правда, испортил настроение чей-то ехидный голос за спиной:

— Кады учиться? Не сегодня завтра в бой. Там всех научат.

На эти слова я не отреагировал. Обычная встреча нового командира. Настороженная, но в общем доброжелательная. Настороженная, потому что неизвестно, какого дурака пришлют. Может, из тех, кто чужие лбы разбивают, чтобы наверх вылезти. А доброжелательность угадывалась в понимающем переглядывании и негромких фразах. Пришел свой брат-окопник, не тыловая крыса, да еще снайпер, тяжело раненный в бою. Бывалые солдаты хорошо понимали, что даже от взводного, по сути «пешки» в войсковой иерархии, во многом зависят судьбы подчиненных — рядовых бойцов, имевших лишь одно право — неукоснительно подчиняться приказам. И умным и глупым.