Изощренное убийство - Филлис Джеймс

– И в комнате все было как обычно? Записи не оказались разбросаны по полу?

– Все было в идеальном порядке. Архив, естественно, заперли, так что я взяла ключ из комнаты дежурных и снова закрыла дверь, когда закончила. Я повесила ключ обратно на доску.

– А вы кого-нибудь видели?

– Нет. Хотя я слышала вашу пациентку, которая проходит лечение ЛСД. Я еще подумала, что она очень сильно шумит. Настолько сильно, что могло показаться, будто она одна.

– Она была не одна. И никогда одна не остается. Вообще-то я сам находился с ней примерно до пяти сорока. Если бы вы проходили там на пару минут раньше, то мы бы скорее всего встретились.

– Только если бы мы оба воспользовались лестницей, ведущей в подвал, или вы пришли в архив. Но мне кажется, я никого не видела. Следователь неоднократно спрашивал меня об этом. Интересно, опытный ли он. Похоже, все случившееся сильно его озадачило, у меня возникло такое впечатление.

Больше они не говорили об убийстве, хотя доктору Бейгли казалось, что воздух в машине словно отяжелел от незаданных вопросов. Через двадцать минут он подъехал к квартире мисс Кеттл у Ричмонд-Грин и с чувством облегчения протянул руку, чтобы открыть для нее дверь. Как только она исчезла из виду, он вышел из машины и, бросив вызов промозглой сырости, открыл крышу. Следующие несколько миль превратились в сплошную золотую нить мигающих светоотражателей у гребней дороги, в поток холодного осеннего воздуха. Не доезжая до Столлинга, доктор свернул с главной дороги туда, где темный, на вид неприветливый маленький паб скрывался под сенью окружавших его вязов. Красавчики из Столлинг-Комб никогда не замечали его или просто отвергали, предпочитая модные заведения на границе зеленой зоны; их «ягуары» не припарковывались у его черных кирпичных стен. В помещении для более состоятельных посетителей было пусто, как всегда, но из-за деревянной перегородки, отделявшей его от общего зала, доносился невнятный шум голосов. Бейгли занял место у камина, который горел и зимой, и летом и который, очевидно, топили зловонными обломками старой мебели трактирщика. Это помещение не выглядело особенно уютным. Дым из трубы сдувало ветром на восток, на каменном полу не было никакого покрытия, а деревянные скамьи вдоль стен казались слишком жесткими и узкими, чтобы можно было расположиться на них с удобством. Зато пиво тут хорошее и холодное, стаканы – чистые и постоянно царит атмосфера некоего необъяснимого покоя, возникающая вследствие пустоты и уединения этого места.

Джордж принес его привычную пинту.

– Поздновато вы сегодня, доктор.

Джордж так называл Бейгли со времени его второго визита сюда. Доктор не знал и не интересовался, как Джордж выяснил, кем он работает.

– Да, – кивнул он. – Я задержался в клинике. Больше он ничего не сказал, и Джордж вернулся к барной стойке. Потом Бейгли подумал, разумно ли он поступил. Завтра сообщение об убийстве уже попадет во все газеты. Вероятно, его даже будут обсуждать в общем зале. Джордж скорее всего будет говорить так: «Доктор вел себя как всегда по пятницам. Он не сказал ничего об убийстве… Хотя выглядел расстроенным…»

Было ли подозрительным то, что он ничего не сказал? Разве для невиновного человека не было бы естественнее поговорить об убийстве, о котором он узнал? В маленькой комнатке внезапно стало невыносимо душно, покой сменился всплеском волнения и боли. Доктор должен как-то сообщить Хелен, и чем скорее она обо всем узнает, тем лучше.

Но хотя Бейгли ехал быстро, перевалило уже далеко за десять, прежде чем он добрался до дома и сквозь высокую буковую изгородь различил свет в спальне Хелен. Значит, она поднялась, не дождавшись его; это всегда было плохим знаком. Паркуя машину в гараже, Бейгли собрал волю в кулак, пытаясь подготовиться к тому, что ждало его дома. В Столлинг-Комб было очень тихо. Это был маленький частный жилой район из специально спроектированных архитекторами домов, построенных в традиционном стиле, каждый с просторным садиком. Район почти не сообщался с соседней деревней Столлинга и представлял собой настоящий оазис процветающего пригорода, жители которого, связанные узами общих предрассудков и снобистских взглядов, жили, как изгнанники, упорно блюдя законы цивилизации, среди представителей чуждой им культуры. Бейгли приобрел свой дом пятнадцать лет назад, вскоре после женитьбы. Тогда этот район ему не понравился, и прожитые годы подтвердили нелепость пренебрежения первыми впечатлениями. Но Хелен любила его, а тогда она была беременна, так что у него была еще одна причина попытаться сделать ее счастливой. Для Хелен дом, просторное здание, построенное в стиле эпохи Тюдоров, воплощал в себе множество радужных перспектив. На лужайке перед домом рос огромный дуб («самое подходящее место, где можно укрыться с коляской в жаркий день»), Хелен нравился широкий коридор («дети полюбят его, когда подрастут и начнут устраивать вечеринки») и тишина во всем районе («так спокойно для тебя, дорогой, особенно после Лондона и всех этих ужасных пациентов»).

Но беременность окончилась выкидышем, и никогда больше не возникала надежда на появление детей. Изменилось ли что-нибудь, даже если бы это было не так? Стал бы дом меньше похож на богатый музей разбитых надежд? Тихо сидя в машине и глядя на зловещий квадратик светящегося окна, доктор Бейгли подумал о том, что все несчастливые браки по своей сути похожи. Он и Хелен ничем не отличались от Уоррикеров. Они оставались вместе, потому что верили, будто так будут не столь несчастны, как порознь. Если бы напряжение и страдания, переживаемые в браке, перевесили стоимость, неудобство и болезненность юридического оформления развода, то они бы расстались. Ни один здравомыслящий человек не согласился бы до бесконечности терпеть то, что для него невыносимо. Для Бейгли существовала лишь одна веская причина для развода, имевшая первостепенное значение, – надежда жениться на Фредерике Саксон. Теперь, когда эта надежда умерла навсегда, Бейгли мог, как и прежде, сохранять брак, который, несмотря на все негативные моменты, по крайней мере создавал приятную иллюзию того, что он кому-то нужен. Неразрешимая проблема едва ли не каждого психиатра – неспособность разобраться в своих личных отношениях – угнетала Бейгли, но то, что осталось от брака – ускользающая волна нежности и жалости, – большую часть времени позволяло ему сохранять внешнее равновесие.

Он запер ворота гаража и пересек широкий газон, подойдя к парадному входу. Сад казался неухоженным. Поддерживать его в идеальном состоянии стоило дорого, а Хелен он не интересовал. В любом случае было бы лучше, если бы они продали дом и купили себе другой, поменьше. Однако Хелен и слышать не хотела о продаже. Она была счастлива в Столлинг-Комб и не желала слышать ни о каком другом месте. Местная светская жизнь, ненавязчивая и не насыщенная событиями, создавала у нее по крайней мере подобие ощущения надежности. Существование в мире коктейлей и канапе, бойкой болтовни модных, стройных и жадных женщин, сплетен о проступках иностранных служанок и помощниц по дому, работающих за кров и стол, причитаний над школьными поборами, школьными докладами, черной неблагодарностью молодежи вполне устраивало Хелен. Бейгли давно с горечью осознал, что лишь в его обществе она чувствовала себя неуютно.

Он не знал, как лучше всего преподнести жене новость о смерти мисс Болем. Хелен видела ее только раз, в ту среду в клинике, и он никогда не узнал, что они сказали друг другу. Но в ходе этой короткой встречи, ставшей своеобразным катализатором, между ними установилась некая тесная связь. Или, быть может, сложился альянс женщин, готовых выступить против него самого? Но ведь точно не по инициативе мисс Болем. Ее отношение к нему никогда не менялось. Доктор Бейгли даже мог поверить в то, что она относилась к нему лучше, чем к большинству психиатров. Однако без всякого злого умысла, без всякой мстительности, даже без особой нелюбви к нему она позвала Хелен в свой кабинет в ту самую среду и за полчаса разговора разрушила величайшее счастье, которое когда-либо было у него в жизни.

Размышления Бейгли прервала Хелен, появившаяся на верху лестницы:

– Это ты, Джеймс? – крикнула она.

Вот уже пятнадцать лет каждый вечер встречали дома его одним и тем же бессмысленным вопросом.

– Да. Прости, я опоздал. Извини, что не мог позвонить. В клинике произошло нечто ужасное, и Этридж решил, что будет лучше говорить об этом как можно меньше. Энид Болем убили.

Хелен почему-то прежде всего уцепилась за имя главного врача.

– Генри Этридж! Само собой разумеется. Он живет на Харли-стрит[17] с нормальной прислугой и имеет доход почти вдвое больше нашего. Мог бы и подумать обо мне, прежде чем задерживать тебя на работе до такого времени. Его жена не торчит одна в деревне, до тех пор пока он не соизволит прийти домой.