Самые смешные рассказы - Веселин Георгиев

— Не возьмешь — я тебя уважать перестану, никогда больше твоего бутерброда не кусну, понял?

Павел Александрович возражать не стал, но, беря оружие, поблагодарил с неохотцей. И подумал при этом: «Ладно, так и быть, сделаю человеку приятное, а потом выброшу». Сунул кольт в сумку между ручек н забыл.

Дома вспомнил и заулыбался: «Выдумает тоже! Из игрушки убивать человека. Если убивает — значит, не игрушка. Если же игрушка — не убивает». Выудил револьвер, рассмотрел как следует. Копия была удивительная, внешне не отличишь. Колонтеев щелкнул держателем барабана и увидел внутри один патрон. Вытряхнул его на ладонь. Тот блестел очень убедительно. А на капсюле было выбито: «Маde in China». «А-а, китайская подделка, — усмехнулся прежний ученый. — Все фальшивое — инвалид-афганец, револьвер, патрон… Но выкидывать жалко — больно уж красивая штучка».

Тут зашла мама Колонтеева — Октябрина Савельевна — и, увидев ствол, сразу испугалась:

— Господи Иисусе! Павлик, детка, это что такое?

Сын ответил серьезно:

— Разве ты не видишь? Пушка. Приобрел по случаю.

— Да зачем тебе эта гадость, дорогой?

— Кое с кем посчитаться. Ольгу завалю.

Мама ахнула. Чувство юмора ей нередко изменяло, хоть она и была интеллигенткой в третьем поколении, а до пенсии работала участковым педиатром.

— Павлик, Павлик, ты сошел с ума, — стала увещевать сына Октябрина Савельевна. — Разве можно отнимать жизнь у человека? Даже если человек — Ольга?

Отношения бывшей супруги Колонтеева со своей свекровью складывались плохо. Маме с самого начала казалось, что молодожены — не пара. И, наверное, это было близко к истине, так как 30-летний (тогда) кандидат наук и 20-летняя (тогда) буфетчица их НИИ странно монтировались друг с другом. Но любовь, как говорится, не картошка, и ученый втрескался в юное создание оголтело. Он считал Ольгу совершенством, эталоном непорочности, нравственного и умственного целомудрия, а она с интересом внимала его выспренним речам. Кстати, тут нелишне упомянуть, что фигуристая девица пользовалась у мужской части института оглушительной популярностью, многие пытались ее соблазнить, но отправиться в загс предлагали только двое: Павел Александрович и его коллега — аспирант Кавнюк. Ольга предпочла Колонтеева только потому, что фамилия второго претендента ей не нравилась. А иных аргументов у нее не было.

Прожили они три с половиной года, два из которых юная жена совершенно извела благоверного постоянными обвинениями в неумении жить. «Вон тебе полгода за лекции не платят, а у Кавнюка теперь собственная фирма по борьбе с тараканами», — говорила она. Как-то, обозлись, Павел Александрович выпалил: «Ну и отправляйся к своему Кавнюку!» Ольга расценила, что совет здравый, и сошлась с аспирантом, ставшим генеральным директором ЗАО «Интердихлофос». Ныне ездит на джипе «чероки» и возводит в Подмосковье трехэтажную дачу с бассейном. А к фамилии Кавнюк притерпелась.

— Мама, пошутил я, — отозвался великовозрастный отпрыск, пряча револьвер. — Он не настоящий, а игрушечный. Мне его подарили как сувенир.

Октябрина Савельевна не поверила:

— Не обманывай меня, Павлик. Ты смотрел на него совершенно не так, как на сувенир. Я заметила. У тебя в глазах был зловещий блеск.

— Перестань, пожалуйста. Ну, кого я могу убить, если б кольт оказался не из пластмассы? Никого, кроме мухи ху-ху. Да и ту пожалел бы, чтобы провести с ней опыт по мутации.

Покачав головой, родительница сказала:

— Тот, кто мухи не обидит, при стечении обстоятельств делается маньяком. А игрушечный пистолет иногда стреляет, как настоящий.

Вздрогнув, Колонтеев воскликнул:

— Что ты говоришь?!

Но она уже повернулась и вышла из комнаты.

Павел Александрович, проводив ее взглядом, вдруг подумал со сладким ужасом: «А действительно, почему бы не разделаться кое с кем, если без последствий?» Он прилег на диван и, задрав ноги на его спинку, начал фантазировать. Нет, конечно, Ольгу убивать ему горько. Может, Кавнюка? Неплохая мысль. Или лучше кого-нибудь помасштабнее? Например, Чубайса? Или же Гайдара. Ведь они виноваты в том, что НИИ закрылся. Впрочем, не они, а Ельцин. Или Горбачев. Развалили Союз, все перекорежили… Но стрелять в Горбачева не хотелось уже совсем. Стало быть, Кавнюк? Подстеречь у дома и, когда он будет садиться в «мерседес», между глаз всадить пулю. Да, заманчиво… Но, наверное, как у каждого порядочного нового русского, у теперешнего мужа Ольги — с двух сторон охрана? Два громилы? Изобьют в ответ или даже пристрелят. Неохота из-за Кавнюка расставаться с жизнью…

Не придя ни к какому выводу, Колонтеев уснул. Верно говорила его экс-жена: вялый, безынициативный, тряпка и тюфяк.

Так ничем и не кончилась бы эта петрушка, если бы однажды продавец гелиевых ручек не столкнулся на улице со своим однокашником Славкой Зобовым. Тот увидел Павла Александровича из окна «ВМ^ХЛ> и как закричит:

— Пашка, блин, ты ли это, падла?

— Славка, ты, засранец?

— Ну а кто же! — гордо согласился старый друг.

Вылез из машины, и они обнялись.

— Сколько лет, сколько зим! — радовался Зобов. — Думаешь, забыл, как давал мне списывать контрольные? Благодарен тебе по гроб жизни. И вообще школьные деньки были радостные — вспоминать приятно. Нашу встречу надо отметить. Ты свободен?

— Совершенно. Только у меня со средствами туговато.

— Э-э, нашел о чем думать! Я угощаю! На хорошего человека тратить не жалко.

Колонтеев влез к нему в «ВМW», и они рванули в ресторан казино «Смарагд». Зобова здесь приняли как родного, и неистовый свет уважения заодно пролился и на Павла Александровича. Он спросил вполголоса:

— Слав, а кто ты теперь? Бизнесмен?

Однокашник ответил загадочно:

— Вроде этого. Индивидуальное частное предприятие. По уборке города.

— Дворник, что ли?

— Не совсем, но похоже.

Сели, сделали заказ и со смаком дернули коньяку. Колонтеев налегал на корейку, осетрину и черную икру, вкус которой почти забыл с перестроечных времен. А потом были шашлыки и еще много-много выпивки. Окосевший ученый жаловался на жизнь, на изменщицу-Ольгу и на пассажиров метро, плохо покупающих гелиевые ручки.

— Нет, я понимаю: объективные законы развития общества, и Советская власть была обречена. Но обидно до чертиков! Потому что капитализм — он не мой. Здесь же надо превратиться в хищника — драться, кусаться, если надо — шагать по трупам. У меня не выходит. Подарили заговоренный револьвер, а и то сделать трупом никого не могу.

Зобов оживился:

— Это как — заговоренный?

Павел Александрович вразумил. Однокашник навалился грудью на край стола, выпучил глаза и проговорил с жаром:

— Слышь, продай мне его. Падлой буду, пять кусков заплачу.

— Пять кусков чего? — спьяну недопонял приятель.

— Баксов, чего ж еще! Пять тыщ зелени!

Колонтеев сразу протрезвел и ответил:

— Издеваешься? За такую ценность — пять тысяч? Меньше чем за пятьдесят не отдам.

— Но тебе ж его подарили!

— Ну и что?

Славка разозлился:

— Сволочь, жмот. А еще заливал, что не хищник. Самый настоящий волчара и есть.

— А зачем тебе револьвер? — проявил любопытство продавец ручек.

— По работе надо!

— Разве кольтами чистят город?

— Ну, а то! Убираем кой-кого помаленьку.

Выпив рюмку, Колонтеев осведомился:

— Ты, выходит, киллер?

— Тс-с, чего орешь! — Помолчав, Зобов сообщил: — Понимаешь, заказали мне одного… И не знаю, как подступиться. А с твоим «Смит и Вессеном» будет проще.

Павел Александрович тяжело вздохнул:

— Ладно, так и быть. Потому как — друзья. Только для тебя — тридцать тысяч.

— Двадцать пять.

— По рукам!

И они, заказав еще коньяку, спрыснули отличную сделку.

На другое утро однокашник появился в квартире Колонтеевых с пластиковым пакетом «Аdidas», из которого вытряхнул сверток в белой бумаге. Развернув его, Павел Александрович увидал 100-долларовые купюры, перетянутые резиночкой.

— Двести пятьдесят, как договорились. Пересчитывать будешь?

— Я тебе доверяю. — И достал револьвер.

Славка изучил его аккуратно, профессионально, ничего подозрительно не нашел, но, прощаясь, заметил:

— Если не сработает, падла, замочу.

— Заливаешь? — улыбнулся ученый пришибленно.

— Блин буду — замочу! — И недобро хлопнул за собой дверью.

Колонтеев понял, что убьет обязательно.

Мама всунула голову в комнату и спросила:

— Павлик, это уж не Зобов ли был?

— Да, он самый. — И недлинно осветил ситуацию.

Октябрина Савельевна села:

— Что же ты наделал, сынок? Он кого-то теперь застрелит, а тебя привлекут как торговца оружием.

Павел Александрович щелкнул резинкой на купюрах и ответил горестно:

— Продал за тридцать сребреников. Перестроился, блин!