Рука майора Громова - Михаил Бойков

От оружия Холмин поспешил отказаться:

— Мне наган не нужен. Я не думаю, чтобы он мог спасти меня от покушения «руки». Из четверых, убитых ею, трое, по крайней мере, были вооружены. Нет, не нужно. Револьвер, без всякой пользы, только мои карманы будет оттягивать.

— Наган можно и в кобуре носить, — заметил Кислицкий.

— Это при штатском-то костюме?

— Мы можем вас и в мундир одеть, — предложил начальник отдела.

Поспешность, с которой Холмин начал отказываться от такого предложения, вызвала у Гундосова ироническую улыбку и насмешливое замечание:

— Что, братишка, противно мундир энкаведиста носить?

Ответить на этот вопрос откровенно Холмин не решился: пришлось отвечать уклончиво:

— Не противно, а не привык я к мундирам. Человек я штатский и мне удобнее работать в штатском костюме. Вместо мундира и нагана лучше бы хорошего помощника, иметь.

— Так за чем остановка? В отделе много работников. Выбирайте любого, — сказал Бадмаев.

— Мне бы хотелось специалиста по криминальным делам. Из уголовного розыска. Дайте мне такого, — попросил Холмин.

Бадмаев отрицательно и очень энергично замотал подбородком.

— Такого дать не можем. Нам шпионы из угро не требуются. И без них до начальника угро слухи о «руке» дошли. Он уже успел настрочить донос Лубянке. Вчера мы получили оттуда шифрованную телеграмму с запросом.

— Да. В наши секретные дела угро допускать нельзя, — подтвердил слова начальника отдела Гундосов.

— Жаль, — вздохнул Холмин. — Очень жаль, что моя просьба, как говорил капитан Шелудяк, — останется всуе. Кстати, что с ним?

— Был Шелудяк, да весь вышел. Признался во всем, но, во время допроса, умер от разрыва сердца, — ответил Бадмаев.

— Закатали на конвейере?

— Наши телемеханики перестарались, — коротко и равнодушно объяснил Кислицкий.

— В чем же признался Шелудяк? — спросил Холмин.

— В том, что он «рука майора Громова», — ответил начальник отдела.

— Какая чепуха! — воскликнул Холмин.

Бадмаев кивнул, соглашаясь с этим восклицанием.

— Теперь и я вижу, что чепуха. После того, как познакомился с его показаниями. Откровенно говоря, я не хотел смерти моего бывшего заместителя, но… так получилось…

— Все таки мне не верится, товарищи, что «рука майора Громова», живой человек. Очень уж она на настоящее привидение похожа, — сказал Кислицкий после короткой паузы.

— Мне тоже не верится, — добавил Бадмаев. — Поэтому я, для борьбы с нею, использую и Вовушева.

— Как хотите, дело ваше, — сказал Холмин.

Гундосов подмигнул Бадмаеву.

— Давай, майор! Используй фокусника. Он тебя научит фокусы делать.

На плоской физиономии начальника отдела прошла злобная судорога и, еле удержавшись от резкого ответа, он пробурчал себе под нос что-то неразборчивое.

— Что ты сказал? — вызывающе спросил Гундосов.

— Ничего, — зло буркнул Бадмаев.

В этот момент готовой разгореться ссоры Холмин вспомнил то, о чем хотел просить начальника отдела еще два дня назад.

— Гражданин начальник! Я хотел бы ознакомиться со следственным делом майора Громова. У кого мне его взять?

Слова. Холмина произвели на Бадмаева отрезвляющее действие. Он успокоился и, притянув к себе, лежавшую на столе зеленую стопку следственных дел, начал ее перебирать.

— Громовское дело должно быть здесь. Недавно я просматривал его. Ага! Кажется, в этой папке. Только, почему она такая тонкая?

Он раскрыл самую тонкую из всех зеленых папок и, сейчас же, откинулся на спинку стула с криком ужаса. Холмин бросился к столу и заглянул в папку. Там лежал один единственный листок бумаги, на котором чернели слова, написанные знакомым Холмину мужским энергичным почерком:

«Не ищите никаких документов о майоре Громове. Они уничтожены рукой майора Громова».

Глава 7

Никаких следов

Пропало из отдала НКВД не только одно следственное «дело» майора Громова. Таинственно исчезло все, так или иначе относящееся к нему: следственные материалы о его соучастниках, фотографии, отпечатки пальцев и даже список арестованных вместе с ним.

Бадмаев рвал и метал, требовал, чтобы пропавшее нашли, распекал своих подчиненных и грозил им карами, гонял своего секретаря, как зайца. Но все было тщетно; пропавшие материалы не находились. Исчезло даже следственное «дело» капитана Шелудяка, которое Холмин хотел просмотреть. В отделе НКВД не сохранилось никаких следов майора Громова.

— Может быть, вы хоть фамилии арестованных с ним запомнили? — спросил Холмин Бадмаева.

— Помню одну. Капитан Андрей Беларский. В полку он был помощником Громова, — ответил энкаведист.

— Других фамилий не помните?

— Нет.

— А в отделе не найдется таких людей, которые их вспомнили бы?

— Вряд-ли. Хотя, постойте! Возможно, что помнят два наших теломеханика. Они двоих громовцев катали на конвейере.

— Их следует расспросить.

Расспросим. Они сейчас в санатории отдыхают, но мы их оттуда вызовем.

— А где теперь находится Беларский?

— В Караганде. Отбывает там заключение в концлагере.

— Надо и его вызвать.

— Зачем?

— Допросить, Ведь вызываете же вы заключенных из лагерей на переследствие.

— Он вам очень нужен?

— Очень.

— Хорошо. Я сегодня же пошлю телеграмму в Караганду…

— Скажите, гражданин начальник, вы показания капитана Шелудяка прочли все полностью? — спросил Холмин.

— Да, — коротко ответил Бадмаев.

— А Беларского?

— Тоже.

— Есть в них что-нибудь интересное? Какие-нибудь следы, ведущие к «руке майора Громова»?

Плоская физиономия энкаведиста помрачнела, и он ответил с непонятным Холмину раздражением и досадой:

— Ничего интересного и никаких следов там нет. Сплошная липа чистейшей воды…

С той ночи, когда Холмин впервые увидел «руку майора Громова», прошла неделя. За это время, кроме исчезновения документов, никаких особенных происшествий в отделе НКВД не произошло. «Рука» больше не появлялась и ничем не напоминала терроризованному его отделу о своем существовании.

Постепенно энкаведисты успокоились и, наверстывая упущенное время, с удвоенной энергией взялись за «выкорчевывание врагов народа». Чистка в городе и прилегающем к нему районе развернулась вовсю; количество арестов, осуждений и расстрелов увеличилось в несколько раз. Энкаведисты «по-стахановски выполняли важнейшие государственные задания».

Коснулась чистка и самого отдела НКВД. По распоряжению Гундосова там было объявлено врагами народа и арестовано несколько следователей и теломехаников. Их коллеги на допросах предъявляли им странные обвинения в том, что до этого никак не считалось преступным в энкаведистской среде: превышение следовательской власти и применение методов физического воздействия к подследственным.

Дважды Гундосов «свистал, всех наверх» — приказывал созывать общие собрания работников отдела, Холмин был на этих собраниях, хотя и мог уклониться от посещения их. Собрания его не интересовали, но он надеялся, что на них, может быть, узнает что-либо новое о майоре Громове и его «руке». Ничего нового узнать ему не удалось: собрания были заполнены обычной болтовней о повышении чекистской бдительности, развертывании чистки, борьбе с врагами народа и тому подобном, давно известном и надоевшем всем собравшимся.

Отдельский буфет Холмин посещал теперь аккуратно. Дуся кокетничала с ним больше, чем с другими, — видимо он ей нравился, — но ничего интересного о «руке» сообщить ему не могла.

— Такое получается, Шура, что все молчат, как рыбы, — отвечала она на его расспросы.

— Не хотят говорить? — спрашивал он.

— Мне сказали бы. Но не знают ничегошеньки. Такого секретного дела тут еще не было…

Дважды Холмин навестил Ольгу Громову. В первый раз она встретила, его по-прежнему холодно и неприязненно, но во второй — несколько приветливее. Он был этим несказанно обрадован и в мыслях начал называть ее Оленькой…

Увлечься по-настоящему «делом руки майора Громова» Холмину первое время мешали сомнения.

— Правильно ли я поступаю? Следует ли помогать энкаведистам? — спрашивал он сам себя.

К этим вопросам он старался подойти с разных точек зрения. Однако, результат таких подходов был одинаковым. Со всех точек зрения получалось, что заключенный, помогающий энкаведистам, поступает более, чем неправильно, поступает предательски по отношению ко всем ущемленным и угнетаемым советской властью.

— Но ведь я же не по своей воле. Меня заставили, — пытался он найти оправдание.

И сейчас же возражал сам себе:

— А зачем в чекистские дела влез? Надо было отказаться.

— Но тогда бы меня расстреляли.