Пробег - Олег Анатольевич Рудковский

Мне не хотелось расставаться. Не знаю, как ей, но мне уж точно. Однако завтра на работу. Я вдруг понял, что и работа, и мой дом, и даже город стали для меня пустыми, почти мертвыми. Стали казематами. Я переродился в эту ночь и не хочу возвращаться. Я — незнакомец сам себе. Но остаться, чтобы существовать на ее деньги, я не мог. То есть мог, конечно, ее денег нам бы точно хватило. Эта мысль вызвала бы отвращение у меня тогдашнего, эта мысль была ненавистна мне теперешнему.

А что я мог? По сути, ничего. Я даже не мог назвать нашу связь романом, Господи, ну где вы еще встречали подобный роман? Подобного не было, подобного больше не будет. Произошедшее со мной — эксклюзив. И если вы думаете, что мне от этого сладостно, то вы ничего не поняли.

Мы покинули гостиничный номер, что будет веками хранить нашу с ней тайну. Спустились вниз. Ольга сдала ключи в фойе, подписала какие-то бумажки. Мы вышли на автостоянку, где бок о бок стояли наши машины «девятка» и Xsara, так непохожие друг на друга, но все-таки проведшие утро и часть дня рядышком под открытым небом. Было ли их соседство железным и тупым? Или все это время они общались, упрочивая нашу с Ольгой связь, делая ее нерушимой; ведь если попытаться использовать воображение, то самое, которому воздала должное моя подруга, то понимаешь, что не мы с Блондинкой — наши автомобили рвались друг к другу через километры дорог.

Мы долго смотрели друг другу в глаза. Я видел, что она читает все мои чувства без затруднений. А вот я ее — не мог. Ну что же ты, милая, милая Блондинка? Ну же, скажи мне!..

Она приблизилась. Ее поцелуй был почти невесомым.

— Когда мы в следующий раз встретимся, уже не будет смертельной трассы, — тихо и серьезно проговорила она.

И это было все. Все мои вопросы исчезли. Непонимание, бездна пустоты в голове — она уничтожила мои сомнения одной-единственной фразой.

Я прижимал и прижимал ее к себе до отупения. Она терпеливо ждала. А когда я заставил себя разжать руки, то был награжден еще одним поцелуем. Но он был уже в миллион раз нежней, чем предыдущий.

— До встречи, Муха.

— До встречи, Блондинка.

— Я позвоню. Обязательно.

210 миль

Она не позвонила.

180 миль

Всю первую половину дня мы с Маратом разъезжали по городу, останавливаясь то тут, то там. Шеф на короткое время заскакивал в разные здания и учреждения, потом бодро садился в машину и объявлял следующий адрес. Дел невпроворот, а суета — бальзам на мое сердце. Стоило лишь мне остаться в машине одному, как мысли вновь начинали вихриться, сердце бешено стучало, а салон окутывала тьма, хотя стоял день.

Всегда немногословный, сдержанный, Марат сегодня раздобрел. Всю дорогу я слушал его бубнеж: шеф пояснял, куда мы едем и зачем. Раньше он никогда не комментировал наши поездки. Я кивал, крутя баранку. Я слышал его и не слышал одновременно. Ночь чередовалась с днем в моей душе, одна неправильная мысль способна была ввернуть меня в слезы. Поэтому я не мог особо вникнуть в смысл его слов.

А после обеда Марат оглядел меня внимательным, едва ли не придирчивым взглядом. Вероятно, смекнул, что все его слова мне до фени.

— Роман. Ты чего день ото дня все смурнее и смурнее?

И хотя от его вопроса изнутри нахлынуло что-то большое, мокрое и необъятное, я коротко пожал плечами, не выдавая бури даже намеком.

— Так… Неприятности на личном фронте.

Марат со знанием дела кивнул.

— Ну, они у всех бывают.

Так точно, господин Ибрагимов! У всех бывают. Случаются иногда, — даже нет, не случаются. Именно так, как сказал Марат: бывают. Иногда бывают, иногда не бывают. Такие пироги.

Мне было известно, что у Марата в свое время не сложилось с женой. Он развелся, у него осталась дочь. Вторично жениться он как-то не торопился. Или времени не было. Все равно, каким бы он житейским опытом он не обладал, я не потерпел бы от него нотаций и нравоучений. Ни от кого бы не потерпел. Моя натура такова: не лезьте ко мне, когда мне худо. Пошли все подальше, сам переболею.

— Я тебе скажу так, Роман, — продолжил он, и я сдавил челюсти. — Наслаждайся жизнью. Максимально окружи себя комфортом. Тогда все придет само собой.

Впервые за весь день ему удалось вовлечь меня в связный диалог. Я спросил:

— А что придет?

Мне оставалось лишь надеяться, что мои слова звучат не слишком резко и я не услышу в ответ на свой вопрос самую страшную во все времена фразу: вы уволены, молодой человек.

— Ну, у меня, наконец-то, все нормально, — сказал Марат.

Ну нормально и нормально, подумаешь, у тебя вроде бы всегда все нормально. Нормально значит, раз «нормально». И точка, казалось бы, флаг вам в руки…

— А что нормально? — продолжал я гнуть свое.

Марат помолчал немного. Я подумал, что все-таки он насупился. Собственно, кто я такой, чтобы характер свой показывать? Но я ошибся.

— Помнишь Ишимбай? — спросил Марат другим тоном. — Помнишь похороны?

Это я помнил. А потому кивнул. Помню, дескать.

— Я звонил вдове почти каждый день. Иногда навещал.

Это было новостью. Ни разу больше я не возил Марата в тот город, а прошло уже месяца два. Стало быть, сам рулил. Не хотел втягивать меня в личную жизнь, делать меня свидетелем.

— И как она? — спросил я.

— Отходит понемногу. Но дело в другом. Вчера я сделал ей предложение. Она вроде бы не против. Даже более того…

Я забыл про дорогу. Я уставился на него. Я вылупился на него, черт его дери с его россказнями, друзьями, похоронами и вдовами. Ты что, идиот, орал я ему мысленно. Тебе мало того, что случилось с твоим приятелем? Хочешь попасть на трассу? Хочешь в «Сеть»? Оттуда нет выхода, кретин, нет выхода, стоит только сделать шаг…

— Роман. — Это был уже приказ. — На дорогу гляди.

Я посмотрел на дорогу. Тряхнул головой. Помутнение прошло. Черт возьми, вот меня прет! Бред какой-то: при чем тут Марат? Причем тут та светловолосая женщина? Она блондинка, да, но ведь она не моя Блон…

Тот парень, приятель Марата — что-то сидело внутри него, какая-то истерия, невыраженная, неизрасходованная, мутированная истерическая энергия. И она выплеснулась, энергия эта, в тот момент,