Восход над Шалмари - Андрей Имранов

А потом беда пришла – прискакал к Нархату гонец и говорит: «Вышли шавелары из лесов, всех убивают, уже два города пожгли». Только не жгли шавелары городов – я сам был в одном из них, был и удивлялся: стоял город – нет города. Как из песка построен был и расползся-растекся под дождем будто. Только бугорки остались – вот дом стоял, вот стена была, вот коней развалившиеся статуи, а вот человек был. Ну Нархат ничего не боялся, а что ему бояться – такого, как у него, войска тогда ни у кого не было. Ханом Нархат стать собирался. Вот собрал Нархат воинов – пятнадцать тысяч одних нукеров под его руку встало и простых воинов без счета. Увел Нархат свое войско, в столице сына оставил – Сарахета.

День ждет Сарахет гонца, десять дней ждет, двадцать – нет вестей от Нархата. Послал Сарахет разведчиков. Вернулись разведчики, быстро вернулись. И рассказали, что лежат в поле доспехи и оружие, оплавленные-обугленные, и полю тому конца не видно. И это все, что осталось от Нархата с войском, по-| тому что людей на том поле нет ни одного – один пепел черный внутри доспехов. И еще два города грязью расплываются. И стойбищ с десяток. Ай, испугался Сарахет, ай забегал! На помощь звать начал, новое войско собирать. Всю казну раздал, завоеванные отцом земли вернул, своего каганата две трети раздарил – собрал новое войско, больше колдунов собирал, четыре сотни набрал и пятую, неполную.

Каганы, Сарахетом задобренные, шавеларами запуганные, соборное войско собрали – тридцать семь тысяч нукеров собралось, когда шавелары к столице вышли. Видно стало, что побил их Нархат, но мало побил. Совсем-совсем мало побил. Но все ж разбили тогда шавеларов, всех убили. От войска каганов половина осталась – битая-перебитая. Да и та бы не осталась, если бы не колдуны Сарахетовы, эти почти все полегли.

Тут страшно каганам стало, разбежались каганы по домам, попрятались – ждать стали. Два года ждали – не вышли больше шавелары из лесов. Каганы потихоньку остаток Сарахетового каганата растерзали, самого Сарахета прирезали и стали жить по-старому. Только к лесам теперь и на полет стрелы никто не подходит. Хорошая история? А теперь готовься бояться. Знаешь, сколько всего шавеларов из лесов выходили? Девять троек!

– Не понял, – удивился Семен, – а в тройке сколько человек?

– Сколько может быть в тройке человек? Три.

Семен погрузился в раздумья. Татарина же собственный рассказ привел в меланхоличное настроение, и он, неимоверно фальшивя, затянул заунывную песню, к счастью негромко.

Так ехали до вечера: Семен молчал, Татарин то пел песни себе под нос, то так же под нос рассказывал нравоучительные истории и эпизоды из жизни героев прошлого.

Заночевали прямо под открытым небом – с лошадей были сняты и развернуты тюки, оказавшиеся чем-то вроде войлочных одеял. Перед тем как улечься самому, Татарин связал Семену ноги тонким шнуром, оставив длинный конец, и только после этого развязал Семену руки. Протянул остаток шнура к своему месту, завернулся в одеяло и вроде бы задремал. Семен последовал его примеру, но спать не собирался. Выждав около часа, Семен откинул одеяло и, стараясь не потревожить сигнальный шнур, принялся разбираться с веревкой. Путы оказались неожиданно надежными: шнур был прочен, как стальной трос, и при этом пластичен, как любая веревка. Повозившись минут десять и так и не порвав даже отдельного волокна, Семен принялся за узел. С узлом он возился с полчаса, пока не сломал ноготь и, засунув пострадавший палец в рот, не услышал сдавленное хихиканье. Семен обернулся и увидел поблескивающие из-под края одеяла глаза. Татарин не спал, но за сохранность своего приобретения нимало не беспокоился, и это огорчило Семена больше всего. Поэтому он бесплодные попытки забросил и провалился в сон.

Проснувшись от холода часа за два до рассвета, Семен еще раз попытался освободиться. Напрягая ноги и пытаясь перекрутить веревку, он добился только того, что шнур глубоко врезался в кожу. Разъяренный Семен медленно двинулся к похитителю, но не успел он сползти со своего одеяла, как Татарин открыл глаза и уставился на Семена внимательным злым взглядом. Семен моментально увял: несмотря на явное превосходство в весе, в честной схватке Семену не светило ровным счетом ничего, и он это понимал.

Поднялись вскоре после восхода солнца. Татарин легко и быстро развязал так и не поддавшийся Семену узел, недовольно поцокал языком, глядя на следы от шнура. Семен взгромоздился на «свою» лошадь и застонал: отбитый за вчерашний день зад и натертые ноги тут же немилосердно заболели.

– Терпи-терпи, мало осталось, скоро приедем, – утешил его похититель.

Семену эта новость, однако, облегчения не принесла ни малейшего. Связывать его Татарин не стал, но Семен понимал, что это немногое меняет – ускакать он все равно никуда не сможет. Семен уже надумал при удобном моменте броситься на этого мелкого разбойника, свалить с лошади, а там – будь что будет. Глядишь, повезет и злыдень при падении свернет себе шею. Но удобного момента все не представлялось и не представлялось. А потом стало поздно – они выехали на дорогу.

С каждым часом дорога становилась все оживленнее, а Татарин – все возбужденнее, и, когда к вечеру появились первые дома немаленького по местным меркам города, похититель уже просто сиял.

– Теперь богатым стану, – делился он с Семеном планами по его, Семена, продаже. – Может, полсотни аньга выручу, а может, и больше. Лошадей куплю, табун заведу. Кобылиц молочных, молоко продавать буду, жеребят продавать. Эх, хорошо заживу!

Семен только зубами скрежетал.

Спешились уже почти в полумраке на площади перед невысоким, но длинным зданием. Семен, отметив малолюдность места, решил, что это и есть долгожданный удачный момент, и попытался дать стрекача, но умело брошенная веревка с грузиками тут же опутала его ноги.

– Ай-ай, какой глупый, – сказал Татарин, подходя к упавшему Семену. – Бежать собрался? Твоих здесь нет, а сам ты заметный, как одинокое дерево в поле. Куда бежать, где прятаться будешь? Не знаешь? Ай, глупый. Будут продавать завтра, не говори ничего, за дурака меньше дадут.

Семен лежал молча, и до него только сейчас стало доходить, что его командировка на теперь уже «эту» сторону может затянуться. Возможно даже – на всю жизнь.

Торги, против ожидания, не произвели на Семена особого впечатления. Даром, что одним из предметов торга выступал он сам. Механизм торгов, видно было, выверен до последней детали, и все ненужные сюрпризы давно предусмотрены и нейтрализованы. Еще с утра Семена заставили выпить чашку мутного теплого пойла со вкусом картофельного отвара. Пойло, несомненно, было щедро заправлено каким-то наркотиком, от которого Семену все происходящее стало глубоко безразлично. Сознание оставалось совершенно ясным, руки-ноги повиновались безотказно, но все эмоции пропали совершенно. Семен вполне мог попытаться сбежать или хотя бы оказать сопротивление, но никакого желания к действиям не испытывал, а лишь отстраненно наблюдал за происходящим, ощущая себя реинкарнацией Будды в теле рыбы, которую повар как раз доставал из воды.