Сокровище Черного моря - Александр Студитский

— Нет, я не об этом. — Она покачала головой и улыбнулась не то мечтательно, не то с сожалением о его недогадливости. — Я говорю не о такой славе… Представьте себе, что вас знают и любят все люди. Ваше появление приводит в возбуждение миллионы. Люди отталкивают друг друга, чтобы посмотреть на вас, побыть около вас, слышать ваш голос. Вы воплощаете в себе самое лучшее, самое дорогое для каждого из этих миллионов.

— Ну, слава в нашей профессии в такой форме никогда не проявляется, ответил Смолин.

— Такую славу приносит работа в кино, — сказала задумчиво Валерия.

— Скажите, — спросила она его в другой раз. — Если бы вам предложили провести исследование в какой-нибудь другой стране, причем это исследование имело бы огромное значение для мировой науки и… и могло бы быть осуществимо только в той стране… вы не отказались бы?

Смолин развел руками.

— Не представляю себе исследования, которое нельзя было бы провести в нашей стране, но если бы и было такое, согласиться на работу за границей, в капиталистической стране, — для советского ученого равносильно измене родине.

— Ну, а если бы была перспектива какого-то открытия, благодетельного для всего человечества?

— В одних руках оно может быть благодетельным, в других окажется источником наживы и злоупотребления. В капиталистических государствах понятие о благе человечества имеет весьма условное значение.

Валерия не возражала. Она думала о чем-то своем. Ее тонкие брови сдвинулись.

— А если бы это касалось искусства? — спросила она тоном, в котором Смолину почудилось легкое возбуждение.

— Вы говорите о показе достижений советского искусства за рубежом? Для этого, насколько я знаю, советским артистам препятствий нет, но если бы речь шла, например, о привлечении советских артистов к буржуазному искусству, то…

— Это тоже измена родине? — иронически спросила Валерия.

— Да, — твердо ответил Смолин.

Но больше всего Смолина раздражало отношение Валерии к ее неизменному спутнику — Васильеву. Этот высокий, плечистый, светловолосый молодой человек с первой встречи не понравился Смолину.

— Знакомьтесь, Васильев, — представила Валерия Смолину своего спутника. — Мой товарищ по профессии.

— Всего лишь скромный сценарист, — улыбнулся Васильев, показывая белые, ровные зубы.

Он почтительно пожал руку Смолину, сказал что-то о своем интересе к биологии, о каких-то задуманных им научно-популярных фильмах, посвященных биогеохимии. Смолин слушал рассеянно, ответил что-то невпопад, волнуемый мыслью об отношении Валерии к этому человеку. Чутье говорило Смолину, что Васильева связывают с Валерией не только профессиональные интересы. И Смолина бесило, что это вызывает в нем ничем не оправданную неприязнь к незнакомому человеку.

При последующих встречах он пытался переломить в себе это чувство, сам вступал с Васильевым в разговоры, вежливо слушал его беседы с Валерией, но неприязнь росла, превращалась в отвращение, сдерживать которое стоило Смолину больших усилий.

Что за человек был Васильев? Из разговоров при встречах выяснилось, что он "выполняет поручения" какой-то кинофабрики хроникально-документальных фильмов. В Крыму Васильев "собирал материалы" для киносценария на тему "Новый Крым" или что-то в этом роде.

Смолин долго пытался и не мог понять, что привлекало Валерию в этом человеке. Красота? Статная фигура? Приятное лицо? Он не верил, что такую женщину, как Радецкая, могли пленить только внешние данные, которыми, впрочем, Васильев от природы был наделен довольно щедро. Ум? Ясность мысли? Талант? Ну, уж этих качеств Смолин никак не мог признать за своим соперником. Суждения Васильева отличались поразительной банальностью, граничащей даже с пошлостью. Все явления жизни он рассматривал только с точки зрения успеха. Он вспоминал о новой книге, — и она оказывалась блестящим произведением, если книгу читали, если о ней много говорили, если она, по его мнению, имела успех. Он называл новый фильм, — и как бы его не расценивали знатоки киноискусства, фильм становился, по оценке Васильева, неудачным, если он не собирал зрителей, если о нем не было восторженных отзывов, если он, по мнению Васильева, не имел успеха. Нет, эти суждения не обнаруживали глубокого ума у Васильева. Тогда что же, что привлекало в нем Валерию Радецкую?!

Много позднее, размышляя о судьбе киноактрисы и о той роли, которую сыграл в ее жизни Васильев, Смолин понял, что сила влияния этого человека на Валерию заключалась в искусной игре на главной и неисправимой слабости этой женщины — на ее болезненной жажде славы.

Искусство его игры не отличалось ни тонкостью, ни глубиной, хотя она отнюдь не была грубой или чересчур откровенной. Главным в этой игре было спокойное и как бы безгранично убежденное восхищение прекрасной артисткой, отражающее в себе ту любовь, о которой Валерия спрашивала Смолина, — любовь миллионов, их страстную благодарность артистке за наслаждение, доставляемое ее талантом. Какая бы тема ни обсуждалась Радецкой и Васильевым, Смолин не мог не видеть, что даже в самых обычных словах Васильева Валерия воспринимает одной ей понятный смысл, и этот смысл пьянит и дурманит ее, как яд, как хмельной напиток.

— Ваш фильм дублирован на испанский язык, — говорил Васильев, — вас увидит теперь вся Латинская Америка.

— В "Парижском кинообозрении" пишут, что ваш портрет разошелся тиражом в миллион экземпляров, — сообщал он в другой раз.

— Говорят, что московские школьники в сочинениях о Пушкине стали теперь уделять больше внимания Наталии Пушкиной, чем самому Александру Сергеевичу, — услышал однажды Смолин.

— Ваш романс "За пяльцами" знают теперь даже в Африке, — сказал как-то Васильев, развертывая газету.

Оказалось, действительно, в газете "Трансвааль-Пост" помещены были текст и ноты романса, спетого Радецкой в кинофильме "Александр Пушкин".

Поведение этого беззаботного, улыбающегося человека вызывало у Смолина тяжелую, неприятную для него самого, ничем неоправданную злость.

— Как вы можете выносить этого субъекта? — не выдержал однажды Смолин, когда Васильев, только что сказав очередную банальность, вышел из комнаты.

— А почему я должна его не выносить? — удивилась Валерия.

— Неглубокий человек. Когда он говорит, мне кажется, что у него нет ни одной собственной мысли.

— Неверное впечатление, — возразила спокойно Валерия. — Он много думает о новых формах в киноискусстве. И в этой области он очень оригинален.

— Если то, что он говорит об искусстве, оригинальность, то что же тогда пошлость? — сердито спросил Смолин.